Любовь - это падение спиной в сугроб и долгий взгляд вверх с мыслью о бесконечности пустого безразличного неба...
Приятельница отказалась пойти в театр по причинам то ли подлинным, то ли надуманным - неизвестно, и ей пришлось одной продвинуться в тесном междурядье и устроиться в мягком, уютном кресле партера. Второй билет она не вернула, поэтому пустовавшее рядом место выглядело одиноким и отвергнутым в своём томном ожидании...
В зале театра ультрафиолетовые софиты пахнут по-особенному, настраивая на ожидание волнующе-таинственного действа, а может быть и ещё чего-то непредсказуемого, способного разрушить привычный поток мыслей однообразных и вялых из-за отсутствия развития сколько-нибудь энергичной сюжетной линии в тоскливой реальности её жизни. Она чувствовала, как бесплотное содержимое этого необычного запаха наполняло её желанной духовной благостью.
Своей атмосферой лицедейства и условностей театральная обстановка меняет настроение, освобождает на время от подчинения неписанным правилам действительности, расслабляет, снимая напряжение, превышающее нормальный ток сил и нервов в глубинах уставшего, затравленного организма.
Она наслаждалась полном покоем и уверенностью в том, что не испортит себе настроение, даже если спектакль окажется слабым по сюжету, постановке или игре актёров. Пространство зала с приглушённым светом, при котором всё казалось красивее и меняло вокруг, позволяло свободно и лениво течь мыслям и радоваться отдыху безмолвно и благодарно.
Зрители проходили к своим местам неспешно, как будто заранее договорились, зная, что резкость поворотов, возгласы негодования или повышенный тон недопустимы в обстановке тишины и порядка. Женщины, большей частью те, что достигли солидного возраста, были приодеты в лучшие наряды, вечерний макияж дополнялся не слишком дорогими украшениями. Было очевидно, что они не поленились сходить в парикмахерскую, чтобы не только уложить волосы в весьма похожие причёски, но и поднять себе настроение, предвкушая удовольствие от посещения театра. Она вдыхала смешанный запах различных духов, слушала тихий говор, мельком скользила взглядом по лицам, озаряемым улыбкой.
В жизни она любила окружать себя красивым: мебелью, посудой, редкими цветами, различными мелочами и сувенирами, привезёнными из многочисленных путешествий. Это стало частью её натуры, привычным стилем, образом жизни; ценилось прежде всего качество вещи, будь это книга - по содержанию или розетка для варенья - по изяществу. Даже для приготовления простенького салата отводилось достаточное количество времени, позволяющего без спешки нарезать овощи ровными кубиками или кружочками. Содержимое сдабривалось мудрёными специями, а блюдо изобиловало разными яркими цветами; красным – за счёт перца, помидоров; зелёным – благодаря огурцам, зелени и бело-жёлтым – добавлению варёного яйца.
Она услышала, как сиденье тихонько скрипнуло и кто-то осторожно, без малейшего шума опустился рядом. Через мгновение, её обнажённого локтя коснулся рукав пиджака, но ей совсем не хотелось поворачивать голову в сторону соседа, чтобы не разочаровываться и не разрушать того состояния блаженства, душевного спокойствия и комфорта, которые прочно обосновались в ней, пропитали запахами, ожиданием и звуками. Через минуту-другую она почувствовала напряжённость, исходящую от сидящего рядом мужчины или юноши, но, чутьём зрелой опытной женщины, почти сразу безошибочно поняла, что всё-таки это - молодость, по едва сдерживаемому дыханию и взгляду, медленно растекающемуся теплой волной по её лицу, шее, коленям...
Привычным движением, почти автоматически, она поправила волосы но, когда опустила руку, то внезапно почувствовала, что подлокотником стала его ладонь, тёплая и требовательная... Может быть, это было редким совпадением, которое сулило именно то, что сейчас ей было нужно?
- Конечно же, все ответы будут найдены, нужно просто дышать, - подумала она, пробиваясь сквозь хаотичное переплетение мыслей и жар накатившего волнения. Постоянный спор с самой собой о долге, приличиях, праведности поступков, отходил в глубь сознания медленно, тяжело и грузно, как отчаливают от пристани суда, отправляясь в дальнее плавание... Хотелось принять всё то, что предназначено судьбой, что невозможно отвергнуть, находя причины противостоять естественным желаниям. Сознание почти мгновенно ответило примирением и уже ничего не сдерживало развитие событий.
Он ощущал кожей, нервами, исходящий от неё аромат вожделения, это был знак безусловного согласия и движения навстречу. Ещё не было слов и взглядов, но уже почувствовался первый укол, сердечная уязвимость, обретение друг друга; нежной, желанной мелодией витало над ними обещание взаимности. Она инстинктивно выпрямилась и положила ногу на ногу, ощущая нарастающий трепет во всём теле ...Хотелось задержать, затаить в себе этот миг, заключающий великую тайну зарождающегося чувства между мужчиной и женщиной, ещё не любовь, но предчувствие. Ещё нет общего пространства, нет безмолвия ласкающих губ, нет силы рук, сжимающих в объятьях…
Что-то происходило на сцене, доносились отдельные реплики актёров, а время летело, приближая спектакль к завершению. Она очнулась, заметив, что занавес медленно начал смыкать широкие бархатные половины, проём уменьшался с каждой секундой и, в этот момент, возникло чувство тревоги, паники и неосознанного страха, как будто это сокращался объём воздуха, предназначенный для продолжения её жизни. Она резко высвободила руку и, приложив её к груди, как будто проверяя, есть ли ещё сердцебиение, в отчаянии сделала глубокий вздох...
Он быстро и уверенно сжал её локоть, поддержав, чтобы она встала. Прошли к выходу. Она подала номерок, получила пальто, и он помог ей одеться. Перчатки приятно и туго облегали кисти, как будто она боялась обнажённых рук и это всё же служило хоть и сомнительным, но препятствием, условной защитой, некоей отсроченностью для откровенных прикосновений.
Сомнения не оставляли её и, почти теряя над собой контроль, она почувствовала, как внутренняя борьба из-за невозможности принять окончательное решение, начала точить изнутри болью, о которой не знаешь, когда она закончится, именно её продолжительность терзала больше всего. Это состояние повлекло за собой резкую перемену в духовной уравновешенности, смену волнений, подслащённых нервным содроганием, как если бы, к примеру, сначала слушать грохот тяжёлого рока, а затем резко перейти к погружению в святость церковного песнопения...
Ну, должно же прийти спасение, непременно должно? Она впервые повернула к нему лицо и мгновенно поняла, что выход найден: в его глазах она прочитала множество вопросов, готовых хлынуть потоком, но желала она одного - сдержать его нетерпение...
- От тебя за версту несёт Петербургом, - впервые услышала она его голос, - ты даже кутаешь ладони зябкие, как "Незнакомка" Крамского и чуть склоняешь голову, словно слышишь мои немые вопросы. Вот представь: мы едем в пролётке по городу, в дАли, за несущейся мглой. Как призрак, тает в распашонке снега крепость, и я задаю тебе незрелые вопросы. Вот первый из них.
- Ты, наверное, любишь Питер, пристанище чудеснейших поэтов? Поведай, расскажи об этом сумасшедшим граде.
Она заговорила горячо и почти страстно.
- Люблю, до ненависти... Ты понимаешь, как это можно любить и ненавидеть одновременно? Я иногда думаю, что этот город может отнимать силы, он захватывает тебя мгновенно и полностью овладевает твоими мыслями, заставляет их двигаться по руслу только одному ему подвластному: вот Нева, пытается иной раз выйти из берегов, но переполняющая её страсть приносит беду людям, улицам, домам. Я боюсь этой таинственной силы,... боюсь своего собственного безмолвного страха от могущества и красоты этого города. Но, ведь любовь бывает и тогда, когда узник готов полюбить свои кандалы...
От тяжести и двойственности этих чувств можно найти спасение: пролётка, приютившая нас, кажется крепостью и очагом, горячим чаем со смородиновым листом и вкусом поцелуя нежного, целомудренного, едва касающегося губ и шепот незрелых вопросов, заглушающих вой ветра и две судьбы, уносимые в глубину заснеженной ночи...
Она продолжала, как будто говорила сама с собой.
- Моё настроение всегда совпадало с пасмурным, дождливым Петербургом, поэтому я любила гулять по набережной Невы, наблюдая бесконечное движение волн серо-пепельного цвета. Это походило, скорее, на монотонное раскачивание ртути каким-то мощным устройством, установленным на дне. Я была в юном возрасте, когда меня первый раз привезли в тогдашний Ленинград.
Восхищениям не было предела: каким образом маятник Фуко сбивает спичечный коробок, как разводят мосты и почему нельзя пролезть за красную заградительную ленточку, чтобы потрогать усыпанное драгоценностями платье, представленное для обозрения туристам в покоях Зимнего дворца? Наверное, в этом городе невозможно жить и не быть творческим человеком, столько причин для живого ума, сердца и души! Даже мои наблюдения через замутнённое стекло на колодец спускающихся вниз во двор окон, были похожи на фантазии сочинителя, воплощающего свои страхи, сомнения и догадки в мистические образы. Я с недоверием относилась к лестнице с чёрного хода: мои представления о присутствии там нечистой силы подтверждались жуткими запахами - смесью кошачьей мочи, отсыревшей краски на стенах и затхлого воздуха из-за заколоченных намертво рам.
- Ты хочешь ещё слушать меня? - спросила она, заметив, что он сосредоточенно смотрит на рекламный проспект.
- Я слушаю тебя, на свете мы одни и то, что вело нас навстречу, не думай о другом.
Наверное, вся необыкновенно яркая, влажная, изумрудная зелень проступила в радужке её глаз в тот момент, когда он говорил ей эти слова: "на свете мы одни и то, что нас вело навстречу......", даже последовательность слов в этой фразе вызывала в ней внутреннюю, колотящую дрожь и сомнение в том, что это сказано для неё... Оказывается, так бывает, но раньше она не верила в это. Она продолжала.
- В воспоминания вторгаются грохочущие трамваи, подающие резкие звонки, заставляющие вздрагивать нерадивых пешеходов, перебегающих стальные рельсы-пути, но больше всего восхищало метро с длиннющими эскалаторами из-за глубины подземных станций. Вот где было всегда светло и можно укрыться от холодных балтийских ветров, несущих на город огромные, низкие тучи, готовые пролиться обильными слёзами! ... Были опасения, что я не сумею вовремя перешагнуть с движущейся лестницы на твёрдую площадку, и мой туфель затянет куда-то вниз под ускользающие ступени. С нарастающим гулом приближалась электричка и нужно было сосредоточиться на том, чтобы вовремя проскочить между двумя половинками дверей, которые смыкались очень быстро..., так мне казалось. Прогулки по Летнему саду хотелось совершать только в одиночестве. Представлялось, как я встану возле толстоногого дерева с огромной кроной и от порыва ветра все листья сразу, одновременно обрушатся на меня, укроют с головой, и я задохнусь в этом объёме шелестящего шороха и нежных прикосновений. Успею ли я разгрести копну, окутавшую меня прелым запахом слетевших умирающих листьев?
За покупками всегда ехали в ДЛТ (Дом Ленинградской торговли). Это было событием, равнозначным походу в Русский музей. Проходили по этажам, осматривали все предложения одежды, обуви, сувениров, подарков. На это уходило несколько часов, но никто и не жалел о потраченном времени...
Увлечённая рассказом, она не замечала, как он сосредоточенно вращал в одну и ту же сторону пуговицу её пальто. Внезапно он вздрогнул, увидев, что обтянутый кожей диск оторвался и лежит на ладони...
В автобусе едко пахло карамелью, а на полу почему-то ещё валялись порыжелые иголки новогодья..
- Ты наверняка пишешь или писала стихи, судя по манере твоего рассказа?
- Потом, если захотим, ещё не раз вернёмся к Петербургу, невозможно не вернуться, там всё также неоднозначно и сложно, как и в жизни..., сказала она тихим голосом, отпивая из объёмной чашки из прозрачного стекла кофейного цвета горячую воду с двумя пластинками лайма.
В комнате её квартиры, куда она пригласила его, было уютно, главным образом, за счёт широкого мягкого дивана, нескольких подушек разных размеров, и общего интерьера, выдержанного в прованском стиле. Мебель из отбеленного дуба - комод, угловая витрина, письменный стол; настольная лампа изящной формы; на полках – книги, множество книг; многочисленные сувениры из разных стран, всё это несомненно характеризовало утончённый вкус хозяйки. Казалось, что в такой обстановке невозможно быть несчастливой...
- Ты спросил, пишу ли я или писала раньше стихи?
Стихи пишут те, у кого есть талант или способности. В далёком прошлом у меня были скромные попытки попробовать себя в стихосложении. И всё из-за азарта, овладевшего мной после прочтения Пастернака. Казалось, всё написано так легко, что это непременно по силам каждому. Я была молода, решительна и решила вести переписку с моим братом исключительно
в стихотворной форме. Духовная близость объединяла нас и он с удовольствием экспериментатора, исследователя принял участие в этом увлекательном занятии. Потом всё закончилось и вот, спустя много лет, мне посчастливилось случайно натолкнуться на один литературный сайт.
Скажи, рождалось ли в тебе когда-нибудь желание узнать себя досконально, до донышка, до последней клеточки? Ты можешь сказать, что изучил и познал себя так, как никто не может тебе рассказать о том, кто ты есть на самом деле, достоин ли ты самоуважения, способен ли испытать чувство гордости за себя, чувствовать себя защищённым, неуязвимым, независимым от любого мнения извне? Есть ли в тебе та твёрдость духа, при которой ты никогда не сможешь быть сломлен, унижен или пристыжен?
Он молча смотрел на неё и понимал, что не стоит перебивать, отвечать на эти вопросы сейчас, сию минуту, чтобы она не утратила своей внутренней горячности, чувственности и искренности. Это почти никак не проявлялось внешне, но смысл вопросов выдавал её безмерную страсть. Он был невольно охвачен этими эмоциями, как неизвестным, притягивающим ароматом незнакомых цветов, который безудержно хотелось приблизить к себе, вдохнуть и удерживать настолько долго, насколько хватит внутреннего объёма и сил.
На её лице практически не замечалось косметики, лишь немного подведены глаза, но не это добавляло им выразительности. Всё было внутри неё. Оставалось почувствовать себя всего лишь проницательным, тонким и внимательным, чтобы заметить это и суметь "прочитать" то, о чём она не сказала и сколь многое она могла бы ещё поведать...
Она поднялась, прошла к письменному столу и включила компьютер. На экране монитора, на рабочем столе висел ярлык с аудиозаписью Gary Moor "Прогулки по Парижу". Пронзительные и одновременно мягкие звуки электрогитары, энергия восхитительной мелодии заполнили пространство их временного существования... Это не стало непрошенным вторжением, это был воздух, которым они дышали, способ видеть и слышать друг друга и ничего лишнего…
Она вслушивалась в звучание музыки и, казалось, не замечала его присутствия. Вслушивалась, наверное, не совсем точно, она просто впускала её в себя, заранее зная, каким целебным было это проникновение для души и тела. Так пьют маленькими глотками дорогое вино или входят в теплые воды вечернего озера, предвкушая наслаждение, не обращая внимания на то, есть ли рядом ещё чужие глаза, которые наблюдают за вами и, возможно, испытывают другие ощущения, отличные от вашего, просто в этом промежутке одиночество равносильно кратковременной потере сознания, состоянию, почти - обморочному.
- Хочешь курить? У меня только - "Vogue", ... ты чувствуй себя свободно.
Это замечание было излишним, она видела, что он расслаблен, спокоен и не обременён неловкостью или смущением. Она не ожидала, что сможет ощущать себя рядом с ним без малейшего стеснения: он казался чем-то вроде тёплого свитера в холодную погоду, мягким приглушённым светом лампы в вечерних сумерках или предвкушением предстоящего чтения хорошей книги..., может быть даже Бунина, да, несомненно, Бунина, проза которого заставляла её меняться, трепетать от зависти к его писательскому дару, от ревности к его героиням, и испытывать, бог знает, ещё какие неожиданные чувства, возникающие от почти наркотического воздействия на неё его Словом. Она была всегда благодарна тому, кто умел вырвать, высвободить её из настоящего, из навязанной действительности и необходимости подчиняться ей, большей частью, против воли. Этот молодой человек (она улавливала разницу в возрасте), сидящий напротив, не требовал внимания, не заставлял искать подходящих слов. Его естественность располагала необычайно и обещала быть предсказуемой...
- Кажется, ты хотел спросить меня...
Он закурил и ловко закинул ноги на подлокотник чужого кресла. И тут же исподлобья посмотрел, не шокировал ли её своей раскованностью.
- Ты видимо любишь путешествовать? Чем наслаждаешься в странствиях, надеюсь не фотографированием у памятников?
Он сказал это теплым и душевным тоном и положил руку на её бедро, но почти мгновенно снял, чтобы не волновалась раньше времени. Затем взял с книжной полки какую-то безделушку.
- А я обожаю Волгу. Люблю запах бензина над темной водой, вспоротой белыми барашками упругой волны на фоне высоких рыжих берегов, усеянных дырами ласточкиных гнезд.
Его поведение, по всей видимости, диктовалось нерастраченной уверенностью в себе. Он был высок, красив по-женски, с безупречной, нежной кожей, плавностью в движениях и прикосновение к её бедру было чем-то само собой разумеющимся, как будто он безмолвно произносил: " да, ты уверена, что всё будет, но должно произойти ещё что-то, что должно и меня убедить в этом..." Ноги - на подлокотник не шокировали, наоборот, отдаляли её от мысли о необходимости каких-либо надуманных шагов для сближения. Если бы он вдруг резко встал, подошёл к ней и собрал обеими руками в пучок её волосы на затылке, то она бы поверила в это его движение, как в часть общей, заранее запланированной игры, но, весь смысл был в том, что оба хотели непредсказуемого...
Она продолжжала.
-Я вспоминаю свою недавнюю поездку в Голландию и, очень ярко, свой страх, когда лебеди, плавающие в канале с видом особой торжественности, грации в движениях и достоинством в изысканном изгибе шеи, вдруг рассердились, что я не принесла для них чего-нибудь из съестного. Некоторые из них, самым решительным образом, вышли из воды и направились прямо ко мне вверх по откосу, довольно крутому, угрожающе шипя и расправляя крылья... Я попятилась, едва успевая спрятать фотоаппарат, но, всё же успела сделать последний кадр, когда они уже находились почти в полуметре от нерадивой туристки, не понимающей, что позировать за просто так не намерены...
А осенние восхитительные крокусы нежно - сиреневого цвета посреди нескошенной травы в парковой зоне? Их конусообразные головки распустились в лучах осеннего закатного солнца, как будто демонстрировали моду на форму и цвет в нынешнем сезоне... И правда, позже я купила несколько вещей такого же оттенка, вплоть до цикламенового.
- Рассказывать, в подробностях о каждой поездке можно без устали. Хочешь слушать об этом?
Он посмотрел на неё внимательно, выдержав почти театральную паузу, которая вполне определённо означала готовность слушать продолжение. Всё это начинало напоминать сюжет известных ночей Шахерезады...и, тем не менее, его искренняя заинтересованность побуждала её вернуться в своей памяти к далёкому прошлому.
- Воспоминания о Волге связаны с наступлением моего шестнадцатилетия. Путешествие по Каме, Волге и Дону на теплоходе "Александр Фадеев" стало родительским подарком для любимой дочери.
Я жила в атмосфере относительной строгости и меня не баловали неожиданными сюрпризами ко дню рождения. Как правило, просто совершались покупки, заранее известные, часто - что-то из одежды, поэтому сообщение о том, что мы с мамой поплывём по великим российским рекам, было для меня настоящим счастливым событием и ребяческой от неизвестности грядущих событий. Я не стану тебя утруждать перечислением подробностей нашего восхождения на борт, отплытия из Перми и о многочисленных остановках в разных городах по пути следования. Расскажу о том, что наиболее впечатлило.
Конечно, как неизбежность, - первая любовь! Трудно придумать более романтичное место для развития первых нежных чувств!... Стремление пройти по той палубе, где находилась его каюта, чтобы встретиться взглядами, устроиться в зале на концерте таким образом, чтобы видеть его профиль, потом отдалённость, скорее интуитивная, чем осмысленная, чтобы случайно не выразить слишком эмоционально и явно свои переживания. Да, мой милый друг, всё это бывает только в шестнадцать лет!
Силами команды теплохода для туристов был организован концерт. Очень хорошо помню, как сам капитан, высокий, красивый, в белом кителе, со всеми регалиями и кортиком на боку, читал рассказ под названием "Боцман Бакута". Трогательная история судьбы маленькой неаполитанской девочки и боцмана, конечно же, разнежила и растрогала женскую часть зрителей. Мужчины смущённо отводили глаза в сторону. Я совершенно забыла его содержание, но, вот недавно, нашла в Интернете. Это было для меня настоящим потрясением и приятным возвращением в прошлое.
Но, ты хотел услышать о Волге... Волга! Это что-то вроде попробованного однажды на вкус счастья! Это ощущается как недостаток чего-то в организме..., такая острая потребность. Кажется, что без этого можно жить, но существование становится каким-то неполноценным, ущербным. Это ощущение усиливается многократно, когда вспоминаешь и думаешь об этом. Ни многочисленные сложенные песни, ни живописные картины, ни стихи, не могут достоверно передать особую тональность цвета воды, прозрачности воздуха, влажности ночи и фантастической близости чёрного неба с мерцающими звёздами; глубину восторга и восхищения, смешанного с грустью от невозможности постичь обилие красоты и величественности реки; словом, всего того, что свалилось на тебя и, без всякого сомнения, называется счастьем. Бутылочное стекло, острые края которого округлены и заглажены речной водой долго хранилось в моей сувенирной коробке с прочими мелочами.
Уже потом, спустя годы, мне приходилось плавать по Сене, Нилу, каналам Амстердама, Гента и Брюгге, но никогда во мне не рождалось столько нервных, страстных ощущений сожаления из-за невозможности повторить своё путешествие, как от желания ещё раз совершить поездку по Волге.
- Я хочу вина... Ты - не против?
-Ты знаешь, я чувствую себя одним из тех голландских лебедей, но не от того, что жду еды, подачки, беспечно брошенной рукой туриста, но что-то необъяснимое тянет в жажде мою шею положить на твою. Понимаешь, о чем я?
Она прошла к холодильнику, достала бутылку "Шабли" и налила вино в высокие бокалы. Казалось, её сознание мысленно перенеслось в северные районы Бургундии, где виноградники не слишком щедро обласканы солнцем как на юге и всё же с жаждой наполняют ягодные кисти божественным светом и сладострастием в, отпущенное им, время.
Она повернулась и теперь смотрела ему прямо в глаза.
- Приходилось ли тебе ощущать наслаждение мелодией, но только до тех пор, пока она звучит, а когда последний звук затихает, в твою душу врывается действительность, словно кто-то грубый и бесцеремонный вышиб ногой дверь и ввалился непрошенным гостем в твоё пространство? Приходилось ли тебе сожалеть о кратковременности, краткосрочности воздействия музыки, смысла стихотворения или созерцания живописного полотна? Ты хотел бы продлить это состояние глубокого потрясения и наслаждения? Скажи мне, можем ли мы позволить себе ещё бОльшую роскошь, чем ту, о которой ты спрашиваешь? Роскошь общения..., именно о ней я говорю... Только есть одно условие: ни ты, ни я не станем повторять свой прошлый путь. Я хочу говорить с тобой так, как ни с кем не говорила и тебя услышать и узнать таким, каким ты не был ни с кем..., хочу открытий, откровений и правды.
Она не отнимала губ от бокала, ожидая ответа.
- Ты знаешь, сегодня видел странный сон. В нем собака была, почему-то в берете из шотландки и с бардовым помпончиком, она сгорбленно, по-человечески сидела на подоконнике и что-то высматривала в темном окне, покачивая мордой. И - ноль внимания на меня, как будто я здесь был всегда и свой. У тебя же есть собака и с ней, наверное, сейчас перед сном, кто-то гуляет по вечернему городу? Странно, что не встретили, сейчас приведут?
... "я здесь был всегда и свой",... она мысленно повторила эту фразу, помолчала, как будто выигрывала время для ответа, оценивая смысл фразы, в которой всего лишь предположение о его присутствии в её доме представлялось чем-то домашним, привычным и, по каким-то особым приметам, - обнадёживающим. Она не любила короткие знакомства потому, что особой, внутренней интуицией чувствовала человека и, если он становился приятен ей, то начинала сомневаться, будет ли и она сама достаточно интересной для длительного общения. Очень часто, избегая этой зависимости, она находила для себя убедительный предлог для прекращения отношений. Закурив вторую сигарету, она с видимым наслаждением втянула в себя дым и произнесла очень теплым голосом - таким, каким говорят о дорогом существе.
- Нет, она - дома. Моя такса Линда различает людей. Однажды ко мне в гости пришла приятельница с работы, так она, невзлюбив её с первых секунд, дважды, причём демонстративно, сделала лужи. Такого с ней не бывало, даже когда серьёзно болела или когда боялась оставить щенков всего лишь на минуту. Ты, думаю, больше любишь кошек? Ты способен с ними ладить, несмотря на непредсказуемость их поведения?
Он встал и подошёл к окну. А время клонилось к ночи, уже виделся откинутый уголок одеяла застеленной постели. Курился теплый фонарик бра и она, словно заметив плавающий дым, открыла форточку и искоса быстро взглянула на него. Но он все так же блаженно вертел на просвет бокал. И вдруг, неожиданно и не к месту спросил: Как, ты думаешь, кто бы это мог так написать: "У Николая были осенние глаза и быстро летящий назад лоб"? И беззаботно распахнул рубашку.
Эта фраза казалась невероятно знакомой, но вспомнить сию секунду она не могла, тем более, что от неё не ускользнул его жест, когда он расстегнул пуговицы. Она подошла и посмотрела на него снизу вверх, впуская в себя и взглядом и вдохом белизну обнажённой гладкой груди. Губы её были так близко, что он попытался наклониться, но она, слегка отвернувшись, улыбаясь, произнесла:
- Нет, я не помню, но уверена, что встречала её когда-то, ты же скажешь мне, кто автор? И вообще расскажешь мне много, много из того, о чём я не знаю, правда? А теперь я намерена нас накормить, я ужасно голодна! Надеюсь, ты составишь мне компанию.
Очень быстро на столе появились тарелки, приборы, салфетки... Она принесла нарезанную ветчину, в стеклянной шестигранной баночке - сыр кубиками в масле с оливками, болгарский перец, помидоры, зелень, вместе они быстро нарезали овощи и вот уже салат по-гречески готов; в небольшом, с изумительно красивыми волнистыми краями салатничке горкой лежали орехи: миндаль и кешью; на маленьком блюдечке веером разложен лайм, а в запотевшем высоком бокале - лёд... При перемешивании салата на её кисть случайно попала капля оливкового масла, он без промедления приблизил её руку к губам и осторожно слизнул пятно, расплывающееся по нежной коже. Она удивлялась своему внутреннему спокойствию, отсутствию предчувствия каких-то нежелательных поступков, которые могли бы смутить её, озадачить или заставили испытывать неловкость. Их совместное приготовление ужина напоминало обряд, ритуал, сопровождалось улыбками, ироничными шутками и подколками,... а поведение было естественным и напоминало весёлую игру малышей в детской песочнице.
- Следующие посиделки, ужин явно за мной. Но это будет без "Шабли" и прочих изысков. Вареная картошка с укропом и кильки в томате, а из напитков - томатный сок с расхожей водкой.
А про фразу говорить не буду, написано она так давно и гениально для того времени,... но про сатану Герцена говорить -время терять на рассуждения про судьбы России, а мы же встретились не для этого. Хотя, для чего - это еще вопрос.
В это время неожиданно погас свет, и стихла музыка. Они ошарашено замолчали и прислушались к скрипу снега за окном…
Она отошла, устроилась в кресле. Он приблизился к ней и, как бы случайно, коснулся ее шеи, потом опустился на колени и нежно прилег щекою на плотно сдвинутые колени.
- Полынью пахнешь. Словно летний старый парк. Нет, я ни на что не намекаю, просто чудный запах запустения и подкравшейся осени. Я не буду оправдываться за неловкие слова, они как бы вне нас.
В следующий миг она была "прожжена" насквозь воспоминанием из детства, когда в лютый мороз решила попробовать на язык замёрзший, заиндевелый замок...Она так страстно этого хотела, что не думала о последствиях...Потом, позже, когда язык прилип намертво к металлу, поняла, что не все желания должны исполняться..., что в жизни есть много запретного и, руша все барьеры недозволенности, ты будешь обречена платить до конца... Когда удалось "отклеить" замок, рот заполнился сочащейся солёной кровью. Было больно и досадно оттого, что опыт достался такой ценой! Этот случай прочно засел в ней, приобрёл характер, почти генетического свойства. Потом, в юношеском возрасте и молодости, она сознательно ставила себе всевозможные преграды, препоны, заслоны, "нет", "нельзя" и прочие отрицания, лишая себя радостей, естественных и потребных её душе и телу...Она понимала, что по-настоящему обедняет свою жизнь, и её эмоции постепенно утрачивают естественную гибкость, как нетренированные суставы дают о себе знать скрипом и болью из-за недостатка синовиальной жидкости...Догадки о существовании подлинных чувств, живых, страстных, любовных переживаниях, отчаянных поступках, выращивались в её сознании на "ухоженных грядках" опыта и осторожности, которые щедро удобрялись чтением книг, прослушиванием музыки и прочими удовольствиями от даров всевозможных искусств, которые внушали иллюзию соучастия. Кажется, пришло время сбора урожая...
Он - рядом, настолько близкий, понятный, откровенный в своих желаниях, рушит все её страхи с необыкновенной лёгкостью и убедительностью. В мыслях мелькает - "не забыть бы захватить на его посиделки кабачковую икру, обожаемую ею со студенческих лет и баранки к чаю"...В сознании всплывали воспоминания о вкусе кровавой Мэри - водке с томатным соком..., потом слова из песни Визбора "милая моя, солнышко лесное, где в каких краях...". Почему-то именно сейчас всё это стало важным и востребованным от звуков падающего снега за окном, но не холодного, а теплого и мягкого как одеяло для Снежной Королевы в её ледяном замке...Чувствовала ли она сейчас себя Каем, которому предстояло сложить слово "вечность" ? Но ведь, для этого должно оттаять её сердце...
Отсутствие электричества сделало их слепыми, уморительно нежными, как кутята у маминых сосков и они нарочно тыкались друг в друга с жадной настойчивостью.
И не было никакой Снежной королевы, никакой из условных умственных преград. Была родившаяся любовь. Ему вдруг захотелось читать стихи, чего он еще никогда не делал.
Но стало вдруг стыдно от произнесённых заскорузлых строчек и он угас, а с этим угасло все, весь пыл и натиск.
- Неужели мне это важнее чем жизнь? Разве я искал слушателя, спутницу моих рыданий и тоски, человека способного разделить что–то для меня главное, сокровенное?
Всё осталось за пределами милого, тёплого, физического ощущения друг друга, когда он начал читать стихи… Это было осмысленным и оправданным продолжением радости, забавы, игры, того притяжения, которому невозможно противостоять. Она замерла, стараясь лишним движением не спугнуть его вдохновение, его грусть... Внезапно голос стал хриплым, он взял чашку и сделал глоток. Она поняла, что произошло что-то, что переменило его настроение, и тихо заговорила сама с собой, как будто бы читала молитву: "Только бы он понял меня, только бы захотел понять, что для того, чтобы держать в объятьях и ощущать прикосновение груди, губ, рук, коленей, не обязательно сбрасывать одежду… Пусть он будет мудрым и спокойным! Я хочу, чтобы он подарил мне наслаждение быть его слушательницей, его тоской, печалью, его сомнением, его надеждой и верой...". Она взяла его руки и пропустила свои пальцы между его холодных и нервных, которые он незаметно для неё сжимал в кулаки.
И только сейчас, в полутьме, он разглядел ее глаза, как говорится воочию.
В них веселилиcь бесенята, а тут еще она, обнимая его, застыла тёплыми ладонями на торчащих лопатках и промурлыкала в ухо:
-Ты что ли ангел?
Растерявшись и, словно комплексуя, он выразил восторг.
Во мраке даже звук настенных часов - громче и настойчивей, как будто старался достучаться до закрытых дверей.
Улыбаясь, она прижалась губами к его виску и почувствовала, как от нарастающего волнения перестуком маленьких молоточков изнутри, ей передавался ритм биения его сердца. Она положила на диван мягкий плед, пригласила располагаться удобней и сообщила загадочным голосом:
- Я иду готовить чай, а потом мы поговорим о том, как нам повезло встретиться в одном пространстве, таком тесном, что пришлось летать, летать, а потом приземлиться рядышком в одном и том же месте...Помнишь, как персонажи картин Шагала летают над землёй и высматривают место, где, возможно, они обретут счастье?
Она прошла на кухню, поставила чайник и подумала о том, как было бы замечательно, если бы сейчас местом их романтической встречи была не квартира, не город, а старый дом в заброшенной деревне; она начала бы растапливать печь, а он пошёл набирать ведро чистейшего снега, чтобы вскипятить воду, потом заварить кипятком в большом чайнике мяту, смородиновый лист и шиповник... Она всегда гордилась тем, что разжигание печи, это - её дело, она никому не разрешала опередить её, чтобы самой совершить священное действо: сначала следовало подержать зажжённую спичку у вьюшки для прогревания воздуха в вытяжной трубе, потом - прожечь несколько газетных листов, чтобы дым в топке нашёл выход в трубу, а не валил клубами в комнату, а потом понемногу подбрасывать щепки и, уж, в последнюю очередь –поленья.
Она поставила на поднос чашки, розетку с вареньем из груш с брусникой и песочные орешки, начинённые шоколадом и сгущённым молоком. Оставалось два-три шага до того момента, когда она должна была войти в комнату, но что-то заставило её остановиться, возможно - предчувствие, которое никогда не обманывало. Открывая дверь, она уже знала, что не застанет его в пространстве, ставшем в один миг холодным и промёрзшим, как покои Снежной Королевы... На столе лежала записка. Набросанные на салфетке быстрым, чётким почерком слова, медленно проникали в её сознание, прежде чем она поняла их смысл.
"Я жду тебя вместе с ветром и снегом".
Вспомнились строчки стихов и не случайно захотелось кардинально сменить обстановку, накал души и тела. И, подумав об этом, он решил рассудочно отправиться гулять по ночному приволью, гулять как влюбленный школьник и романтик. А записку прижать кирпичом где – нибудь в соседнем парке, на стонущих от сугробов, аллеях. Все мы - прохожие. Казалось неудобным приглашать ее вот таким способом, пахнущим дурной поэтичностью и книжностью. Но дело сделано. Конечно, жаль, что пришлось потерять установившееся тепло и душевное равновесие, возможность близости, но он относился к этой женщине не как к случайной попутчице молодого волка, а ещё настороженно-восторженно и обморочно-влюблённо и потому решил рискнуть напропалую.
Стукнула за спиной дверь подъезда. И вот он один. Под какими-то больничными фонарями. Время шло. Её всё не было. Но просто так он решил не сдаваться.
Первым порывом было стремление броситься за ним, наспех укутывая шею шарфом, накидывая пальто, "... что никогда тяжёлый шар земной не уплывёт под нашими ногами". Цветаевские строчки вдруг всплыли в памяти, стали до отказа заполнять её мысли, непонятно почему и что хотели сказать своей обречённостью и страстью одновременно. Разве так бывает? Она опустилась на пол и обхватила колени руками...
Её отношения с мужем напоминали чёрный квадрат Малевича, были столь же понятны, строги, безупречны по форме, содержанию и самодостаточности. Ничего лишнего! В их редком общении слова "дорогая", "милая" по негласному правилу и по обоюдному согласию относились к запрещённым, почти - табу и произнесение их было бы равносильно внезапному появлению в этом чёрном пространстве россыпи мерцающих звёзд. Много лет ей приходилось дышать в рамках этого квадрата, не думая о том, что за его пределами возможна другая жизнь. В таком способе существования постепенно находились свои преимущества: пропорции, предсказуемость и даже гармония. Все линии судьбы, казалось, уже прочерчены...Какими-то отдалёнными, провалившимися в пропасть, казались воспоминания студенческих лет: вкус кабачковой икры и хруст баранок под "кровавую Мэри" (а водку-то, оказывается, сливали по ножу осторожно, чтобы не перемешать с томатным соком); многочасовые разговоры и споры о поэзии, живописи (импрессионисты (!), казалось, из точечных, нежных, разноцветных мазков состояла свобода), чувствах, эмоциях, любви – ведь, студентки иняза составляли элитную, интеллектуальную часть общежитского населения; танцы под Хампердинка и Адамо,... "падает снег, ты не придёшь сегодня вечером..." с плотными объятиями податливых тел, ощущением нервно скользящих по лопаткам, спине ладоней и нежных влажных поцелуев; театральные посиделки с погружением в миры Вознесенского, Евтушенко, Окуджавы, Погодина, Булгакова, просмотр и обсуждение всех театральных и киношных новинок... "Разве всё это было со мной? А что теперь? Протянет ли он руку, позовёт ли меня с собой, чтобы я сумела перешагнуть из темноты за черту бесовского квадрата?" Она знала только одно, что безумно хотела, чтобы это произошло, и всеми силами старалась сдержать себя, но слёзы обманным путём нашли выход и текли по щекам. Душевный надрыв смёл все её желания, кроме одного: ..."дай мне руку,...дай мне руку" - шептала она, как будто он мог услышать этот тихий крик через расстояние и безмолвие, разделявшие их в пространстве безумной тоски и отчаяния...
Вся беда была в том, что он ушёл, но он и остался, он домогался её своим незримым присутствием ещё больше, чем когда был рядом. Им заполнилось всё пространство, которое отравляло способность мыслить, это была своего рода интоксикация, без возможности скорого излечения. Именно теперь она до ужаса боялась, что он вернётся. Её ожидания не должны быть обмануты, ничем, ни при каких условиях. Двойственность ситуации заключалась в том, что разочарование в нём, автоматически вело к жесточайшим потерям части самой себя. Только сублимация их чувств могла быть источником энергии, силы и страсти, которые придали бы импульс дальнейшему развитию их отношений, ведь счастливые любовные отношения – это сложное искусство взаимодействия мужчины и женщины. Только при условии совпадения всех пазлов один в другой создаётся единая, цельная картина, и усилия обоих заключаются в том, чтобы собрать её вместе.
Создавалось впечатление, что между ними возникло нечто вроде любовной дружбы, где не было ничего ни от банального флирта, ни от открытой связи по вполне понятным причинам.
Кратковременность их знакомства предопределяла возможные варианты поведения. Прежде всего, возникал вопрос лидерства, ведущей партии... Она, имея достаточный жизненный опыт, пресытилась ролью "первой скрипки" и теперь искренне жаждала власти над собой, безусловного подчинения - добровольного и правдивого. Он, искушённый в любовных связях, не улавливал ветерка, который направил бы его по пути, ведущему "на престол" ко взаимному удовольствию.
Ночью снег черствеет и не только на отворотах дорог. Хлебные горбушки валяются среди просыпанных семечек и прочего мусора, оставшегося со дня.
Резкий звук треснувшего стекла в спальне вернул её к действительности.
Через несколько минут он появился в проёме дверей.
- Пойдем, что ли окно затыкать, а то у тебя там, кажется, цветы? Или есть время еще побродить, загребая снег ногами и не я, а ты мне поведаешь, что -то сокровенное о жизни?
Трещина на стекле расходилась преломлёнными полосками в разные стороны, посередине зияло небольшое отверстие, ветер беспрепятственно проникал в комнату и холодил цветы на подоконнике. Она протянула ему колёсико скотча и он осторожно, чтобы не посыпались осколки, заклеил амбразуру. Она следила за его движениями и думала о том, что это первая трещина в их отношениях.
Он протянул ей руку.
- Уходим?
Линда, рыжая гладкошерстная такса, вышла из комнаты, потягиваясь, зевая и виляя хвостом. Всем своим видом она выражала надежду на то, что эти двое сообразят, что она готова составить им компанию и с удовольствием прогуляться по свежему воздуху.
- Интересно, с каких это пор стало модным вызывать мою хозяйку на улицу метанием ледяных комков и разбиванием форточек? Вот народ пошёл... - недоумевала Линда.
Она с самого начала ощутила укол ревности, когда они ещё только зашли в квартиру. После их посиделок чувствовалось, что воздух стал насыщен разными запахами: ароматом ветчины, сигаретного дыма и ещё чем-то непонятным... То пофыркивая, то втягивая в себя носом, она пыталась разобраться во всех оттенках и тонкостях примет настроения этих двоих.
- От них прямо несёт какими-то странными желаниями,- подумала она, вспоминая, что дважды в год испытывала примерно такое ощущение на второй неделе течки, когда была не прочь приласкаться к одному из немногих приличных кобелей, который очень часто носился вместе с ней, нарезая круги по стадиону. Если честно, она-то бывало, дурила его, скашивая углы и даже целые десятки метров, пробегая наперерез, значительно выигрывая во времени, чтобы опередить соперника.
-Непостижимо, она стала так красива! Вот не ожидала, что женщины буквально меняются на глазах, когда рядом с ними появляется, на их взгляд, приличный кобель, тьфу, - мужчина! Даже глаза её сверкают каким-то особенным блеском! Кажется, последний раз она была так счастлива, когда после моих тяжёлых родов, держала на руках и гладила щеночков. Точно! Она прямо светилась счастьем и была с ними так нежна и трогательна. Наверное, теперь будет гладить и ласкать этого молодого повесу, который бесцеремонно затащил ноги на моё кресло, в котором удобно лежать и наблюдать за всем, что происходит в доме. Неужели она "западёт" на него по - серьёзному?
Немой вопрос застыл в собачьих глазах.
-Ну что? Идём гулять на улицу, только, чур, все втроём?
Хотелось носить безумно шикарную юбку с кринолином, едва дышать в затянутом шнуровкой корсете, отделанном валенсианскими кружевами, хотелось жить в том веке, когда Любовь считалась превыше всего, хотелось стоять на коленях с молитвой на устах, просить прощения и милости, расстаться с гордостью, честью, достоинством и собой... Зачем этот снег, который холодил душу, сковывал в лёд всё то, что называлось в ней Женщиной? Почему нельзя утратить все приличия и считать в себе пристойностью только одно – Любовь? Почему нужно душить себя глухим воротничком, когда хочется обнажить грудь и наслаждаться его взглядом, скользящим по декольте? Почему нельзя принадлежать ему каждой клеточкой, плыть по волнам своего волнения, страха, иллюзии счастья; умирать и возрождаться снова от единственно желанного сейчас чувства?
Миллион вопросов сыпались мелкими, дробными словами в её сознании, а он, кажется, ни о чём не подозревал... И вдруг она услышала его шёпот, такой тихий, что едва различила слова:
-Я чувствую её – латентную распутницу...
Это было произнесено, по все видимости, как продолжение разговора с самим собой, но заключительная фраза стала почему-то озвученной. Он не обращал на неё никакого внимания, до такой степени был погружён в состояние блаженства от того, что она просто была рядом, желанна как тепло, как сон.
Он шёл впереди на полшага, завиток волос выскользнул из-под воротника и заманчивой скобкой дразнил в ней желание дотронуться до непослушной пряди.
Эта привычка поселилась в ней однажды, несколько лет назад. Если происходило что-то важное, что заслуживало её пристального внимания, она собиралась, сосредоточивалась, гипнотизируя своё собственное "я" и мысленно начинала произносить одну и ту же фразу: "смотри, вот сейчас это есть, это происходит с тобой, запомни этот момент, вглядись, вдумайся в то, что видишь, чувствуешь; этот миг не повторится уже никогда. НИКОГДА!" Ей казалось, что, усиливая своё восприятие таким способом, это что-то приобретало особое значение, становилось более зрелищным и весомым и потом, в будущем, она сможет вернуть в памяти этот момент и пережить его снова. Так и сейчас, глядя на завиток его волос, она повторяла своё заклинание и, по привычке, по желанию, старалась продлить минуты, досадно уходящие в прошлое. Всё изменится, случится что-то другое, но это не повторится уже никогда.
Когда она увидела скользкий, словно застеклённый, участок на тротуаре, было уже поздно. Нога поехала в сторону, продвинула её ближе к сугробу на обочине, руки попытались удержаться за несуществующую опору и она, плавно, как в замедленной съёмке стала оседать на снег, чувствуя резкую, короткую боль в щиколотке. Стало как-то смешно от собственной неловкости и от комичности ситуации: "барышня" сидела в снегу, потирая ногу, а "ухажёр" продолжал уходить в ночь, ничего не замечая. Не зная его имени, она даже не могла окликнуть его, да и интерес, с которым она наблюдала за удаляющейся фигурой, не позволял ей послать вслед какую-либо умоляющую реплику.
Линда подбежала к ней со счастливым выражением на морде, которое означало примерно: "Ну что, допрыгалась?" и собиралась уже заскулить, как увидела предостерегающее движение указательного пальца поперек губ, которым хозяйка уговаривала её не издавать никаких звуков.
Она поднялась и отряхнула полы шубы. Смех продолжал короткими толчками высвобождаться изнутри. Она повернула в сторону своего дома и пошла, не оборачиваясь, и не ожидая его появления. "Это счастливый конец, лучшего не стоит и желать!" - рассуждала она, представляя, как вернётся в свою тёплую, уютную квартиру, посмотрит, что с ногой, боль вроде бы отпустила, встанет под душ, а затем быстро и сладко погрузится в сон. И нет никаких терзаний, никаких переживаний и чувства утраты. Ей ниспослана счастливая встреча, необыкновенно приятный и трогательный вечер в обществе человека, появление которого не должно было обозначить сколько-нибудь заметный след в её судьбе, не должно было изменить раз и навсегда установившийся распорядок её жизни, а оставить о себе всего лишь лёгкое воспоминание и сомнение в том, случилось ли всё это на самом деле, или воплощение её привычных иллюзий сыграло с ней живую, весёлую, почти весёлую, шутку...
Он словно почувствовал холод за спиной. Оглянулся и, не увидев её, разочарованно присел прямо на слежавшийся сугроб в десятке метров от того места, где несколько минут назад сидела она и ощупывала свою болезненную щиколотку. Закурил, сделав глубокую затяжку пополам с морозным воздухом. Медленно и симптоматично накатывал азарт; предчувствие погони и охотничий инстинкт сверлили его изнутри: он мгновенно подскочил и рванулся быстрыми шагами к её дому. Дверь была притворена. Зашёл, в прихожей мигал свет, он взял это на заметку и шумно, по-хозяйски плюхнулся на маленькую банкетку у двери, ловко выкинув ноги, носками вперёд, съежившихся от мороза лакированных туфель. Развалившись и расстегнув верхнюю пуговицу, рявкнул что-то невнятное, но какое-то патриархально-казачье, что-то вроде: "я вернулся, разоблачай меня!" Перед этим, он пару раз просигналил светом и затем выключил его, "может быть, эта женщина приползёт встречать своего воина, добытчика и подхватит мою пошлую роль", - думал он, откинувшись назад, прижавшись головой к стене.
Линда услышала звуки в прихожей и тотчас почувствовала знакомый запах, который сразу же подсказал ей правильное поведение. Она помнила добро: когда он приходил в первый раз, то, сидя за столом, сделал вид, что не заметил, как она стащила кусочек ветчины и, тем самым, сходу завоевал её расположение. Знать, не дурак!
Она вышла из ванной в мягком белом халате, с полотенцем на голове, закрученным тюрбаном. Прошла в комнату и села в мягкое кресло, чтобы с удовольствием проделать обычную процедуру-ритуал: смазать кремом шею, руки, локоточки, коленочки, пяточки…
Его возвращение не было для неё неожиданностью, Внутренне, она ожидала его прихода, поэтому не закрыла входную дверь на замок и теперь, услышав движение в прихожей, даже не поторопилась выйти к нему, пока не привела себя в порядок.
Он сидел, застыв в необычной позе, - задрав подбородок кверху и сдвинув набекрень, как папаху или фуражку, шапочку, связанную одной из недавних любовниц.
- Инструменты! - провозгласил он требовательным тоном хирурга у операционного стола, давая понять, что даже ремонт выключателя для него дело плёвое...
- Да, что ты, мой господин! - улыбнулась она и произнесла красивым, чуть хрипловатым голосом с явным оттенком иронии и даже несколько наигранным удивлением:
- Стоит ли этим сейчас заниматься? Справедливо ли тратить дарованное нам время?
Она помогла ему снять пальто, присела у его ног, стянула туфли и надела тапочки, новые, специально приготовленные для случайного гостя. У него сразу потеплело на душе оттого, что она приняла его игру с лёгкостью, как будто ей заранее был известен текст, написанной для неё роли.
- Иди ко мне,... произнёс он едва слышно. Кружил голову, исходящий от неё запах чистоты и очень тонкий, почти неуловимый аромат дорогого крема. Хотелось провести губами по её волосам, спуститься к шее, и двигаться дальше,... обнажить загорелое плечо и впустить вдохом внутрь себя, ласкавший когда-то и впитавшийся в её кожу луч солнца.
Некоторое время она оставалась сидеть рядом, обхватив руками колени, уютно расположившись на полу у его ног. Потом, медленно, красивым лакированным ноготком тонкого пальчика провела по всей длине его бедра и тихо промурлыкала:
- Да, но ты же знаешь, чего я хочу больше всего?...
Он догадывался, но боялся ошибиться и всё-таки, после короткого раздумья, решил рискнуть.
- Ты, наверное, голодная? И хотела бы насытиться стихами? Может, ещё придумаешь заставить меня играть на гитаре и развлекать тебя песнями? Хочешь сказать, что мы встретились не для того, чтобы делать затяжки на новых колготках? В его голосе послышалась едва промелькнувшая издёвка, но, спустя мгновение, на губах застыло сожаление о сказанном. Не слишком-то он горяч и скор в проявлении своих талантов... "Она решила идти по лёгкому пути но, ничего подобного, его, - в качестве добычи, не получит,...трудом, трудом, дорогая, если хочешь меня узнать...", - тасовал он свои мысли как умелый крупье неподражаемо владеет искусством перемешивания карт.
Она вызывала в нём смешанные чувства; с одной стороны - стремление озадачить её, поставить в тупик, протестировать на знания, возможности, с другой – раскрепостить в желаниях, чувствах, поступках. Ко всему прочему примешивалось его естественное влечение плоти и, едва сдерживаемая страсть, обладать этой женщиной здесь, сейчас, горячо, почти насильно, чтобы не давать ей время на раздумье; хотелось ошеломить её натиском и жаждой доставить ей удовольствие, чтобы она почувствовала всю силу его нерастраченной сути, не столько физической, сколько эгоцентрической, томившей его, терзавшей настолько, что делала его уязвимым, циничным и комплексующим, по самым разным мелочам... И всё же, он хотел зависимости, но только той, которая будет для него благом, радостью, его свободой и способностью жить в гармонии с разумом и уставшим телом, познавшим многократные удовольствия одноразового соития без любви и даже самолюбия. Это были уступки зову здорового молодого тела, когда верховодят инстинкты и физиология, требующие избавления от тянущего напряжения внизу живота. Спешил ли он по жизни без оглядки, без осознания необходимости остановиться и прислушаться к себе, настоящему? Скорей всего, в нём присутствовало ощущение незрелого желания отложить эту передышку на потом. Казалось, всё ещё впереди, всё будет... Но, когда он впервые увидел её в театре то, как это ни странно, в его внутреннем бинокле появилась резкость при наведении его на объект. Его зоркость усиливалась с каждым часом...
Она поднялась с коленей и, подав ему руку, рывком притянула к себе. Он держал её за локти и чувствовал, как истекают последние мгновения до того, как всё свершится. Это кололо нервными иголками, туманило сознание и нестерпимо жгло пламенем желания. Она расстегнула рубашку и вдруг увидела на его груди маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Это не было предметом культа, данью поклонения моде или ещё чем-то, что можно было бы рассматривать как простое украшение или пристрастие к многочисленным атрибутам имиджа современного молодого ухаря. Она насторожилась, замерла и, медленно поднимая глаза, посмотрела на него умоляющим взглядом:
- Ты расскажешь мне? Расскажешь мне про то, к чему я иду путём долгим, сложным и мучительным... Ты будешь со мной откровенным? Сколько бесполезных сил, неоправданных слёз и лицемерных слов потрачено мной в моём страстном стремлении понять! Ты сможешь меня выслушать? Ты понимаешь, что я говорю о вере?
Он резко отпустил её руки и, бросив в сторону, - "Не твоё дело!" рванулся к двери. Она проклинала тот миг, когда ей пришла в голову мысль просить его о помощи. Она поняла, что теперь уже никогда не увидит его и никогда не сможет простить себе эту бестактность...
Всё будет идти своим чередом, солнце будет светить и согревать её сердце и душу и холодить - ночь. Она будет продолжать жить, смеяться, плакать, совершать поступки и даже ходить в театр, но, всё это уже будет без него, без этого человека, без его резких движений, спокойных и умных глаз, его близкого волнующего дыхания, без того, с кем она хотела бы быть рядом, хотела сознавать себя женщиной нежной, страстной и любящей...
Всё будет, но он уже не вернётся к ней никогда!