Стена, высотою с вечность,
Длинной в бесконечность.
Вот приводит к чему беспечность!
Без единого зуба, слепая,
С сотней рук и совсем седая,
С грязным ртом, своим смехом пылая,
На плечах, как на троне, моих восседает.
Языком, как пропитанной ядом плетью,
Моё тело, попавшее в гадкие сети,
Душу мне погубив перед этим,
На клочки рассекает при свете!
А после, как свинья их сжирает,
Правда от боли потом умирает,
Восстаёт, и меня вновь рожает.
А потом всё опять по кругу,
Я ей руку тяну, как другу!
А она меня слушать не хочет,
Всё под нос заклинанья бормочет,
Она правда сама не знает,
За какой меня грех терзает,
Погибает, меня убивает,
Восстаёт и меня воскрешает.
Не понять ни когда старушке,
Что хозяйка стены той верхушки,
Восседая на самой макушке,
Мне является верной женой,
В гамаке греет место собой,
И всегда где-то рядом со мной.
Что поспорили милые просто,
Что один, небольшого роста,
Безоружный и полуголый,
То унылый, то самый весёлый,
Победить непозволит злобным,
И вернётся наверх здоровым.
А пока в тени спит старуха,
Я устами в краешек уха,
Нашепчу лишь тебе по секрету,
Что конца у истории нету,
То, что зло, как оно не старается,
Изголяется и ухищряется,
В бесконечность не догадается,
Что дочуркой родной мне является.
Если только она прознает,
Вдруг подсмотрит где, угадает,
Кто виновник её рождения,
Столь больного на свет появления,
Сердцем в миг нам устроит затмение,
Без надежды на просветление!
Вечный холод, и вечная тьма,
Бесконечная буд-то тюрьма.
Пусть без конца лучше папку терзает,
Убивает, рождает, сама воскресает,
Что угодно! Но лишь не страдает.
Дочка пусть ни чего не знает,
Веселится, не переживает,
А надеется, быть может знает,
Что папашка её обожает.
Что всегда он её согреет,
И не бросит, и пожалеет.
Верит пусть, что есть где-то мама,
У которой среди кучи хлама,
Завалялась на память игрушка,
И что чешут во сне за ушком.
Что о бедах её всех знают,
Сожалеют и понимают.