И вместо молитв к небесам посылаешь последний патрон –
На память о том, кто был честен и смел, но назвался врагом.
Ну вот и закончилась песня, и в общем, закончился бой.
Ну что же ты грустен, приятель, теперь твоя правда с тобой...
(с) Кошка Сашка, "Враг".
Николаю было страшно даже представить, сколько денег было разворовано на стройке этого объекта. Военный госпиталь под Мурманском был построен всего год назад, и нашпигован самым современным оборудованием по самое «не хочу». Главврачи многих российских больниц удавились бы от зависти, оценив оснащение одного только кабинета физиотерапии, не говоря уже обо всем остальном, что было в госпитале. Здесь можно было совершать любые операции, начиная от простейшей аппендэктомии и заканчивая операциями на головном мозге. Везде царила чистота, и порядок. Палаты, преимущественно одно- и двухместнве, больше напоминали номера в отеле - везде были установлены кондиционеры и стояли небольшие холодильники, а телевизоры ловили по полсотни каналов, правда, половина из них все равно обсасывала подробности катастрофы с американской подводной лодкой, что произошла полторы недели назад. Была даже своя Wi-Fi-сеть, которой, правда, мало кто пользовался, и было вообще не совсем понятно, зачем она здесь.
И все равно – больница, даже со всеми удобствами, оставалась больницей. Николаю было все равно чертовски скучно. Спасали только визиты Маши, которая приходила к нему по вечерам, после работы. Обычно такие визиты были запрещены, приемное время было днем, да и абы кого на территорию военного госпиталя не пускали. Но Николай теперь был национальным героем, и ему было позволено немного больше, чем обычным больным.
Муромцев вяло жевал очередную мандаринку и вспоминал вчерашнюю встречу с Премьером и Министром Обороны. Да, после такого он не смог бы вернуться в действующую часть даже будучи здоровым человеком, не говоря уже об инвалиде с титановым штырем вместо куска кости. С высоким начальством прибыла куча репортеров, а один телеканал, надо сказать вполне оппозиционный, вел даже прямую трансляцию. И это-то все и решило. Когда «табуреточный» министр в очередной раз начал вещать про героизм солдат, Николай не выдержал, и прямо в камеру выдал старый и очень мудрый афоризм – сегодняшний героизм есть следствие не вырытых вчера окопов. Премьер нахмурился, а министр аж поперхнулся от негодования. Николай довольно ухмыльнулся, вспоминая их рожи.
Конечно, то, что снималось в запись, было сильно подредактировано – в вечерних выпусках Николай мило улыбался, сидя на постели, мужественно пожимал руки командованию и был «хорошим мальчиком». Но запись прямого эфира быстро разошлась по Интернету и вызвала бурю обсуждений. Да и тот самый оппозиционный телеканал не упустил возможность заработать рейтинг, и всячески муссировал тему сокращения бюджета пограничной службы, на что, как им показалось, тонко намекнул Николай.
В дверь постучали. Николай, который не ждал гостей – Маша ушла полчаса назад – вздрогнул, и принялся приглаживать волосы. Не дожидаясь ответа, дверь распахнул его, теперь, скорее всего, уже бывший командир.
- Здравия желаю, товарищ майор!
- И тебе не хворать, капитан. – Никонов удобно устроился в мягком кресле рядом с кроватью Муромцева. – Не волнуйся, не совсем из памяти выжил. Повысили тебя все же. Табуреточник не смог пойти против слова Шаманова.
- Служу отечеству! – гаркнул обрадованный Николай.
- Тихо! – поморщился майор. - Что ты орешь? Не на плацу. Собственно, со «служу» у тебя как раз и проблемы.
Николай тяжело вздохнул.
- Все же списали… блин.
- Не торопись, боец. Сам понимаешь, после твоего вчерашнего фортеля было глупо надеяться остаться в вооруженных силах. Хотя, строго говоря, тебя все поддержали и все были против такого решения. Но, как говорится, сор из избы не выносят.
- Да понимаю, товарищ майор. Буду на гражданке искать свою судьбу. Опять-таки, к родителям надо на поклон съездить. Мы же с Машей, ну, вы ее видели пару раз у меня здесь, решили пожениться.
- Что, неужто скоро папой станешь? – воззрился на него Никонов.
- Да нет, товарищ майор, - улыбнулся Муромцев. - Пока нет.
- Жаль. Потому как мое предложение к тебе как раз с детьми связано. Ты вообще их как переносишь?
- В смысле детей? Да нормально, – Николай пожал плечами. - Два младших брата как-никак.
- Понятно. В общем, слушай сюда. Твоя же Маша, насколько я помню, педагог? – Николай утверждающе кивнул. – Еще лучше. Под Тверью сейчас строится центр для трудных подростков, все под покровительством министерства обороны. Предполагается с помощью дисциплины выбить из пацанвы всю дурь. Соответственно, им туда нужны инструкторы – программа обучения серьезная, с оружием, парашютами и всем прочим барахлом. Короче сам понимаешь, к чему я клоню. Заведение по своей сути будет интернатом – почти все время ребята будут жить там. У одной половины родителей вообще нет, у другой – или бухают по-черному, или бьют постоянно, а чаще всего и то и другое. Короче, там целый городок достраивается. Согласишься – будет тебе и жилье нормальное, коттедж отдельный, и соцпакеты, и зарплата достойная. И Маше твоей работа найдется, учителя там тоже нужны. А самое главное – погоны останутся при тебе.
Николай сидел с открытым ртом. Майор, тем временем, начал собираться.
- Ладно, капитан. Время подумать у тебя есть. Обсуди все со своей Машей, посоветуйся с родителями – и решай. Зайду к тебе через пару дней.
Когда дверь за майором плотно закрылась, новоиспеченный капитан уже знал, что лично для себя он все решил. Осталось только уговорить Машу.
Капитан Бергман снова был в воздухе. Как ни странно, после произошедшего его не отстранили от полетов. Правда и до награждений не дошло. Судя по всему на тот случай просто махнули рукой. Русские не выдвинули никаких протестов, а значит - ничего и не было. А в том случае, если все впереди – норвежская сторона будет все отрицать.
Эрику до сих пор было тяжело смотреть в глаза своему тестю и жене. По возвращению с задания, чудом не закончившегося трагически, весь экипаж «Ориона» так насосался спирта, что полумертвые тела пришлось выносить из дежурки, а потом их еще неделю не пускали на аэродром. Перед женой ему было стыдно потому, что раньше он никогда не злоупотреблял алкоголем и никогда не приходил домой пьяным. А перед тестем… Потому, что он ничего не сказал Эрику. Он все понял.
И вот, наконец, мощная ручища потомка викингов снова передвинула рукоятку сектора газа в крайнее положение, снова заревели турбины, тело вдавило спинку кресла, и самолет легко оторвался от полосы.
Олаф Кристиансен улыбался, сидя в кресле штурмана.
- Черт подери, как же хорошо! Эрик, куда сегодня прокладывать курс? Ты так и не ответил перед полетом.
- К русским, - Эрик даже не повернулся, предчувствуя реакцию экипажа. Он специально выбил у Сигурда это патрулирование, не смотря на то, что знал – его ребятам это не понравится. Потому ничего им и не говорил.
- Угу. Поня-атно, - протянул Олаф. – Одного раза было мало. Надеюсь, ты не за острыми ощущениями летишь?
- Не волнуйся, Олаф, все будет о’кей.
Все то время, что они летели вдоль берегов родной Норвегии до границы с восточным соседом никто не проронил лишнего слова. Только команды и подтверждение их исполнения.
- Через пять минут перейдем границу, - сухо доложил штурман.
- Господин капитан, может, все же отвернем? – робко подал голос правый пилот.
- Отвернем, Эйлиф, конечно отвернем. Но чуть попозже, через три минуты. Штурман, - обратился Эрик к своему старому другу и верному товарищу, который до сих пор не понимал, что происходит. – Рассчитай наш курс так, чтобы мы кружили вдоль границы с «плечом» двадцать - двадцать пять километров. Прошу тебя.
- Сделаю, - недовольно отозвался норвежец. – Ты все же ищешь встречи с русскими?
- Не совсем. Мне просто надо кое-что узнать.
Русские не заставили себя ждать. Буквально через десять минут радары засекли двойку Су-27, а еще через несколько минут они были уже в зоне прямой видимости, не выходя, однако, за границу страны. Эрик силился рассмотреть бортовые номера самолетов, но ничего не получалось, расстояние было слишком велико. Настало время говорить открыто.
- Военный самолет ВВС Королевства Норвегия, борт номер один-пять-шесть-шесть-ноль-два, командир – капитан королевских ВВС Эрик Бергман. Вызываю российские истребители. Александр, это ты?
Ждать пришлось почти полминуты. Голос был незнаком Эрику, звучал глухо и с ужасным акцентом. Эрик даже поморщился – его английский был далек от идеала, но даже ему резало слух такое произношение.
- Говорит командир звена истребителей, майор Казанцев. Александр Разбегаев отстранен от полетов. Я слушаю вас.
Эрик понимал говорившего, но у него не было уверенности в том, что тот поймет его именно так, как надо. Но вариантов особо не было.
- Понятно… Жаль. Я – тот, из-за кого его отстранили. И я хотел извиниться перед Александром. Он хороший военный, и мне искренне жаль, что я так поступил. Передайте ему… Передайте, что я не хотел, чтобы так получилось. И надеюсь, что мы еще встретимся, надеюсь в гораздо более приятной обстановке. Конец связи.
Эрик щелкнул тумблером, прерывая передачу.
- Отворачиваем, - передал он заметно расслабившейся команде.
- Капитан, а вы в курсе, что использовать военную технику в личных целях – подсудное дело? – обратился к нему задорным голосом бортинженер.
Бергман ухмыльнулся.
- Сверре, если нашим войскам не нужен душевно здоровый капитан – то пусть судят, а если все же я еще им понадоблюсь – то пусть либо терпят, либо ищут другой способ успокоить мою совесть. Причем алкоголь не предлагать, хватило мне уже!
«Новомосковск» уже больше месяца стоял у причальной стенки. Доки тех верфей, что могли принять столь большой корабль, были поголовно заняты, причем на месяцы вперед – страна лихорадочно ремонтировала старые лодки и строила новые подводные корабли. И не только подводные, кстати. Только на днях был спущен на воду второй корпус новейшего фрегата, а первый корабль этой серии, «Адмирал Горшков», уже проходил государственную приемку. Положение улучшало только то, что повреждения «Новомосковска» были незначительны и на их устранения не потребуется много времени. Удалось выбить небольшое окно в графике судоремонтного завода, и теперь оставалось только ждать.
В первые две недели после гибели «Мемфиса» у Сергея и Эдуарда не было времени даже выспаться нормально. Штаб требовал от них бесчисленное количество рапортов, докладов, объяснительных. Специальная комиссия изучала все судовые документы, записи в бортовом журнале, показания приборов. Каперангов затаскали по различным инстанциям, спрашивая по триста раз одно и то же, надеясь, что они где-то запутается и можно будет спустить на них всех собак. Но путать было нечего. Радищев и Вокутенко были чисты перед своей совестью, а значит и перед трибуналом. И всем это было прекрасно известно. А посему постепенно поток вопросов к командирам постепенно стихал.
И сегодня, наконец-то, у Сергея был свободный день. Можно было просто посидеть дома, расслабиться, пообщаться с родными. После пережитого в море ощущения безысходности и ужаса Сергея особенно сильно тянуло к семейному очагу, где всегда так спокойно душе.
Проснулся каперанг от назойливого бубнежа в соседней комнате. Жена с детьми, наверное, ушли в кино, а телевизор выключить забыли. Волей-неволей каперанг начал прислушиваться. Шел какой-то прямой репортаж.
- Сегодня, буквально час назад, Вашингтон официально признал гибель экипажа подводной лодки «Мемфис». По заявлениям официальных представителей подтвердилась основная рабочая версия.
Голос вдруг сменился. Видимо картинка на экране снова показывала студию, а не капитолийские холмы.
- Спасибо, Екатерина. Напомню, что вчера, после многочасовой операции со дна моря был поднят кормовой отсек, а днем ранее – носовой. Теперь на дне остались только разрозненные остатки рубки и центральной части лодки, которые после взрыва разметало на территории в несколько сотен квадратных метров. Первые сведения об аварии атомной подводной лодки американских военно-морских сил в Норвежском море начали поступать больше месяца назад. По предварительным данным лодка, наткнувшись на мину, оставшуюся в море после Второй Мировой войны, разломилась на две части в районе центрального поста и затонула. До последнего момента оставалась надежда, что хотя бы часть экипажа могла спастись. Специалисты в один голос утверждали, что члены команды могли укрыться в носовых и кормовых отсеках, которые, благодаря многократному дублированию систем жизнеобеспечения могли обеспечить достаточно большую автономность даже с выключенной силовой установкой. Однако этим надеждам не суждено было сбыться. К сожалению, большая глубина – более трехсот метров, мощные течения, сильная мутность воды и многие другие факторы не позволили использовать стандартные средства спасения, применяемые американскими военными. Россия предлагала свою помощь, но американская сторона была вынуждена отказаться от нее. Дело в том, что после гибели атомохода «Курск» более десяти лет назад у нас было уделено достаточно много внимания средствам спасения экипажа в аварийных ситуациях. Но, как нам пояснили в Министерстве Обороны, на такой глубине возможно использование только тех спецсредств, которые рассчитаны исключительно под конструкцию наших подводных лодок.
Слушая эти россказни и басни, Сергей окончательно проснулся. Его до сих пор не покидало чувство отвращения от происходящего. Столько вранья он давно не слышал. Это все не было бы так смешно, если бы не было так грустно. Где они нашли таких «экспертов»? Какие еще пояснения Министерства Обороны? Да любому здравомыслящему подводнику сразу же, с первых же кадров снятых глубоководными аппаратами, понятно, что выживших там нет и быть не может. «Шквал» не просто проделал дыру в обшивке лодки – он испарил целый отсек. Русская реактивная торпеда разорвала американскую субмарину пополам, моментально и остервенело, как питбуль рвет сочный кусок мяса. Там уже никакие средства спасения не помогут. Которых у нас, кстати, как не было в нужном количестве, так и нет.
Много лет назад мы покрывали американцев, а теперь они покрывают нас. Воистину, пути господни неисповедимы.
Пока каперанг умывался и приводил себя в порядок, вернулись жена с детьми. Сергей с удовольствием слушал сюжет нового фильма в пересказе сына. Парню шел уже пятнадцатый год и Сергей все больше и больше замечал, как тот похож на него. А дочь наоборот, пошла в мать, и сейчас помогала ей на кухне. Радищев даже начал задумываться о том, чтобы уйти со службы и проводить больше времени с семьей.
Вечером пришел Вокутенко. Причем не с пустыми руками.
- Сорок дней прошло, Сереж.
- Уже? Как быстро время летит… Спасибо, что напомнил, сам бы я никогда…
- Да я и сам забыл. Мне мой «буба» напомнил, молодец мужик. Ну да что рассказывать, ты его сам знаешь.
Сели по старой советской привычке на кухне. Если в древнем Риме для обсуждения политики страны существовал форум, то России для этой цели применялась кухня. Масштаб, конечно, не тот, много народа не соберешь, зато такие кухонные посиделки проходили в каждой квартире. И сам черт ногу сломит, если попытается узнать насколько сильно решения, принятые на кухне, повлияли на нашу многострадальную страну.
- Помянем. Честные были ребята. Служили до конца. Настоящие моряки.
Выпили не чокаясь. Помолчали.
- Серег, а тебе… Тебе они не снятся? Нет, не то чтобы они мне снились, я просто так спрашиваю, а вдруг?
Радищев грустно ухмыльнулся.
- Расслабься, гвардии капитан первого ранга. Я чуть не каждую ночь, перед тем как уснуть, прокручиваю в голове разные варианты, что мы могли изменить, поменять. Ворочаюсь, уснуть не могу. Жена уже ругаться начала… И ты знаешь, понимаю, что все сделали правильно. Ну нельзя нам было по-другому.
- А я все время сомневаюсь… Не знаю, смогу ли я все повторить, если это будет действительно нужно. Если и правда война будет. Ведь до последнего же буду сомневаться. Я и тогда сомневался, черт! Залп дал только потому, что он уже в тебя целился.
- Ох, Эд. Похоже, что я тебя знаю лучше, чем ты сам. Не боись. Надо будет – повторишь. Да ты и сам это знаешь. Если бы не знал – уже бы подал на увольнение.
Сергей покосился на пустые стопки. Вокутенко все понял и разлил еще по одной.
- За нас, Серега. Бог нам судья.
- За нас.
Снова выпили. Закусили. Помолчали.
- Как команда? – спросил Сергей.
- Ну а сам как думаешь? Те, кто помоложе, гордятся, те, кто постарше их осаждают. А у тебя?
- Да то же самое. Хоть что-то хорошее, «Антидепрессанту» походу всеж-таки дадут каперанга.
- Палычу-то? Ну слава Богу, - обрадовался Вокутенко. - Давно пора.
- Ага. Батя пообещал проконтролировать.
Каперанг тихонько засмеялся.
- Ты чего это? – удивился Эд.
- Да вспомнил тут. У меня ж медицина – пацифист оказался! Парень-то он классный, специалист хороший, только вот… Смешно сказать. Когда все закончилось – заявился ко мне. Меня, говорит, никто не спрашивал, хочу я воевать или нет, с ума, говорит, вы тут все посходили в своей консервной банке, ну и так далее.
- И чего? – улыбался Вокутенко.
- Ну чего, чего. Усадили, налили шила двести грамм, его и срубило напрочь. На следующий день извиняться приходил. А сейчас служит, ничего. Робкий, правда, стеснительный.. Ну ничего, мы еще сделаем из него настоящего подводника, никуда он от нас не денется. Разливай.
- Ну… За тех, кто в море!
На Арлингтонском национальном кладбище было тихо и пусто.
Между ровных рядов белых каменных плит гулял только октябрьский ветер, волоча первые опавшие листья, слегка моросил холодный дождь, смачивая уже пожелтевшую траву. Вокруг не было ни единой живой души. Не было даже птиц. Была лишь абсолютная тишина. Арлингтонское кладбище будто застыло.
Коммандер Джевонс в душе был уверен, что именно так и должно быть на кладбище. Тихо, спокойно. И обязательно должна быть эта атмосфера уныния, которая буквально забирается в душу, буквально поглощает тебя, проникает во все клеточки организма и подчиняет себе. Именно так, и ни как по-другому на кладбище быть и не должно.
Генри Джевонс достал из кармана сигареты и закурил. Генри молчал. Думал. О чём-то своём, и, наверное, о чём-то совсем не весёлом. Он вспоминал тот день, когда первый раз оказался в этом месте.
Это было шестого сентября. Чуть больше месяца назад. Незадолго до этого, со дна Северного моря подняли остатки «Мемфиса» вместе с телами тех, кто погиб на его борту. Вернее, с оставшимися телами. Весь экипаж лодки, все сто сорок один человек, погибли в первые же минуты взрыва, как потом показала следственная комиссия, секретный отчёт которой Генри читал. Русская реактивная торпеда вошла практически ровно посередине «Мемфиса», разворотив лодке брюхо.
В обломках лодки нашли только девяносто восемь тел, остальные сорок три моряка до сих пор считаются пропавшими без вести. Хотя всем понятно, что это просто дань традиции, и эти сорок три «пропавших» парня уже никогда не вернуться домой, как и все остальные их сослуживцы. Хотя конечно, хотелось верить в лучшее, но уже давно никто не верил.
Тела всех, кого нашли, захоронили здесь, на главном военном кладбище Соединённых Штатов. Для этого был отведён специальный сектор, на вход в который стояла табличка с памятной надписью «Здесь лежат девяносто восемь героев «Мемфиса», за которой находится девяносто восемь белых каменных плит. Под одной из которых лежало и тело капитана «Мемфиса», Роберта Уилкинса.
Коммандер Джевонс помнил день похорон так, будто это было не месяц назад, а вчера. Девяносто восемь гробов, почётный караул, прощальный салют, речь президента и множество плачущих и скорбных лиц. Дети и взрослые, мужчины и женщины, гражданские и военные. Всё это врезалось к нему в память.
Однако, лучше всего Генри запомнил одного человека.
Это была женщина, около пятидесяти лет, с головой покрытой чёрным платком, из-под которого выбивались уже начавшие седеть волосы. Она не плакала, но не потому, что не хотела, или была сильной и мужественной. По глазам было видно, что плакать ей уже просто больше нечем. Она всё время молчала, а когда кто-то ей что-нибудь говорил, она лишь кивала в ответ головой. Даже когда к ней подошёл президент, чтобы выразить соболезнования, она не посмотрела на него, а лишь кивнула в ответ.
Это была вдова капитана Уилкинса.
Коммандер Джевонс так и не смог тогда к ней подойти, хотя и хотел. Он просто не знал, что ей сказать. Хотел сказать многое, но не знал, какими словами это сделать. Да к тому же…
Было нельзя ничего говорить. Официальной версией гибели «Мемфиса» было столкновение с немецкой миной времён, Второй мировой. Лишь совсем небольшой круг людей знал, что произошло на самом деле. Лишь небольшой круг людей знал, что на самом деле это была совсем не немецкая мина, а русская торпеда.
Теперь Генри Джевонс жалел о том, что не подошёл тогда к Джулии Уилкинс. Наверное, Генри никогда себе этого не сможет простить. Ведь по всем человеческим законам он просто обязан был ей рассказать, как на самом деле погиб её муж.
Генри поднял взгляд к небу. Свинцовые, налитые влагой октябрьские облака, молча, смотрели на коммандера, не двигаясь с места. Никто, кроме, разве что, Господа Бога, не знал, о чём сейчас думал коммандер Джевонс. Да и думал ли он вообще.
Генри снова опустил взгляд на надгробие. Потом снял с головы форменную фуражку – этот жест принят по всему миру, как дань памяти погибшим.
- Прости меня, Роберт. – одними губами проговорил Генри.
Резко развернувшись, коммандер быстро зашагал к выходу с Арлингтонского военного кладбища. Зашагал туда, где ждала его жизнь.