Всех моряков с АПЛ с днём подводного флота! 19. 03. 16.
Произведение написано на основе личных воспоминаний и реальных событий. У некоторых персонажей существуют прототипы, остальные - собирательные образы. Заранее прошу прощения за некоторые неточности и авторский вымысел, который хоть и присутствует, но не в столь глобальных размерах. Просто я так вижу свою картину.
В целом - правда о морских защитниках нашей родины в недавние времена. Автор произведения проходил срочную службу на флоте в посёлке Рыбачий, рядом с Петропавловском-Камчатским.
Ссылка, заказать книгу здесь - http://pero-print.ru/node/97
Юмор и трагедия.
ХУДОЖНИК
Тёмно-бордовое солнце поднималось из глубин океана, стряхивая с себя миллионы тонн воды. Огромный диск показался над горизонтом, и с него потекла жидкая краска. Она дрожащей дорогой устремилась к берегу и, докатившись до него, окрасила в новый цвет мерно посапывающие у пирса угрюмые подводные крейсера. Затем, превратившись во множество слабых цветов и их оттенков, стала заляпывать всё вокруг. Получилось довольно-таки неплохо: появились первые слабые очертания земли, домов, деревьев. В низком небе, на тусклом, но чистом синем фоне засеребрились лёгкие прозрачные облака. Стояла поздняя осень. Нарисована она Мастером-Солнцем была неправильно. Слишком много зелени.
… Небесный Художник встрепенулся сна (он очень любил поспать), схватил кисть, макнул её в жёлтую краску к счастью не погасших ещё звёзд, бросил уничтожающий взгляд на им же созданного круглого тёмно-бардового конкурента и начал с остервенением махать ею, попадая по деревьям и траве, растущим на территории восьмой дивизии военно-морского флота Петропавловска-Камчатского.
-Вечно приходится исправлять твои ошибки,- Проворчал Художник, обращаясь к Солнцу тоном учителя.
Утреннее светило, пропустив мимо ушей замечание наставника, продолжало подниматься из морских глубин с улыбкой просыпающегося школьника. Между тем от ударов кистей о ветви, летели в разные стороны брызги жёлтой краски, падая на чисто выметенный асфальт, и оставались лежать там до тех пор, пока ветер не начинал их кружить в ритме вальса.
Кончилась краска. Но треть деревьев всё же продолжали стоять зелёными, дразня своим цветом раздражительного Художника. Окончательно проснувшееся Солнце прыснуло со смеху. Небесный Художник, проворчав себе под нос что-то невразумительное, плюнул и улетел. На том месте, куда упал плевок Всемогущего, появилась матросская гарнизонная гауптвахта.
… Сейчас, поздней осенью, стояло неестественное, а потому странное для этого времени года тепло. Такое тепло, что даже не верилось, что это конец октября. Где-то очень высоко в небесах ворочался дикий беспризорный холод и скалил от нетерпения свои ледяные зубы, в животе у него урчало — он был голоден, а земля ему казалась таким лакомым кусочком. Этой осенью изредка шли тёплые дожди, но, не взирая на близость моря, они быстро высыхали.
Некоторые старомодные натуры упорно продолжают называть это состояние природы бабьим летом. Но разве может быть осень бабьим летом в конце октября, да ещё рядом с Беринговым морем?! Да и где они здесь, эти бабы!
ДЕЛАЙ РАЗ!
Сегодня с утра всё было, как всегда: в шесть ноль-ноль голос дежурного мичмана громко произнёс ненавистную фразу:
— Экипа-а-аж: подъём!!
И неподвижная доселе казарма заходила ходуном. Со вторых ярусов коек быстро посыпались вниз невесёлые сонные лица молодых воинов, отслуживших ещё только полгода, и совсем недавно прибывших из учебного отряда подводного плавания на флот. Бойцы поспешно одевались, суетясь и толкаясь друг с другом в узких проходах между койками, боясь неловкими движениями вызвать гнев старослужащих, лениво возлегающих на нижних ярусах. "Морские волки" сладко потягивались, вовсе не спеша подниматься, а некоторые просто лежали с закрытыми глазами, ожидая, когда оденутся молодые и выбегут на улицу для совершения священного ритуала утренней зарядки. Изрядной пробежкой по территории воинской части занимались только те матросы, у кого срок службы не обозначился ещё магической цифрой — два с половиной года.
Перешагнувшие за эту черту времени выходили на зарядку по своему желанию и почти никто из дежурных офицеров не обращал на это совершенно никакого внимания. Редко случалось, чтобы офицер заставил годков утром стронуться с места...
Затем, по распорядку дня следовали водные процедуры. Из кранов текла только холодная вода — горячую воду не проводилипредусмотрительно. Морякам волей-неволей приходилось, словно моржам закаляться во время умывания. Не привыкшие ещё к флотской жизни неопытные молодые бойцы понукаемые старшими товарищами, дрожа и морщась, по пояс умывались ледяной водой. В помещении для умывания стоял острый запах хлора и хозяйственного мыла, смешанный с запахом пота и разгорячённых зарядкой горячих молодых тел. Умывальник открытым переходом соединялся с гальюном и считался опасным, "нечистым" и гиблым местом. Почти каждый день здесь проводились зловещие инструкции по основам службы и правилам поведения на флоте: крепкий литой военно-морской кулак крушил слабые, ещё почти домашние грудные клетки. Острые языки называли эту интересную процедуру с флотской циничной откровенностью: проверка прочного корпуса на герметичность. Офицеры, как правило, делали вид, что ничего об этом не знают, считая видимо, что старослужащие примерно так и должны заниматься воспитанием молодого пополнения. Заключительная деталь, предшествующая завтраку — это приборка. Матросы, сроком службы до полтора года, мокрой ветошью "тянут" палубу: согнувшись пополам они быстро пятятся назад, таща за собой мокрые тряпки. Исчерпав водный потенциал ветоши, молодой матрос быстро окунает её в ведро с водой и, не выжимая, снова "тянет". Обязанности моряков во время совершения таинства приборки распределены строго. Одни резво меняют воду в вёдрах и льют её на палубу, другие с ловкостью кошек лазают под кроватями с тряпками, грохоча тумбочками и банками, третьи, так-же семеня назад, сушат пол, четвертые же (полторашники ) следят за правильным проведением этого священнодейства, быстро и жёстко пресекая малейшие его нарушения.
Самым распространённым наказанием за преступление против основ приборки, была, опять-таки "проверка прочного корпуса на герметичность", а так же отжимание от пола на кулаках, отработка и повторение действий по полировке пола.
Как известно, военная служба и множественные её нюансы не всегда понятны или точнее, совсем не понятны людям не имевших ни каких соприкосновений с армией. И многое им может показаться, мягко говоря, "не совсем нужным". Однако, за никчёмным с виду действием, часто кроется мудрость его создателей. Это заметно, например, в обучении молодого пополнения строевой подготовке. В армии и на флоте этому отведено определённое время дня, но на деле может оказаться, что она продолжается — "по ходу действия", ну то есть, почти всё время. Идёт ли экипаж на работы, на корабль, марширует ли во время "прогулок" или спешит в столовую — молодые матросы (солдаты) продолжают ею заниматься всегда, попутно отрабатывая все возможные приёмы и детали "популярного" мероприятия. Дежурный мичман, ведя на завтрак вверенный ему взвод, надрываясь, отрабатывает силу и звучность командирского голоса:
— Раз, два — левой! Левой… раз!.. Чё-о-оот-че!!
И личный состав чеканит шаг, подбрасывая форменные рабочие гады как можно выше — по требованию:
— Выше ног-гуууу!
А если офицер замечает какую-то "нехудожественность" в исполнении команд, то возбуждённо кричит:
— Взво-од: стой!!! Раз, два… делай: раз! — и матросы из молодого неопытного пополнения, испуганно тараща глаза, застывают, как изваяния с высоко поднятой левой ногой, пока она, то есть они, ноги, не онемеют. Несчастным старослужащим приходится стоять сзади строя обоими ногами на земле и, бесконечно страдая, ждать.
— Дела-ай: два! — и "спички" теперь уже правых ног повисли в воздухе...
Не успеет взвод тронуться с места, как разогревшийся дежурный вопит, продолжая наслаждаться своим звучным голосом:
— Сми-ирна! Равнение на — лево-о! Здравствуйте товарищи матросы!
— Уа-уа-уа-уау !
— Стой — раз, два! — в упоении выкрикивает младший офицер.
И глаза "главнокомандующего" строем начинают метать опасный мистический огонь экстаза.
— Раздись! — опять визжит он и матросы, как горох рассыпаются кто куда, и теперь собрать их, кажется, уже не представляется возможным. Но знание магом в погонах одного слова-заклинания, мгновенно восстанавливает разрушенный строй:
— Ставить!!
Уставшие от такой службы "старички", что расслабленно плетутся позади стоя, не выдерживают подчас нагрузок строевой подготовки и вынужденных остановок и, покинув строй, совсем по-граждански галопируют до заветного камбуза .
После завтрака, когда личный состав и часть офицеров собираются в казарме, начинается рабочее время. Если и бывают дни, когда этот промежуток времени соответствует своему названию, то их надо жирным шрифтом отмечать в журнале дежурств, чтобы не забыть...
… Часто днём случались кошмары политических занятий — посланец великой партии, заместитель командира корабля по политической части, по мнению моряков, элемент совершенно не нужный в экипаже, капитан третьего ранга и, как его любили называть матросы майор Рукомойник, освещал волшебным светом красной истины, политически не подкованных матросов. Томимые идеологической жаждой слушатели упивались бесконечно и нудно льющейся речью оратора, с жадностью конспектируя её в толстых общих тетрадях. Редко проходил этот бой без потерь в живой силе. Счастлив был тот, кто дошёл невредимым до конца занятий. Многие буйны головы склонял тяжкий, как гиря, военно-морской сон, нагоняемый монотонным бубнением докладчика, многих захватывал шумящий водоворот весёлого и шумного разгула во время лекций. Те и другие нарушители часто бывали почтены вставанием всего коллектива на неопределённое время, те и другие подвергались моральному и физическому взысканию: одних приговаривали к работам на камбузе в течении суток, (один наряд вне очереди) другие получали болезненный удар, расшатывающий комсомольский авторитет — выговор с занесением в учётную карточку.
Служба на базе — скучна и однообразна. В душе никто из уважающих себя моряков, время, проведённое на суше за службу вовсе не считает. Настоящая служба может быть только на корабле, в море. Этим можно гордиться, в этом есть какой-то смысл. Там не бывает и не может быть военного "дурдома" так печально знаменитого в армии и на флоте. Там все чувствуют за собой настоящую ответственность. Там всё по-настоящему и всерьёз. Современный и сложный в техническом отношении военный корабль, располагает и обязывает к этому...
Старослужащий срочной службы Краснознамённого Тихоокеанского Флота матрос Сергей Бобров был страстным любителем игры на гитаре. Каждую свободную и не очень минуту своей нелёгкой службы он посвящал освоению этого хитрого инструмента. Этим же инструментальным вирусом была заражена добрая треть экипажа. Но правда ни у кого это не получалось с таким энтузиазмом, как у Сергея, вследствие чего гитаристы-любители смотрели на него как минимум с обожанием, каждый день ожидая от героя новую песенку, ну или хотя бы какую-нибудь старую, про флот. Добродушный и общительный Бобров никогда не отказывал товарищам в таких просьбах и музыкальные заявки выполнял быстро, ни когда не откладывая их в долгий ящик. Корабельный бард безбоязненно и беспощадно рвал струны, зная что и это умеючи можно делать эффектно. "В экипаже гитаристов — пруд пруди, а мало кого спеть заставишь, боятся что ли чего-то",- думал он и эта мысль подогревала мальчишескую гордость вокалиста.
— Серёг, а трудно научиться играть на гитаре? — скулил какой-нибудь "поклонник", мечтающий тоже принести себя в жертву гитарному буму.
— Труднее, чем кататься на скейте, — снисходительно отвечал ему бард, прижимая любимую к сердцу.
Если и существует душа коллектива, то, несомненно, большой частью этой души был Сергей. В экипаже его уважали все, не исключая и многих офицеров.
Бобров был одним из немногих старослужащих, которые не применяли к молодым матросам рукоприкладство… Многие из них считали за счастье даже просто пообщаться с идолом. По всему видно, что музыкант отнюдь не был обделён положительным вниманием в экипаже, И вправду — в молодом мужском коллективе, с людьми, волею судеб оторванными от гражданской жизни, тот кто с гитарой на "ты", ценится превыше всего. Таков закон.
Сегодня, придя со столовой, служитель музы почти по обыкновению уселся на койку, взял в руки шестиструнную подругу и начал бренчать незатейливую музыкальную партию, напевая печальную дворовую песенку о несчастной, конечно же, любви. Вокруг затосковавшего лирика образовался небольшой круг ребят. В основном это были моряки, которым до невероятно далёкого и желанного дома оставалось чуть меньше полгода. Бобров пел печальную песню, которую совсем недавно сочинил простой мичман из их экипажа. Звуки песни с простым незатейливым текстом летали по кубрику, вовсе не собираясь вырываться наружу… Впоследствии эта песня стала известной по всей стране...
Море спит после пьяного шторма в прохладной тиши
И листва опадает в холодный и дымный озон...
И служитель хромой, поправляя на связке ключи,
Закрывает купальню — окончен купальный сезон...
Заколочен киоск сувениров сырою доской,
Сняты стенды, палатки, уснули давно паруса...
Лишь маяк, как циклоп одноглазый зажёгся тоской
И ему подпевая, шумят в далеке корабли...
Только двое по пляжу бредут, увязая в песке,
Далеко друг от друга, у самой у кромки воды -
Он несёт её белые туфли в холодной руке
И прибой, словно в сговоре с тайной смывает следы...
— Серёг, кончай тянуть кота за хвост! Или кто-нибудь умер? — пробасил Олег Оськин, высокий здоровенный парень, — Спой лучше нашу, дембельскую, нам команда скоро дни считать будет !
Простота и бесцеремонность Оськина вызвала взрыв негодования полосатой тусовки, пригревшейся у пламени трёх аккордной песенки. Песня вызывала сильную ностальгию по дому. Оськин ленивым жестом отмахивался от протестующих, всем своим видом давая им понять, что чаша весов не может быть на их стороне. Однако, его оппоненты и не думали сдаваться, невзирая на то, что Оськин был одним из лучших друзей Сергея. Пока шла баталия, Сергей добросовестно допел начатую песню и даже доиграл музыкальный проигрыш, и уже взялся за песню заказанную Олегом, а воинствующие стороны всё не унимались. Вдруг, кто-то более внимательный заметил:
— Уже твою песню давно поют, а ты всё споришь!
— Из-за тебя всё прослушали! — не унималась противоборствующая сторона, — Серёг, давай по-новой!
А в воздухе, между тем, летала бессмертная, наивная, очень распространённая в советской армии и на флоте самотканая песня о возвращении домой.
Буду пить и гулять,
Буду женщин ласкать
И про службу свою забывать...
Дембеля, дембеля, дембеля...
И куда не взгляни
В эти майские дни,
Всюду пьяные ходят они...
— Матрос Бобров!!! — раздался вдруг гром среди безоблачного неба.
Никто из слушателей и сам певец не могли сразу понять, от какого объекта исходят такие громкие вибрации. Звук гитары, вздрогнув оборвался и поплыл в пустоту, как от предательского выстрела из засады. Не допетые слова слетели с уст, как недокуренная сигарета, которую вечно не удаётся досмолить в условиях тягот и лишений воинской службы. "Опять этот рекс зам." — недовольно подумал Бобров, медленно, слишком медленно поднимаясь с койки и не выпуская гитару из рук. И, положенное по уставу "я!", присохнув к языку, так и не сорвалось с губ...
— Ко мне! — прогрохотали повторные перекаты.
Сергей, не ответив: "есть!", с видом излишне деланного достоинства, широким жестом положив гитару на кровать, спокойным шагом по проходу, минуя двухэтажные койки, подошёл к капитану третьего ранга Рукомойнику.
— Матрос Бобров по вашему приказанию прибыл! — сказал Сергей, нарочно приложив руку к пустой голове.
Пилотка его сиротливо торчала из-за пояса, растерянно моргая единственным глазом — красной ленинской звёздочкой.
— Почему в рабочее время сидите на койке?! - как опытный кузнец, чеканя каждое слово железным молотом голосовых связок, звякнул Рукомойник.
— Но товарищ капитан третьего ранга, никаких команд что-либо делать не поступало и… — вырвалось вдруг у Сергея от растерянности.
— Когда, товарищ матрос, с вами разговаривает старший офицер, вы обязаны отвечать: "Есть! Так точно! Никак нет!" — резким тоном прервал его заместитель.
— И-и-и-есть! — прорвалось у матроса сидевшее между сердцем и горлом, — Так точно! Никак нет!
— Что-о? — Болезненно протянул офицер и глаза его сдвинулись к носу, — Ма-алчать!!
Если бы у Боброва волосы были длиннее, то они зашевелились бы от волны воздуха, изошедшей их лёгких его собеседника, если бы, конечно, они не встали дыбом от ужаса.
Бобров чувствовал, нет — знал, что вот сейчас нужно промолчать или сказать что-то вроде: "виноват тарищ..." и всё бы обошлось. Но что-то более могучее, чем морской устав, заставило его выкрикнуть совершенно иную фразу:
— Прошу не орать на меня господин офицер, я вам не собака!
В помещении мгновенно воцарилась тишина, той самой категории звучания, которая ничего хорошего не предвещает. "Бака, бака, бака..." – словно дразнясь, повторило эхо последнее слово, бросая его, как мячик от стены к стене, но тут же опомнившись, испуганно умолкло. Все, кто находился поблизости, быстро бросили все свои дела и стали с жадностью наблюдать за необычным поединком. "Что-то сейчас будет, — скороговоркой подумал Бобров, — этот не простит". Лицо и расширенные глаза заместителя, сделались неподвижными, дёргались только тонкие синеватые губы.
— Какой я тебе бл… гос… по… Объявляю вам… трое суток ареста на гауптвахте!
Фраза, сказанная вполголоса в полной тишине, потрясла стены.
Бобров, в свою очередь, выкатил глаза и на его лице изобразилось неподдельное удивление:
— За что тащ капитан?! Всегда на этих коечках сидели годки...
— Пять суток ареста! — Взвизгнул офицер.
Сердце матроса на мгновение остановилось. Не обращая внимания на эту малоприметную деталь, Бобров попытался что-то сказать в ответ, но все звуки исторгнутые из пресса, пройдя беспрепятственно лёгкие и бронхи, застряли в горле свинцовым грузом. Сердце, словно спохватившись, тяжёлыми и неровными прыжками помчалось по решётке рёбер, тщетно ища выход наружу.
Бобров молча смотрел на своего истязателя.
— Что нужно ответить… товарищ матрос? — глухим голосом спросил его капитан третьего ранга.
— И это вся ваша благодарность за мою службу? За четыре автономки за два с половиной года? Я пахал, как волк на износ, без всяких перерывов! — Стараясь держать голос как можно ровнее, ответил Сергей. "Я выгляжу, наверное сейчас жалко и глупо, тьфу! — думал он ,- мне больше ничего не хочется говорить этому..."
Матросу не хотелось больше произносить речь в свою защиту, приводить в качестве аргументов примеры своих заслуг перед Родиной, а военачальнику не хотелось вспоминать о таких "мелочах". Сейчас на него смотрел беспощадный в своих суждениях монстр — коллектив с десятками внимательных глаз и ушей. Он — царь. Человек, якобы, второй величины после командира корабля. Он должен вести начатую линию. Он не может давать спуска этому сопляку, дерзнувшему "нарушать безобразия" да ещё в понедельник, когда весь Тихоокеанский флот не в духе, в том числе и он, заместитель. Он, капитан третьего ранга Рукомойник не ударит лицом в грязь перед всем экипажем. Никогда. Он...
— Если вы не желаете разговаривать по форме, мне придётся написать на вас докладную на имя командира корабля, а сейчас мы с вами пройдём к нему, — медленно проговорил он, роняя слова, как камни.
— Есть пять суток ареста, — рухнувшим голосом ответил Бобров.
Но неприятной беседы с командиром ему в тот час всё же избежать не удалось.
… Покинув кабинет, он твёрдым шагом прошёл по коридору и вышел на улицу. Там он встретил печальные и сочувствующие глаза своих товарищей.
— Кранты, — ни к кому не обращаясь, сказал Бобров, достал сигарету и плюнул на асфальт.
ВРЕМЯ НАЗАД. АВАЧА
На "гауптическую вахту" Сергея отвезли в тот же день. Это мероприятие на флоте отработано до мелочей. Наказывать здесь умеют и любят. По пути в исправительное заведение закрытого типа, а попросту на "губу", Сергея мучили тяжёлые воспоминания. Он сидел на заднем сиденьи советского джипа, в простонародье именуемого уазик", рядом со старшиной команды Мичманом Шутовым. Временами его охватывали мысли о доме, он начинал мечтать и строить планы на будущую жизнь, его загорелое лицо светлело и лёгкая улыбка трогала губы. Но, когда он думал о цели путешествия, его взгляд тускнел, по лицу пробегала тень, и желваки начинали прыгать на челюстях. Воспоминания недавнего инцидента превращали тонкие пальцы в упругие кулаки и нещадно ломали их. Шутов опытным глазом старого мичмана, интуитивным чутьём эксперта-психолога попытался определить его состояние. А состояние его от нормы было также далеко, как далеки мечты матроса-первогодки от заветной демобилизации. Чувство, похожее на отцовское проснулось в душе мичмана. Волна жалости захлестнула его с головой. О чём он думал сейчас старый моряк, продутый всеми ветрами, вдыхавший запахи всех морских течений? Быть может, он вспомнил себя таким же юным пацаном, таким же молодым матросом, как Бобров? Тридцатипятилетний капитан вдруг почувствовал, как слёзы навернулись на его глаза. Но избавиться от предательской солёной волны ему не представилось труда: он попытался вспомнить статьи устава внутренней службы, различные специальные инструктажи по обязанностям советского мичмана, а также припухлое, пересечённое густыми усами лицо своего прямого начальника — капитана-лейтенанта Швабрина. И Шутов с радостью мысленно отметил, что его мысли возвращаются в привычное и нужное русло — брови бывалого моряка приподнялись, расправилась, на щеках появился румянец душевного равновесия и он снова почувствовал себя как всегда — хорошо...
… Это случилось накануне первого, почти боевого похода Сергея на атомной подлодке к берегам Америки — такой враждебной и такой загадочной. Старший помощник командира корабля, капитан второго ранга товарищ Дубовиков, на общем построении, отечески похлопав по плечу юного матроса и, сверкнув улыбкой главы государства, произнёс:
— Вот Бобров, буэшь в море хорошо трудица, как грица, бдить службу, то-о по возвращении, чит, на базу, вручат тебе большой такой, красивый значок за-дэ-пэ называется, и повысят тебя в звании, буэшь, эт-та, старшим, чит, матросом. Буэшь комодом, да-а, командовать взводом.
— Так точно, тащ тан тарова ранга! — радостно и бодро ответствовал молодой матрос, тронутый вниманием и заботой высокого военного сана.
А сам не забыл подумать поговоркой, которую часто слышал от кэпа: "Лучше иметь дочь проститутку, чем сына старшего матроса! Но на счёт значка я согласен!"
Так впервые Бобров был обласкан старшим офицером, но при каких обстоятельствах это случилось, он не помнил. Зато чётко вспомнились последующие дни. А проходили они уже в море.
Сергей, как и завещал весёлый старпом, добросовестно трудился в море. Не из страха перед Родиной или старослужащими. Душа его была чиста, он был в полной уверенности в необходимости службы. Кому-то надо! Кто-то должен защищать страну от от происков "загнивающего и разлагающегося" капитализма! Он знал, что их корабль выполняет большое ответственное предприятие, вероятно мирового значения. "Милитаристическая Америка, — учил замполит на спец занятиях, — вовсе не собирается играть с нами в бирюльки. Они там только и ждут, понимаешь, когда мы тут, понимаешь, ослабим бдительность и боеготовность, для того, чтобы… " Ну и так далее. Вероятно, он был прав...
… Корабль, до зубов вооружённый ядерными стратегическими ракетами и мощными торпедами, инкогнито, в течении двух недель шёл к берегам такой далёкой и такой… желанной Америки...
"… но не для того, чтобы, понимаешь, попить кока-колы и виски с гостеприимными американцами, а для того, чтобы..."
… и дойдя до заветных, воровски кружил там около трёх месяцев, всегда готовый "в случа; е чего" дать уничтожающий залп по теперь уже таким близким, но всё равно не доступным для любопытных глаз берегам.
Первый поход, казалось, прошёл быстро, как два дня, настолько были напряжены и насыщены часы и недели в море для молодого матроса. Вахты, учения, различные важные и не очень, военные и политические занятия, работы, приборки, тренировки, мелкие внеплановые ремонты, учения по возгораниям и поступлениям воды — всё быстро промелькнуло перед его глазами и смешалось в одну общую кашу. Суровые и безрадостные походные будни скрашивались в основном только одним — приёмом пищи. В море, в отличие от базы кормят очень хорошо. Никогда прежде Сергей не видел на одном столе одновременно столько яств: кроме вкусных первого, второго и третьего, что готовили злые коки-узбеки, здесь ежедневно можно было увидеть красную икру, сгущёнку, шоколад, вяленую тараньку, печенье и даже положенные по закону пятьдесят граммов хорошего вина. Здесь Сергей чувствовал себя сытым. На базе же было вечное, непреоборимое чувство голода и злобно рычащий желудок постоянно и бесцеремонно напоминал о своём существовании.
Прошёл первый поход. Потом второй, третий… Четвёртый раз подводный крейсер 667-го проекта возвратил на родной пирс матроса Боброва. Но никто ему, практическому моряку не вручил заслуженный значок за-дэ-пэ (за д.п.) и даже не пожал руку. Спасаясь от непрекращающихся попыток со стороны командования присвоить ему звание стармоса, он прятал свою десницу за спиной, сохраняя её в целости. Тогда Дубовиков грозно объявил:
— В таком случае, Бобров, ты до конца службы так и останешься простым матросом!!
Как это было сказано! Никогда не будешь старшим матросом! Ха-ха! Да и не надо! Плевать ему, Боброву на это пресловутое звание, вот значок — это да! Жаль, что не дали причитающийся значок, хоть и обязаны были дать. Несправедливость. Пришлось Сергею у "фарцы;" с рук покупать этот маленький флотский символ за двадцать пять рублей — он истратил высланную матерью десятку и пятнашку матросского месячного жалования. Значок есть, значит теперь ты настоящий моряк, а задумываться о том. что из-за отказа от звания ты попал в немилость к начальникам — ха, это занятие для трусов и слабаков!
В самом начале первого похода, по пути к берегам соединённых штатов, их лодка была обнаружена небольшим разведывательным американским подводным судном. Рассекреченный корабль — это провал задания партии. Русская советская "азуха" целых десять дней не могла оторваться от маленького зловредного преследователя. Мышка, осердясь, гналась за кошкой. "Кошка" шла на полных оборотах мощной турбины — двадцать восемь морских узлов в час летел немолодой корабль. Корма субмарины, казалось, вот-вот развалится от вибрации. Так продолжалось десять дней. Никто почти не спал. Все были по тревоге на боевых постах. И только на одиннадцатые сутки лодке посчастливилось скрыться от чутких ушей преследователя. Если бы этого не удалось хотя бы ещё пару дней — из главного штаба флота пришла бы радиограмма неприятного содержания, и корабль с позором возвратился бы домой, на базу.
В то время по кораблю ходила шутка странного содержания. "Автономка продолжается, хорошо стреляют наши торпедисты! Честь и хвала им!"
Но атмосфера советской военной сверхсекретности не позволяла точно узнать причину, источник и правдоподобность этой шутки… Большинство безоговорочно были убеждены, что конец у скрытой холодной войны был совсем не такой уж и холодный… А о потерях воинственных сторон средства массовой информации Советского Союза и Америки сообщали слабо и неуверенно, часто списывая гибель лодок на ошибки и безалаберность моряков.
Но всё же матросы во время одного из обедов за баком на всякий случай помянули американских коллег вкусным аперитивом.
— Хоть вы и достали нас за эти дни, но всё равно, пусть морская вода вам будет пухом…
Но… не прошло и несколько вахт, как в один из дней советского железного колосса потряс неведомый страшный удар в корпус — нос сто тридцатиметрового монстра задрался не менее, чем на сорок пять градусов вверх и он шёл в таком нелепом положении несколько минут, прежде чем выправил своё положение. Все были в чудовищном шоке, никто ничего не мог понять.
Что это было? Американцы? Но ведь никакого преследования со слов радистов не было и рядом… Только по возвращению на базу, через два с половиной месяца, в доке, все с ужасом тараща глаза на субмарину, увидели в носовой части корабля огромную и глубокую вмятину размером с двухэтажный дом. Если бы не выдержал тогда прочный корпус с мощными шпангоутами, сто двадцать четыре человека так и остались бы на вечно в подводном царстве на глубине несколько сотен метров. Как говорят на флоте, всем пришла бы она — хана. Версий было несколько, но для экипажа озвучили только одну — столкновение с подводной скалой, выросшей в результате вулканической деятельности земной коры. Но если верить картам маршрута, её там не должно было быть… Остальные версии были особо секретны, но от моряков ничего не скроешь. Первая — торпедная атака американской субмарины, вторая — столкновение с американской субмариной и третья — глубинная бомба с американского надводного корабля, четвёртая — удар о грунт… "Интереснее" всего выглядела первая из четырёх. Как бы там ни было — под военачальственный пресс попала в первую очередь команда слухачей — радистов, даже выяснили, кто в этот момент стоял… вернее спал на вахте. Применили меры.
Но это были ещё не все приключения бедовой лодки того похода. Возвращаясь обратно, на базу, она наткнулась на глобальные учения мощнейшего седьмого американского флота...
Эр-Пэ-Ка-Эс-Эн был обнаружен сразу несколькими единицами американской надводной и подводной техники. Первым их рассекретил боевой самолёт, затем пошло, как по цепной реакции — координаты её местонахождения сообщили сначала с авианосца, затем с субмарины, затем — с одной из боевых единиц эскадры надводных кораблей… И все они стали заниматься преследованием нашей бедной старушки семьдесят третьего года рождения.
И американские снаряды и ракеты, якобы специально посланные мимо, рвались в стороне, совсем недалеко от невезучей "азухи", а с авианосца наши радисты перехватили сообщение — "… противник условно уничтожен"! Проклятые янки, ещё и издеваются! Стратегический крейсер вернулся на базу сильно уставшим, помятым, побитым, со сломанной турбиной, перегревшимся неисправным реактором. До пирса он шёл на запасном дизельном двигателе, который жёг солярки намного больше, чем допускается по инструкции. И впервые капитана корабля не радовали три каменных брата, неизменно провожающие и встречающие и атомачи с боевых походов. Сергей, сойдя на берег, почувствовал неописуемую радость от мысли об освобождении из утробы огромного железного чудовища. Первый глоток настоящего, а не искусственного воздуха, реально кружил голову. Но, представив, что их ждёт на базе, ему становилось скучно и тоскливо. По правилам, через три дня после боевой службы их должны были отправить в Паратунку — санаторий с горячими целебными источниками, "… для восстановления сил, потерянных при выполнении воинского долга в условиях морского похода… "
Но, увы, не отправили. Штаб дивизии нашёл какие-то веские причины. Наверное, адмиралам не понравилось, как экипаж справился с автономным плаванием, со своей боевой задачей. Экипаж остался "отдыхать" на родной базе в Рыбачьем.
Офицеры с жёнами и без уехали на юга, остались лишь несколько мичманов — "для поддержания должного порядка". Но это для молодых сундуков вовсе не было поводом пресекать дикие проявления годовщины . Лишенные долгожданной Паратунки, озлобленные годки тут же начали выпускать пар. Водка полилась рекой. Основная струя пара была направлена на молодых матросов — "карасей" и "дрищей". Бедные матросики теперь стали ещё более забитыми. Почти у каждого из них появлялись синяки и кровоподтёки на лице и груди. Сломанные и раскрошенные зубы перестали кого-либо удивлять. Вместе с вечерними и ночными пьянками не прекращалась жуткая брань, побои и издевательства над младшими по сроку службы… О страхе перед мичманами не могло быть и речи, они сами же и способствовали продвижению и усилению неуставных взаимоотношений… Затем, через пару месяцев весь боевой экипаж отправили в Приморье, в Большой Камень. И теперь уже моряки наслаждались отдыхом в доке, помогая гражданским ремонтным бригадам восстанавливать подводный крейсер, родную "азуху"...
… Бобров был по-детски раним и очень чувствительно воспринимал происходящее. Порой ему становилось нестерпимо страшно, и он готов был убежать домой — в уют и покой. Там, дома, его ждёт мама, он от тоски по ней весь высох — истосковался давно, даже слёзы лил порой, когда никто не видит. Но мама далеко отсюда, так что ни пешим, ни конным не дойти-не доехать. Да и если он убежит — то на поиски беглеца сначала снарядят всю дивизию — ребята часами будут лазать по сопкам. Потом подключат милицию. Если найдут в течении трёх суток — возвратят в часть, если больше "положенного срока" пробудешь на "воле" — попадёшь в дисбат...
После возвращения в часть не будет беглецу жизни ни от своих, ни от чужих — на флоте не любят малодушие и дезертиров третируют и мучают "по чёрному." Ну а дисбат вообще без комментариев, все понимают, чем пахнет этот ад...
Невзирая на свой страх, у Сергея был очень импульсивный характер и несдержанный язык.
В тисках постоянного нервного напряжения он не выдерживал и отвечал какому-нибудь "старому моряку" не то, "не по форме". Рукоприкладство могло случиться в любое время суток. Могли разбудить ночью и вызвать в каптёрку, где развлекались водкой "послужившие и повидавшие море". Ему задавали разные на первый взгляд хитрые, но, по сути, глупые вопросы. По странности склада характера и воспитания Бобров на многие из них отвечать не мог, а на иные отвечал вовсе не правильно. Его били и заставляли отжиматься от пола. Этот вариант "перевоспитания" молодых был одним из самых распространённых на флоте… А что до того, что синяки иногда бывали на лице, так это...
— Споткнулся и стукнулся об пиллерс! — Отвечал Бобров на вопросы офицеров.
— Что ж, как знаешь… Свободен! — говорили ему и он шёл служить далее.
Но это были лишь воспоминания первых месяцев службы в учебке и на флоте. Все прошедшие горести меркли теперь для него в сравнении с волнением, вызванным ожиданием ещё не пережитого — будущей отсидкой, "службой" на гарнизонной гауптвахте. А "уазик" всё дальше увозил его от родной дивизии и всё больше приближал к страшной цели...
Асфальт был проложен не везде и дорога местами пылила. Солнце сильно разогревало консервную банку советского джипа. Из-за высокой температуры в машине казалось, что сейчас самый разгар лета и зло рычащий мотор добавлял микроклимату кабины ещё несколько градусов выше по Цельсию. Очень хотелось пить, в горле пересыхало. Вдруг в левой стороне, на том берегу залива, Сергей увидел давно знакомую ему огромную гору. Глаза его немедленно округлились, губы что-то беззвучно шептали, он подался всем корпусом к окну. Его лицо выражало восхищение, радость, удивление. Авача!
Вечно молчаливая, неподвижная гора ожила! Она двигалась, говорила — нет, кричала, её богатырская выя раздувалась от напряжения, а из горловины валил чёрным столбом густой дым. "Вулкан заговорил,- думал Сергей, — почему именно сейчас? Меня провожает? Плачет? Это точно знак, только какой — плохой или хороший? Он сочувствует мне? Прощается? Суеверные мысли роились в его голове и рождали самые неправдоподобные гипотезы, и все они были связаны с происходящим сейчас.
Сергей, не отрываясь, смотрел на единственный на Камчатке действующий вулкан Авача. Он слышал когда-то, что этот вулкан один из немногих в стране "оставшихся в живых", но в действии его видел впервые. Гора напоследок ещё раз надула щёки, покраснела и, словно некий гигантский факир выдохнула из себя очередную порцию огня и дыма.
Сергей резко откинулся на жёсткую спинку сиденья. "И поеду я на дачу с видом на Авачу." — вспомнил он поговорку печально известную в матросской среде.
— Так вот про какую дачу тут говорится! — выдохнул он, впервые поняв смысл поговорки, — Вот я олух!
Водитель удивлённо уставился через зеркало заднего вида на Боброва. Шутов же только усмехнулся и довольно закивал головой. Мысль, осенившая матроса, печально повисла внутри кабины, пока не была стёрта другими мыслеобразами коллектива из трёх человек.
Желеобразные дрожащие мысли матроса медленно сползли с горы и, достигнув земли, вязкой массой потекли в сторону "дачи." За два с половиной года Сергей туда ни разу не попадал и был в полной уверенности, что стены с колючей проволокой никогда не примут его. "Вот уж воистину, от тюрьмы и от сумы, — подумал он, — Если и есть матросы ни разу не побывавшие на "губе", то их надо потихоньку в книгу рекордов заносить, — врал себе Бобров, — мне то что, — подбадривал он себя, — я то годком сюда еду, вот духам и дрищам там — тоска ..."
Тем не менее, при приближении к объекту его сердце начинало биться сильнее и сильнее и ему казалось, что предательская мелкая дрожь вот-вот выдаст мичману его малодушие. Нет, он не должен давать противнику повода для злорадства, уж лучше пусть земной шар сойдёт со своей орбиты… "Ну, чего ты, идиот! — беззвучно кричал себе Сергей, — Даже караси возвращаются в часть, живы-здоровы, а тебе-то чего? Мне чего?! Да мне плевать!" — вел "герой" сам с собой внутренний диалог.
В поле видимости появилась белая стена, натянутая поверх её колючая проволока и вышка с автоматчиком, снующим взад-вперёд. Внутри у арестанта похолодело, и противный визг тормозов заставил ёкнуть сердце.
продолжение - http://www.proza.ru/2011/03/05/1167