Шаньги

 

Что такое северная деревня в ноябре?
Северная деревня поздней осенью, это грязь. Это серые избы,  бездонные лужи в колеях пародии на дорогу, бессистемно налепленные огороды, заросшие ивняком дворы оставленных домов и кажущееся безлюдье. Даже такая, казалось бы, крупная деревня как «А-но» Холмогорского района, в которой три магазина, на зависть жителям ближайших деревень, со всеми этими «марсами», «сникерсами» и «ягуарами», в середине недели, в разгар дня, поражает тишиной и пустынностью «главной» улицы.
Летом – другой разговор. Летом наезжают дачники. Деревне и не дает умереть ее близость к районному центру и удачное расположение вдоль дороги, идущей из этого райцентра в небольшой городок при целлюлозобумажном комбинате. И хотя в самом А-но делать местным жителям абсолютно нечего, поскольку со смертью Холмогорского племзавода местная ферма который год бьется в агонии, а единственная лесопилка давно почила в бозе, жизнь, все-таки, не покинула эти места. Есть начальная школа, детский сад, упомянутые три магазина, пекарня, и даже построенная активистами церквушка, где по воскресеньям и большим праздникам приезжий батюшка ведет службы.
Но это все ерунда. Горожанину, приезжающему в деревню раз в год, не интересны ее ежедневные проблемы. Горожанин, вырвавшийся «на свежий воздух», думает об договориться с местной бабулькой, чтобы она ежеутренне снабжала его молоком, об месте для купания и об этом самом воздухе, которого, не смотря на близость (70 км) упомянутого комбината, здесь прорва.
Да… летом здесь – красота! На ум даже, по этому поводу, приходит единственное слово, которое горожанин наивно считает  деревенским – лепота. Горожанин вообще наивен. Он подозревает, что местные до сих пор ходят в лаптях, пьют самогон, и ездят исключительно на телегах. Когда местный житель проезжает на телеге все по той же улице, что случается не чаще раза в месяц, у горожанина на глаза наворачиваются слезы умиления. И обилие спутниковых «тарелок» над крышами серых изб и обилие машин во дворах этих изб не в состоянии горожанина убедить в том, что деревня давно уже не та, что раньше.
Самогон в деревне давно никто не гонит, поскольку в каждом из трех местных магазинов выбор пойла вполне приличный, а заморачиваться с брагой, ждать пока она выбродит, а после, преодолевая сопротивление жены перегонять эту брагу… не, не станет деревенский северный мужик такой ерундой заниматься. А кто и пробовал, знает, что перегнать брагу в самогон, не выпив ее предварительно, нет никакой возможности. Не доживает брага до самогона. А потому, нечего и пытаться.
И в лаптях уже, естественно, никто не ходит. Если кто еще из местных умельцев эти лапти и плетет, то делает он это исключительно для того же самого дурака-горожанина, который эти лапти увидит, прослезится, да и купит их у умельца, чем, опять же, поддержит товарооборот в одном из трех магазинов.
Не все, разумеется, горожане одинаковы, однако мною неоднократно было засвидетельствовано именно такое поведение городских жителей в деревне.
Но в ноябре никаких дачников, конечно же, нету. В такое время приехать могут разве что дети, на выходные. Но и это не обязательно. Разлетевшиеся дети, как известно, не слишком часто радуют родителей. Работа, семьи, дела….
Я люблю бывать в деревне именно в то время, когда никаких дачников там нет и в помине. Только тут я могу в полной мере, почувствовать, поверить, вспомнить, что бывает такая тишина. Это не полное безмолвие. Эта тишина – обжитая. Звуки существуют, но не нарушают, удивительным образом, тишины. Вот, скрипнула калитка соседнего дома. Вот,  коротко взлаял пес через улицу. Брякнуло у колодца ведро. Проехала машина. И снова – тихо. Тиканье ходиков на стене существует отдельно от окружающего мира. Оно одно из составляющих этой тишины.
А как хорошо сидеть у окна! В русской печи догорают дрова. Скоро их разобьют кочергой на мелкие головешки, сдвинут их через какое-то время к задней стенке, а в устье будет помещен противень с шаньгами. Устье закроют заслонкой и там, в мерцающем огнями не потухших углей мраке, будут печься эти круглые, зубчатые по краям, солнца-шаньги.
Потом противень достанут, выставят на шесток, и начнут эти шаньги мазать маслом.
В мою любимую кружку будет налито молоко…
Старое кресло продавлено в сидении и спинке. На коленях у меня примостился зверь неизвестной породы. Это сын Найды, крупной лайки, которая сейчас лежит на полосатом, самотканом коврике у порога и делает вид что спит, чутко поводя ушами и шевеля ноздрями лакового носа. Найда знает, что когда все сядут есть, ей будет поставлена на жестяной лист у подпечка ее миска с кашей. Мы с Найдой терпеливо ждем. От тепла и тишины глаза мои сами собой закрываются….
Просыпаюсь я от сокрушительного аромата готовых шанег. Деревянный стол уже накрыт светлой в цветах клеенкой, хозяева сидят уже за столом, смотрят на меня, ласково усмехаются, жалея фефёлу городскую. Вот, дескать, набегаются в своем городе, поспать некогда. Щенок на моих коленях открывает мутные глазенки, аппетитно зевает, и я спускаю его на пол. Он смешно ковыляет к Найде, которая уже вылизала дочиста свою миску и снова улеглась у порога.
Моя чашка с молоком ждет меня на столе. На нарядной, расписной тарелке исходят паром, блестят маслом  золотистые шаньги.

За окном падает снег.