Шутка, которая родила слёзы.
Стихотворение – поэма - рассказ.
Отдыхая в одном из подмосковных санаториев. На одном из литературных вечеров, где скучно и вяло, скажем так – прозаично, протекало это событие, посвящённое поэтическому творчеству. Толи после тихого часу отдыхающие ещё не пришли в себя, толи возраст контингента: от семидесяти и выше (молодёжь предпочитала иные развлечения), толи, монотонно прочитанные стихи, делали это собрание тусклым и нудным.
Хлебнув немного коньяку из плоской фляжки – прошу заметить, я этим делом не увлекаюсь, просто, погасить внутреннее волнение, так как на публике выступаю впервые; решил немного встряхнуть это «сонное царство». На ум пришли, написанные когда-то в юности стихи «Бермудский треугольник».
Сбрось оружие невежды - тело обнажи.
Для меня твои одежды - острые ножи,
Что ж стеснятся, коль решилась ты на этот шаг.
Не пойми меня превратно - я тебе не враг…
Ох уж этот пульс на шее - бьётся, как родник.
Пламень страсти неземной в кровь мою проник:
Отзывается в висках, бьёт ключом в груди.
Что же ты остановилась?.. Ну... Скорей... Иди-и-и!
В синих жилках грудь твоя, словно малахит.
Издевается, дразня, белизной манит.
Медленно скатав чулки - повернулась задом.
Те мгновенья, что я ждал - показались Адом…
Не владея уж собой - я спешу помочь
И кричу я сам не свой: "Прочь одежды, прочь!.."
Томной негой разлеглось - тело молодое,
От загара смуглое, почти золотое.
Две дорожки белым шлейфом показали путь:
Куда надо мне стремиться, куда заглянуть.
Застилаются глаза и туманен взор.
Мне теперь не разглядеть твоих глаз узор.
И сквозь дикий рёв в ушах, подобный в шторм прибою.
Слышу я издалека: "Милый, что с тобою?!"
Заикаюсь и дрожу, как у карты школьник.
Не могу ни как найти «Бермудский треугольник…»
Наконец, нашёл и вот - вы меня простите.
Тут такое началось – Господи!.. спасите!..
Потерялся я совсем в пространстве и во времени.
Кем-то выбит из седла - вышвырнут из стремени...
Урагану я тому не нашёл названия:
Не осталось у меня ни имени, ни звания;
Распластался на земле: без чувств и без воли,
Только, что, освободившись, от сладкой неволи.
И я решил в шутку прочитать их.
Что там творилось: бабушки чуть меня не растерзали (я имею ввиду словесно), молодые (были и такие) хихикали в кулак, одна культработник как-то поддержала меня.
Шло время. Приближалось красное число – девятое мая. Наташа – культработник санатория остановила меня на одной из аллеек яблоневого сада и предложила выступить на поэтическом вечере, посвящённому дню Победы.
- Наташ, но у меня нет стихов на эту тематику, - немного подумав, - но я-то здесь!
И, вот, вечер.
В зале на этот раз собралось приличное количество народа всех возрастов и поколений. Наряду с прочтением стихов, предполагались песни, а после, и танцы. Когда я вышел на сцену, послышались голоса: «Опять про свой секс будешь рассказывать?»
Через некоторое время публика успокоилась, начал читать.
Баллада о Кузьме.
Как медный таз, надраенный хозяйкой,
Купалось Солнце в розовом тумане.
Сквозь листьев просеки дробилося мазайкой
И алым бисером искрилося в фонтане…
Шёл сорок первый: золотой рассвет,
Подмял лазурь, он наступал с Востока.
А Запад ждал, и тишиной в ответ…
Тревожно ждал… Ждал и дождался рокового срока.
Вот час пробил и вздрогнул хрупкий мир.
Свинцовый дождь вдруг захлестал над Бугом.
Морзянкой понеслось в эфир.
Война! Война! Война!.. А ты?
С такою нежностью, прижав к груди цветы,
Под утро лишь легла после свиданья с другом.
Его улыбку вспоминая, каждый жест.
Люблю, люблю шептала, засыпая,
Но не учла одно, что есть на свете Брест,
Что шёл июнь, который после мая.
…И вот вокзал, перрон и ночь.
Ты, променяв тепло постели.
Сквозь паровозные гудки; на крик: «Ничем нельзя помочь!»
Повисла на его шинели.
Он целовал твои глаза.
Губами, собирая слёзы.
Кричал: «Дождись», а эшелон, - сняв башмаки и тормоза.
Унёс с собой девичьи грёзы…
…Она ждала четыре года.
Ни телеграммы, ни письма.
И он пришёл? – Один из взвода.
Тележку в виде парохода,
Катил слепой, а в ней Кузьма.
Как он сказал: «Пришёл проститься»,
Что не писал – лишился рук.
Не мог он даже застрелиться,
Не вынеся смертельных мук.
Что вот пришёл просить прощенье.
За то, что выжил, – повезло.
И смерти ждёт как избавленье,
А смерть всё мимо, как назло.
За то, что вот уже на взводе,
Поднёс один жалельный друг.
За то, как говорят в народе:
- Не человек он, а «Утюг».
Я шёл к тебе четыре года.
Концлагерь, госпиталь и тыл.
Обрубком брошен был у брода,
Средь мёртвых и немых могил.
И слёзы горькие глотая,
Он говорил и говорил,
Седою головой мотая
И вновь прощения просил.
- Прости, прости меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой.
Прости, что потерял здоровье,
Что горюшка хватил с лихвой.
Хватил от края и до края.
Последний раз взгляну и в путь,
- Что не могу, - шутил, - Родная,
Я даже ноги протянуть…
- Пахом, - сказал Кузьма слепому,
- Давай-ка трогай неспеша.
…Куда? В кабак, аль к сельхозпрому.
От слёз обуглилась душа.
- Постой, слепой, - сказала дева,
Перед тележкой ставя ногу,
Пылая пламенем от гнева.
- Его так просто не отдам.
Я столько лет молилась Богу,
Чтоб он «засранец» выжил там.
А тут раскис… Поплакал вволю?
Ах, Боже мой! Ах, Боже ж мой!
Учти, я сделать не позволю,
Себя соломенной вдовой.
А то, ни баба и не девка
И не невеста, ни жена.
А ну Пахом!.. Отдай верёвку,
А ты замолкни, Сатана…
И покатила вдоль сарая
Тележку с суженным своим.
Слезу украдкой вытирая,
Чтоб не заметил пилигрим…
Слепой стоял среди дороги
Пространство разводя рукой,
Куда нести не знали ноги.
Ни дома, ни родни какой.
- Пахом, - сквозь слёзы позвала Прасковья,
Ну, что стоишь, как постовой.
О, Господи, дай мне здоровья,
А ну, давай… пошли домой…
***
Так и живут они поныне.
Кузьма, Прасковья и Пахом,
И счастье с запахом полыни.
Приходит иногда в их дом…
09.05.2006г.
Бабушки плакали.
7 ноября 2010 г.