Практическое значение концепции синергетического историзма
а) Синергетический историзм и проблема «смысла» человеческого существования
Решение эсхатологической проблемы в указанном выше смысле сразу же ведет к не менее интересному решению и экзистенциальной проблемы. Здесь обнаруживается связь синергетического историзма с философской антропологией, исследующей смысл индивидуального человеческого существования.
Как известно, зрелый человек, как правило, так же мало испытывает потребность задумываться о смысле своей жизни, как здоровый человек не ощущает своего здоровья. Поэтому Фрейд не случайно заметил, что если человек начинает думать и, тем более, рассуждать на эту тему, то это уже свидетельствует о том, «что он болен». Действительно, совершенно аналогично тому как общество начинает задумываться над смыслом истории только тогда, когда оно переживает социальный кризис, точно так же индивидуум начинает размышлять о смысле своего существования, когда он переживает духовный кризис, т.е. когда он теряет прежние ориентиры своей деятельности.
И вот через века и тысячелетия идет знакомая перекличка: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета сует и томление духа»(127). Так говорит Экклезиаст. Через 1500 лет эту тему в том же духе развивает О.Хайям:(128)
В этот мир мы явились по воле творца,
Ничего не свершив, сокрушили сердца,
Путь закончив, уходим, но так и не знаем,
Смысл прихода, цель жизни и сущность конца.
А еще тысячелетие спустя Камю сравнивает человеческую деятельность с деятельностью мифического героя Сизифа, бессмысленно вкатывающего камень на гору с тем, чтобы до бесконечности повторять эту операцию после скатывания камня вниз. Идея абсурдности жизни проходит красной нитью через весь «Миф о Сизифе» Камю: «Все завершается признанием глубочайшей бесполезности индивидуальной жизни»(129).
В отличие от столь однообразного пессимистического подхода к проблеме, оптимистический подход чрезвычайно многообразен. Его можно подразделить на два главных потока — мистический и реалистический. Первый руководствуется убеждением, что в силу указанной «бренности» материального бытия смысл жизни может быть найден только в потустороннем («трансцендентном») мире и состоит в служении сверхъестественному существу. Второй исходит из того, что несмотря на «бренность» материального бытия этот смысл все-таки можно отыскать в посюстороннем (естественном) мире. В реалистическом подходе, в свою очередь, существуют две разновидности: индивидуализм и коллективизм.
Наиболее популярны следующие формы индивидуалистического подхода — гедонизм, коллекционизм и волюнтаризм. Гедонизм в качестве ведущего ориентира принимает наслаждение («кайф»); коллекционизм — собирательство в манере Шейлока (вещей — бытовых предметов, книг, документов, художественных произведений и т.п.; растений, животных; людей — «накопление связей» и т.п.; денег, ценных бумаг и т.п. — «накопление богатства»; властных функций — «накопление власти»; похвал — «накопление славы»; знаний, впечатлений и т.д.); волюнтаризм — самовыражение и самоутверждение безотносительно к социальной значимости, т.е. проявление индивидуальной воли как она есть во всем ее своеобразии: «Оборвав пуповину былых влияний... должен родиться ТЫ САМ, несущий весть другому... Провозгласим же ЯЧЕСТВО — вершину, куда стремятся все пути авангарда!.. Пусть наш вещий клич прорвет нетронутую пелену небес»(130).
Перечисленные разновидности индивидуалистического подхода в своем развитии могут принимать крайне экстравагантную и даже антиобщественную форму. Так, вероятно самой анекдотической формой коллекционизма в контексте обсуждаемой проблемы является усмотрение смысла жизни в коллекционировании чужих мнений о смысле жизни (без попытки разработать собственное). Что же касается волюнтаризма, то он может дойти до хулиганских форм саморекламы и даже опаснейших форм террора (борьба за лавры Герострата) — от невинного катания носом ореха на многокилометровой дистанции до зверского убийства лидера сверхдержавы.
Аналогично наиболее распространенными разновидностями коллективистского подхода являются гуманизм, корпоративизм и прогрессизм. Гуманизм ставит своей задачей служение другому человеку (в частности, детям, инвалидам, обездоленным и т.п.); корпоративизм — соответствующему социальному учреждению (школе, предприятию, партии, армии, государству, нации и т.п.); прогрессизм — прогрессу как таковому (экономическому, научно-техническому, нравственному и т.п.).
Между этими с первого взгляда довольно разными устремлениями сплошь и рядом наблюдается тесная связь, в результате чего возникают разнообразные комбинированные подходы. В простейшем случае мы встречаемся с такой комбинацией уже в решении проблемы смысла жизни Дон Жуаном. Его кредо есть синтез гедонизма, коллекционизма (коллекционирование фавориток) и волюнтаризма (самовыражение и самоутверждение на эротической почве). Аналогично можно легко скомбинировать гуманизм, корпоративизм и прогрессизм. Например, в лице абсолютно целомудренной партийной функционерши, столь характерной для тоталитарного режима, преданность партийному лидеру может быть связана со служением партии, в программе которой фигурирует, например, борьба за повышение жизненного уровня народа. Возможны и более сложные формы синтеза, когда индивидуализм сочетается с коллективизмом (например, гедонизм со служением государству, как это наблюдалось у многих монархов) или даже реализм с мистицизмом.
Очень своеобразной формой сочетания такой разновидности реалистического подхода как волюнтаризм с мистицизмом является музей Дали в Фигуеросе (Испания). Уже резкий контраст больших белых яиц на здании музея (символ жизни) и темных кипарисов вокруг него (символ смерти) недвусмысленно указывает на экзистенциальную проблему, которая так привлекала того, кому посвящен этот мемориальный музей. Основная идея в оформлении музея состоит в невозможности решить эту проблему рациональными мето¬дами. Эту мысль символизирует перед фасадом музея большая смеющаяся голова с телевизионным экраном во лбу и детскими головками в глазах — насмешка над массовым сознанием, наивно верящим в возможность решить экзистенциальную проблему рациональным путем.
Из того, что проблема смысла жизни неразрешима рациональными методами (с помощью логики и здравого смысла), по мнению Дали, однако, не следует, что она неразрешима вообще. Как известно, согласно философии сюрреализма, смысл жизни заключается в служении иррациональному. Для достижения же этой цели необходимо самовыражение и самоутверждение сюрреалистическими методами. Экстравагантная сюрреалистическая композиция во внутреннем дворе музея прекрасно иллюстрирует эту мысль. В поврежденном и забрызганном водой старинном автомобиле с разбитыми стеклами сидят три утопленника. На радиаторе возвышается во весь рост обнаженная фигура древней богини Плодородия (символ иррациональной воли к жизни), от которой тянутся цепи к столбу из автомобильных шин. На вершине столба — яхта со сломанным парусом, с которой падают крупные водяные капли. Раб Микеланджело в тисках автомобильной шины (символ скованности современного человека рациональным мышлением и научно-техническим прогрессом) завершает композицию. Общее настроение, навеваемое этой замысловатой конструкцией, таково: мы постоянно идем ко дну, но иррациональная воля к жизни вновь и вновь вытягивает нас на поверхность; в результате мы обречены на иррациональное существование, которое надо принимать таким, каково оно есть. Мораль от созерцания всего музейного комплекса одна: без контакта с иррациональным (мистическим) миром смысл жизни постичь в принципе невозможно. Это особенно наглядно символизируют загнутые вверх удлиненные кончики усов Дали (сюрреалистическая антенна!), в которые он иногда для усиления сюрреалистического эффекта вплетал фиалки...
Подход Дали к экзистенциальной проблеме очень поучителен. Это классический пример замены решения проблемы демонстрацией эмоционального отношения к ней. Очень выразительный с чисто художественной точки зрения музейный комплекс в Фигуеросе дает точную информацию об эмоциональном отношении Дали к экзистенциальной проблеме, но ни на шаг не продвигает нас к действительному пониманию этой проблемы. Загадка остается загадкой. Дело в том, что высказывания «проблема имеет только иррациональное решение» и «проблема не имеет решения вообще» практически неразличимы. Поэтому в действительности они выражают одну и ту же мысль, только разными словами(131).
Итак, последовательным может быть только реалистический оптимизм, но, чтобы стать действительно прочным, он должен парировать основной аргумент, выдвигаемый против него антиреалистическим оптимизмом, — проблему «бренности» человеческого бытия: «Бессмысленность чисто мирского самосовершенствования человека, т.е. величайшей ценности, к которой может быть сведена "культура", следовала для религиозного мышления уже из очевидной бессмысленности с мирской точки зрения — смерти, придающей именно в условиях "культуры" окончательный акцент бессмысленности жизни»(132).
Очевидно, что при обсуждении проблемы смысла жизни следует поступать точно так же, как мы поступали при рассмотрении смысла истории: вначале надо уточнить саму постановку проблемы. Анализ этого вопроса показывает прежде всего, что нельзя рассматривать смысл жизни индивидуума изолированно от смысла истории. Это ясно уже из того, что человек является элементом социальной системы и вне этой системы и ее развития его сущность непостижима. Поэтому любые попытки раскрыть смысл индивидуальной жизни вне смысла истории совершенно бессмысленны.
С другой стороны, смысл жизни не может быть раскрыт и без раскрытия смысла ее противоположности, т.е. смерти. Хорошо известно, что с обывательской точки зрения такой проблемы вообще не существует, ибо смерть с самого начала кажется чем-то совершенно бессмысленным. Любопытно, что дань такому ходячему предрассудку отдают и многие известные мыслители, о чем можно судить, например, по следующему изречению Камю: «Смерть — наиболее очевидная абсурдность»(133).
В результате возникает своеобразный экзистенциальный принцип дополнительности:
— если жизнь осмысленна, то смерть бессмысленна (философия обывателя);
— если жизнь бессмысленна, то смерть осмысленна (философия самоубийцы).
Однако нетрудно показать, что этот принцип несостоятелен, ибо осмысленность жизни в действительности предполагает осмысленность смерти, а бессмысленность смерти — бессмысленность жизни. Указанная взаимосвязь между смыслом жизни и смыслом смерти является следствием связи смысла жизни со смыслом истории: смерть необходима для смены поколений, а последняя — для смены идеалов; без смены же идеалов не может сформироваться и реализоваться абсолютный идеал и, следовательно, не может быть создано абсолютное художественное произведение. Непонимание связи смены поколений со сменой идеалов и формирования на этой основе абсолютного идеала прекрасно выражено Хайямом: (134)
Вразуми, всемогущее небо, невежд:
Где уток, где основа всех наших надежд?
Сколько пламенных душ без остатка сгорело!
Где же дым? Где же смысл? Оправдание — где ж?
Прослушать
в оригинале
В связи с этим полезно обратить внимание на специфику смысла смерти человека в отличие от смысла смерти растения или животного. Когда в чаще девственного леса засыхает могучий дуб, а на пустынном берегу океана разлагается, выбросившись на берег, громадный кит, смерть тоже обеспечивает смену поколений. Но результатом последней является переход (на основе естественного отбора в ходе борьбы за существование) от менее совершенных к более совершенным приспособительным реакциям. В случае растений это приводит, в частности, к смене тропизмов; в случае животных — к смене инстинктов. Стало быть, специфика человеческой смерти заключается именно в смене идеалов, т.е. в создании условий для перехода от менее совершенных способов преобразования мира к более соверпиенным на основе социального отбора в ходе борьбы не за существование (приспособление), а за господство (преобразование).
Таким образом, синергетическое («суператтракторное») понимание истории приводит к парадоксальному, но вполне обоснованному заключению — если бы человек стал бессмертным, его жизнь потеряла бы смысл. Это заключение является основанием того глубокого исторического оптимизма, к которому приводит синергетическое понимание истории и которое связано с представлением о суператтракторе(135). Поэтому тот, кто считает смерть бессмысленной, должен считать бессмысленной и смену поколений, а, следовательно, и историю в целом.
В свете сделанного вывода совершенно безосновательными кажутся стенания героев древних мифов (начиная с 3 тыс. до н. э. со сказания о Гильгамеше) по поводу недостижимости бессмертия. Яркой иллюстрацией осмысленности жизни и смерти является судьба Камю — главного апологета в XX в. концепции «абсурдности» жизни и смерти. Казалось бы, его биография может служить блестящим подтверждением правильности его пессимистической философии, выраженной с таким пафосом в «Мифе о Сизифе». В самом деле, выдающийся писатель в 47 лет, пережив свой звездный час (Нобелевская премия 1957 г. по литературе), в самом расцвете творческих сил внезапно нелепейшим образом погибает в автокатастрофе. Но бессмысленность несчастного случая, происшедшего с Камю, отнюдь не свидетельствует о бессмысленности его смерти как таковой. Как уже отмечалось, Камю посвятил свою жизнь защите философии абсурдности жизни. Мы знаем, что эта философия связана с сюрреалистическим идеалом иррационального («абсурдного») человека. Поэтому смысл жизни Камю заключался в служении этому идеалу. Не случайно Камю пытался придать смысл бессмысленной деятельности Сизифа путем интерпретации сизифова труда как служения абсурду. Независимо от того, умер бы он в 47 или в 87 лет, его пессимистический идеал должен был рано или поздно уступить место новому (оптимистическому) идеалу, для обоснования которого требовались другие люди. Но абсолютный идеал может сформироваться лишь в борьбе, в частности, оптимистического и пессимистического идеалов. Поэтому вклад Камю (как и других пессимистов, не говоря уже об антиреалистических оптимистах) в движение на пути к абсолютному идеалу и абсо¬лютному произведению совершенно несомненен.
Наряду с концепцией отрицания осмысленности смерти существует и особая концепция признания этой осмысленности, но с одной оговоркой — смысл смерти может быть постигнут лишь в состоянии, пограничном между жизнью и смертью: «В смерти есть тайна... по античным верованиям, умирающие угадывают эту тайну, и глаза их закрываются, озаренные яркой молнией света»(136). Из сказанного выше ясно, что здесь смешиваются два вопроса: 1) постижение эмоционального отношения к собственной смерти как явлению; и 2) раскрытие сущности смерти. Пережить эмоциональное отношение к явлению собственной смерти можно, действительно, только в пограничном состоянии. Но этот вопрос не имеет никакого отношения ко второму вопросу. Для познания сущности смерти надо находиться как раз как можно дальше от указанного состояния, — быть, так сказать, «на вершине жизни», — ибо в пограничном состоянии из-за обилия отрицательных эмоций человеку буквально «не до смысла и не до смерти». Всякий, кто имел сомнительное удовольствие оказаться в таком состоянии, с полной ответственностью может заявить, что ни о каком трезвом изучении сущности смерти в подобном состоянии не может быть и речи. Любые попытки построить онтологическую модель реальности на основе самонаблюдения в этом состоянии содержат логический круг, ибо онтологическая интерпретация подобного состояния, как правило, определяется мировоззрением наблюдателя, которое он приобрел до погружения в это состояние.
Мораль из этого краткого экскурса в довольно темную и популярную только в кризисные эпохи область философии смерти такова: с точки зрения синергетического историзма пора этой не очень привлекательной из-за отсутствия выразительной плоти даме сменить классическую косу на сюрреалистическую вилку как символ поддержки человеческих стремлений к формированию и реализации абсолютного идеала и, следовательно, к созданию абсолютного художественного произведения (эстетосферы)!
Итак, из сказанного следует, что смысл жизни состоит в служении относительному идеалу и, следовательно, в создании относительной ценности, а смысл смерти в служении абсолютному идеалу, т.е. в создании условий для извлечения из относительной ценности «золотой крупицы» абсолютной ценности. Вот почему смысл жизни и смысл смерти, выражаясь фигурально, намертво связаны друг с другом. Очевидно, что эта связь является следствием закона дифференциации и интеграции идеалов и без знания этого закона осознать ее невозможно.
Таким образом, традиционный взгляд на смерть как на чисто отрицательное явление страдает известной односторонностью. Конечно, верно, что преждевременная смерть есть зло, но столь же справедливо и комплементарное утверждение, что своевременная смерть есть благо(137). Не случайно говорят, что адепту старого, исчерпавшего себя идеала надо своевременно уйти, как надо своевременно уйти со сцены актеру, отслужившему свой век. Нельзя игнорировать очистительную функцию смерти, отделяющей золото от пустой породы, пшеницу от плевел(138).
Существование «золотой крупицы» абсолютной ценности в создаваемой человеком относительной ценности является необходимым следствием закона дифференциации и интеграции идеалов. Так как абсолютный идеал выражает реальную общность относительных идеалов и так как его формирование и реализация совпадают, то при реализации относительных идеалов обязательно реализуется то общее, что у них есть. Именно благодаря этому «капля» абсолютной ценности, или, что то же, абсолютная лепта содержится в каждой относительной ценности. Хотя масштабы такой «капли» в разных относительных ценностях далеко не одинаковы. Но независимо от реального существования такой «капли», творец относительной ценности обязательно должен верить в ее существование, иначе он потеряет настоящий стимул к творчеству. Важно обратить внимание на то, что человек никогда бы не стал стремиться к максимальному самовыражению и самоутверждению в творческой деятельности, если бы он не был уверен в своей способности создать нечто такое, что может иметь непреходящее значение.
Из классификации ценностей следует, что творческий акт как создание ценности имеет чрезвычайно широкое значение, включая экономическую, политическую, педагогическую, художественную, научную, техническую и мировоззренческую (философскую и религиозную) деятельность — от создания нового вида товара, пользующегося повышенным спросом, до сочинения философского или религиозного трактата, вызывающего широкий общественный резонанс. Следует подчеркнуть, что творчество отнюдь не сводится к созданию художественных произведений, научным открытиям и техническим изобретениям. Это может быть также воспитание нового человека, принятие нового юридического закона или выигрыш военного сражения. В простейшем случае в роли творческого акта может выступать просто благородный поступок (т.е. нравственная ценность) — милосердие, утешение, самопожертвование и т.п.
Из истории известно, что любой реальный творческий акт имеет как индивидуалистический, так и коллективистский аспект. Как индивидуалистический акт, любое творчество включает в себя гедонизм, коллекционизм и волюнтаризм; и в то же время, как деятельность члена некоторого коллектива, оно точно так же предполагает гуманизм, корпоративизм и прогрессизм. Поэтому разные реалистические подходы к решению проблемы смысла жизни в действительности не являются независимыми. Они могут рассматриваться изолированно только при условии искусственного расчленения полнокровного творческого акта на отдельные абстрактные моменты. Подобные абстракции являются слишком «тощими», чтобы выражать смысл жизни с достаточной полнотой.
Не только при жизни творца, но и после его ухода начинается процесс оценки и переоценки создаваемых им ценностей. В ходе такого процесса и намечается тенденция к отделению пшеницы от плевел и извлечению абсолютной лепты. Можно сказать, что этот процесс становится делом судьбы, т.е. неконтролируемого взаимодействия объективных факторов, определяемого законом суперотбора. Никто не может, например, предсказать с достоверностью, как сложится в будущем судьба творческого наследия Ньютона или Наполеона. И в то же время мало кто усомнится в том, что в этом наследии содержится нечто общечеловеческое.
С первого взгляда на основании всего сказанного может сложиться впечатление, что мы уже нашли свободный от односторонности ответ на вопрос о смысле жизни. Как будто бы дело в том, что этот смысл заключается именно в творчестве. Однако следует учесть, что творчество протекает не в безвоздушном пространстве и даже не в безмятежной атмосфере всеобщего согласия. В действительности реальный творческий акт, как правило, встречает противодействие. Не следует забывать, что существует оригинальный способ избавиться от пессимистического отрицания смысла жизни: зловещий образ Сальери в пушкинской интерпретации напоминает нам, что смысл жизни можно обрести в противодействии творчеству других. Более глубокий анализ, однако, показывает, что в общем случае мотивом такого противодействия является не наивный «злой умысел», а контртворчество, т.е. творчество, направленное в противоположную сторону. В основе же последнего лежит антиидеал (контридеал), ведущий к созданию антиценности (контрценности).
Таким образом, судьба относительной ценности (творческого наследия) сводится в конечном счете к неконтролируемой и в деталях непредсказуемой борьбе идеалов и антиидеалов, которая и определяет эволюцию оценок и переоценок данной ценности и длительный и мучительный процесс «вышелушивания» общечеловеческого ядра из частночеловеческой скорлупы. Как говорит Шекспир: «Есть прелесть в том, когда две хитрости столкнутся лбом».
Итак, смысл индивидуальной жизни заключается не просто в творчестве, а в героическом творчестве, т.е. таком, которое связано с непрерывной и порой очень жестокой борьбой. По этой причине многие мыслители от Гераклита и Эмпедокла до Маркса и Ницше усматривали смысл жизни в творческой борьбе(139). Такая борьба предполагает на каждом ее этапе стремление избежать поражения и победить. Поэтому в практической деятельности смысл жизни часто усматривается просто в том, чтобы одержать победу. Характерно, что проблемы смысла жизни не существует для таких людей как игрок, спортсмен или солдат.
Здесь вновь всплывает образ дюреровской «Меланхолии»(140), подстерегающей творческого борца на каждом новом этапе его тернистого пути. И вот тут-то обнаруживаются те духовные качества, которые могут обеспечить ему страховку на этом опасном пути — вера, надежда, любовь, мудрость и сила(141). Именно эти качества в сложном водовороте сталкивающихся идеалов и антиидеалов позволяют обойти все подводные камни и завершить творческий акт в виде победоносной цепи:
Абсолютная лепта —> Абсолютный человек —> Харизматический эффект (подарок судьбы)
Абсолютная лепта принимает здесь форму своеобразного обращения к абсолютному человеку (так сказать, «соединения» или «слияния» с ним). А абсолютный человек как бы «откликается» на это обращение, вознаграждая творца счастливым поворотом судьбы (счастливый случай, везение). В роли «подарка судьбы» выступает такое событие, которое обеспечивает общественное признание (харизматический эффект) созданной творцом относительной ценности. Тем самым самовыражение творца завершается его самоутверждением (массовое сопереживание и общественное признание).
С первого взгляда может показаться, что в вызванном относительной ценностью общественном резонансе (харизматическом эффекте) есть нечто мистическое. Однако такое впечатление рассеивается, как только мы учтем, что общественный резонанс вызывает только та ценность, в которой содержится достаточно значительное общезначимое (так сказать, задевающее какую-то струну в «душе» абсолютного человека) ядро. А это эквивалентно существованию в относительной ценности более или менее обширной «капли» абсолютной ценности. В абсолютной же ценности заинтересованы все. Поэтому ее присутствие резко повышает вероятность счастливых случайностей. Другими словами, абсолютная лепта как бы создает вокруг себя «поле везения ».
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
127 Библия. М., 1904. С. 161-162.
128 Хайям О. Рубайят. Ташкент, 1985. С. 223.
129 Камю А. Миф о Сизифе // Сумерки богов. М.,1990. С.304.
130 Гильермо де Торре. Ультраманифесты: эстетика ультраячества // Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX в. М., 1986. С. 238.
131 Из сказанного следует, что между антиреалистическим оптимизмом и пессимизмом нет принципиального различия. Разница лишь в том, что пессимист честно говорит, что жизнь либо не имеет смысла, либо ее смысл непостижим; тогда как антиреалистический оптимист создает видимость решения там, где его нет, и этим только запутывает вопрос.
132 Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Работы М Вебера по социологии религии и культуре. М., 1991. Вып. 1. С. 25
133 Камю А. Миф о Сизифе // Сумерки богов. М., 1989.С 263.
134 Лирики Востока. М., 1986. С. 151.
135 Этот оптимизм находит дополнительную опору в реалистической интерпретации понятий «загробный мир» и «бессмертие души». С точки зрения синергетического историзма «загробный мир» — не что иное как посмертный социальный мир (посмертный социум), в котором индивидуум оставляет тот или иной социальный «след». Этот «след» отнюдь не пассивен: он начинает жить активной собственной жизнью, оказывая то или иное влияние на события в посмертном социуме. «Бессмертие души» и есть не что иное как жизнь подобного «следа».
136 Гюйо М. Иррелигиозность будущего. М., 1909. С. 378.
137 Когда группу популярных кинозвезд, достигших к сорока годам всех мыслимых и немыслимых земных благ, спросили, с каким умонастроением они смотрят в будущее, ответ был таков: «Мы не боимся старости; мы боимся только смерти». Подобный взгляд свидетельствует о наивной недальновидности, обусловленной крайней узостью философского кругозора. Этот кругозор в данном случае напоминает кругозор «лягушки, выглядывающей из болота»: отдается предпочтение старческому маразму по сравнению с окончательным освобождением от какого бы то ни было маразма. Таким образом, действительным врагом № 1 для любого человека является не смерть (как обычно считается), а старостъ.
138 «Я всегда считал смерть основой всякого творчества, его почвой. Смерть — пробный камень для силы воображения». (Дали С. Суждения об искусстве // Дружба народов. 1994. № 1. С 238).
139 Участие в такой борьбе может быть прямым (непосредственным) и косвенным (опосредованным). Косвенное участие предполагает содействие творческой личности в ее деятельности, причем косвенное участие, в свою очередь, может быть многоступенчатым. Так что в творческий процесс, в конечном счете, оказываются вовлеченными не только элитные одиночки, но и большие массы людей. Например, отец, спасая своих детей от гибели в осажденном городе и при этом сам погибая от голода, увековечивает себя в их творчестве много лет спустя.
140 См., например, Бранский В.П. Искусство и философия. Калининград. 1999. С. 563-565.
141 Способность практически реализовать первые четыре качeства.