Как возможно свободное общество

КАК ВОЗМОЖНО СВОБОДНОЕ ОБЩЕСТВО, ИЛИ МЕСТО БОГА В СО-БЫТИИ ЧЕЛОВЕКОВ.
 
Человек, вышедший из Рая, ставший строителем городов, пошёл по пути знания, как особой ментальности, пролагащей дорогу бытию человека, как причине собственных обстояний. Естественно, что и в отношениях с ближним, в сотрудничестве с ним такой человек склонен полагаться на знание. Знать ближнего и знать себя - это возможность рационально выстроить взаимодействие с ним к обоюдному благу. Но вопрос заключается в том, можем ли мы знать ближнего? И второй вопрос: имеем ли право знать его? Ясно при этом, что второй вопрос бытийно отличен от первого и спрашивается другим субъектом, нежели субъект знания. Оставив пока, этот второй вопрос, ответом на который является, собственно вся эта статья, попробуем сказать несколько слов вначале по первому вопросу.

Как справедливо указал Беркли, непосредственно достоверно нам, как бодрствующим (в том смысле, какой придавался этому О.Шпенглером) субъектам, не дано ничего, кроме наших ощущений, восприятий, представлений, фантазий и прочего ментального наполнения,- так что не всегда можно с уверенностью судить о том, обусловлена ли эта данность чем-то внеположным, воздействующим на внешние органы чувств, или есть явление собственной душевной жизни. Отсюда вытекает заключение о невозможности какого-либо объективного или абсолютного познания (*), ибо всякое иное, как оно есть в себе и для себя, недоступно нам, закутанным в одеяло наших чувств; так же недоступно оно в том, как оно есть для других, поскольку чувства и расположения других отличаются от наших; так что иное есть только для  нас, для другого же оно будет для  него и недоступно нам в этом модусе существования. Но выделенное из всех прочих отношение именно со мной, существование для меня (и, равно, моё для него). есть ничто иное как коммуникация, или сообщение. Таким образом, ограничения, налагаемые на нас нашей природой, подводят нас к той истине, что в порядке порождённом Богом нет места знанию, поскольку иное непознаваемо, как оно есть в себе, для себя и для других; но зато имеется откровение существ друг другу в порядке коммуникации, которая всегда уникальна (чему не мешают её типические черты).
(*) "абсолютное знание" относится к разряду чисто логических, но не реальных понятий.


Естественно, что из всего массива коммуникаций самые важные для нас суть сообщения с себе подобными, и это тем более справедливо, оттого что в условиях цивилизации многие жизненно необходимые естественные коммуникации человека опосредованы отношениями с людьми,- так что я получаю свет, тепло, воду и пищу не от солнца, реки и леса, а от соответствующих человеческих организаций.

Однако цивилизация не только концентрирует нас (как волящих) на отношениях с себе подобными, но и делает последние проблемными, - так что наша озабоченность отношениями с ближними продиктована не только тем, что они суть наша главная реальность, но и тем, что эта реальность не открывается нашей воле (чтобы ей ориентироваться) так необходимо и однозначно, как естественная, потому что есть реальность воль, созидающих артефакты. Но ведь воля, создающая артефакты есть тем самым греховная  воля; ибо что же такое "артефакт",как не то, что яви¬лось на свет вне Бога и помимо Бога?, потому что всё исходящее от Бога есть естество и натура, от человека же исходят артефакт и культура.

Проблема откровения друг Другу воль, созидающих артефакты, (как необходимого для их возможного согласования друг с другом) поставлена в легенде о строительстве Столпа Вавилонского,- где утверждается., как минимум,необходимость единого (общего) языка. Но возможен ли такой язык? Библия утверждает, что нет. Поскольку Бог смесил языки грешного человечества. А установленное Богом не может быть отменено человеком.

Отсюда мы делаем для себя три заметки: I) что созидающая воля открывается другой воле в слове; 2) что для взаимосогласования и взаимопонимания содержаний воли необходим общий язык, и 3) что такой язык в принципе невозможен как естественный. Неслучайно поэтому всякая технология и всякая машинообразная организация людей требует жёстко-обусловленного языка, который является предметом особого соглашения относительно единообразного толкования его высказываний.

Таковы ограничения, налагаемые на объединения людей в созидании, даже когда их объединяет общая цель и единый план её достижения, как в случае Вавилонского столпа. Это означает, что общество созидателей, живущих в искусственном, постоянно строящемся мире, возможно только как жёстко-организованное. Мы, однако знаем, что человеку присуща свобода воли, которую довольно трудно у него отнять, если он сам её не отдаёт. Как же в таком случае совместить свободу человека и творчество как жизнедеятельность? Что будет представлять собой общество людей свободно созидающих себя и своё обстояние в мире, как артефакте? Гоббс утверждал, что это будет война всех против всех. Члены и апологеты тоталитарных обществ также, вполне логично, представляют себе свободный мир, как "волчий", в котором каждый за себя и против всех. Свободный мир тем не менее существует. Как это возможно? Выше мы указали на то, что Бог своим установлением о языке отменил такое общество.

Следовательно, только при участии Бога возможно общество свободных людей (не скованных обязательным для все единоумием, единословием и центральным целеуказанием). И мы знаем, что в реальном свободном мире люди сосуществуют с помощью Бога, прибегая к Последнему совершенно сознательно, то есть понимая вполне невозможность собственного со-бытия без Бога. О чём, в частности, свидетельствует и надпись на американском денежном знаке: "Мы верим в Бога",- в противность совершенно утопической надписи на советском рубле: "Пролетарии всех стран соединяйтесь". Из вышесказанного ясно, что подобное соединение может быть только посредством общеобязательного жёсткого логоса, то есть неизбежно насильственным,- что и подтвердилось на практике. Разумеется, рационалисты, исключающие бытие Бога в человеках, не могут вместить в себя возможность свободного общества и, вопреки фактам, но доверяя своей логике, видят его, как общество взаимной борьбы и порабощения слабых сильными. Позитивисты же, вынужденные обосновывать фактическое существование свободного мира, прибегают ко всеобщей моральности, как условии этого существования; при этом неясно, что может побудить людей держаться единой для всех морали (которая есть действительно "мораль", если она всеобща, согласно Канту)?

Каким же образом удаётся Богу не только ограничить творческую волю индивида в обществе, но и согласовать это ограничение с интересами ближнего и дальнего, и при этом сохранить человека свободным? Ведь мы даже если и решим ограничить свою творческую волю в ущерб себе, то чего ради? Как мы узнаем подлинный интерес ближнего, и почему предпочтём его своему? Это может быть только случайностью. Одним словом, откуда в нас добрая воля, и добрая ли она? (В последнем сильно сомневался Сократ, а Кальвин был уверен в обратном.) Откуда, наконец, мы возьмём силу для добровольного самоограничения? Ведь это акт чисто отрицательный сам
по себе. Рационалисты логично заключают отсюда, что только предвидение противодействия ближнего моим актам побуждает меня, дабы из¬бежать такового, ограничивать свою волю,- то есть моё самоограничение есть акт псевдосвободный, а на деле - обусловленный. Отсюда убеждение рационалиста в том, что общество нуждается в сильном Государе (= государстве), чья распространённая во всём обществе сила служила бы побудительной причиной для согласования творческих воль граждан, и, будучи справедливой, т.е. нелицеприятной, исключила бы преобладание более сильной воли над слабой в приобретении преимуществ. Разумеется, это исключает свободу, и поэтому рационалисты не рассматривают человека, как свободное существо, но - как управляемое и обусловленное; и поэтому "освобождение человека" трактуют как "создание подходящих условий", к чему сводят, например, и права человека, понимая их как право на благоприятные внешние условия, которые, конечно, может обеспечить только государство. Отсюда все рационалисты, если они последовательны, суть убеждённые государственники. (Это, впрочем, имманентно рационализму, как таковому, ведь свободное существо не может быть предметом разума; поэтому, чтобы узнать судьбу, прибегают не к разуму, а к гаданию и оракулу.)

Этому признанному бессилию человека быть свободным самому Бог противопоставляет обеспеченную нравственную свободу в отношениях с Ним. Здесь человек свободен послушать Богу или нет, и он может хотеть послушать, так как эти отношения насыщены благодатными энергиями преданности, доверия, почтения и любви со стороны человека и заботы о человеке со стороны Бога, независимыми от энергий добываемых в созидании. (Напротив, нельзя хотеть ограничить свою творческую волю, ибо это значит ущемить себя в части витальных энергий, освобождаемых творящим словом из человеческой "глины".) Нравственное бытие в отношениях с Богом "ортогонально" созидающему артефакты бытию, поэтому ограничение творческой воли, являющееся несвободой в плоскости этой воли, в ортогональной плоскости отношений с Богом есть свободный акт послушания, не только не ущемляющий витальную силу, но, напротив, одариваемый таковой. Таким образом, засчёт нового измерения человеческого быта, отсутствующего в греховном человечестве, разлучённом с Богом, разрешается противоречие неполноразмерного творческого бытия человека: главная энтелехия его воли перемещается в это новое измерение, так что человек поступает здесь, в отношениях с Отцом, а не в плоскости творческой воли; и он поступает свободно, а кажущаяся несвобода творческой воли есть лишь проекция свободного поступка, так что видимая несвобода есть сторона тайной свободы,- подобно тому, как несвобода ног есть результат движения к свободно выбранной цели.

Бытие с Богом отвечает и на другой вопрос: о благе ближнего, как нашей возможной цели в самоограничении. Как помните, выше мы указали, что мы не можем быть уверены в знании блага ближнего, даже если тот прямо заявляет о своём интересе. Но если мы даже и верим в заявленный интерес, то возникает вопрос, ради чего?, чем мой интерес хуже? разве он не ближе мне?

Между тем Бог, как Отец человеков и Космократор, единственный знает подлинные нужды детей своих и подлинно любит их и взращивает их духовно, как насельников Неба. Поэтому только Он может указать мне именно то ограничение моей воли (или закон), которое нужно здесь и теперь в отношении этого ближнего; и Он же даёт мне силу исполнить этот закон. Так что я это делаю ради Бога и в отношениях с Ним, нужное же следствие получается для ближнего, и он может благодарить за это Бога, а не меня. Ибо он получает положенное ему в глазах Бога и от Бога, а не от меня: там, где Бог полагает мне ограничение, лежит его право, - так что он должен благодарить Бога за тот порядок, который Он устанавливает и обеспечивает в людях; мне же он ничем не обязан, и таким образом я не обусловливаю его своими благодеяниями, оставляя его свободным,- Бог же мне за всё заплатил.

Отсюда ясно, что индивидуальная и корпоративная творческая воля в обществе, совместимом с нравственной свободой личности, подвергается ограничению, и это ограничение есть сторона или модальность свободы. (Ясно также, что для человека нравственно мёртвого, не имеющего жизни в послушании Богу, сказанное ограничение означает "несвободу", так как он находит "свободу" в анархии и рабствовании страстям и похотям.)

Ограничения творческой воли в свободном мире не имеют ничего общего с несвободой тоталитарных обществ, в которых воля не ограничивается, но направляется и определяется, исходящими из центра языком, идеей, планом, понятием и т.д.; в которых трансцендентная нравственность подменена позитивной верностью корпоративным идеям, целям и понятиям, в том числе и особенно понятиям о благе частном и общественном, о назначении человека, смысле его жизни, иерархии ценностей и т.д.; каковая искусственная нравственность исключает участие Бога в отношениях людей и Его Суд и, значит, исключает сопряжённую с этим свободу, которая, как мы указали выше, есть единственная возможная и реальная человеческая свобода, какой не имеет никакое другое живое существо на земле, отчего и превознесён человек выше ангелов и сравнивается с Богом, имея его другом своим.

Хотя сказанные ограничения творческой воли по своей природе не имеют ничего общего с целесообразной структурой творческой воли, но, поскольку это в конечном итоге суть конкретные ограничения данной специфичной воли, то они принуждены развиваться и распространяться в соответствии с многобразием творческой воли, обусловленной многобразием целей, интересов и способов их достижения, - ибо, как мы заметили выше, в свободном мире творческая воля не задаётся и не направляется, но только ограничивается в формате непреложных условий (т.е. таких условий, которые не подлежат преодолению, изменению, трансформации и т.п., как это возможно, например, в отношении природных или согласительных условий). Так вот эти ограничения развитые и развиваемые на всё возможное многообразие творческой воли (и таким образом приведенные к конкретному виду) образуют корпус законов (или право).

При этом, хотя разум, или логос, несомненно, участвует в сказанном развитии закона, всё участие его аксиально (вспомогательно), главным же механизмом развития закона является живая процедура суда, в котором состязаются стороны непосредственно заинтересованные во взаимной границе. При этом нравственно живые субъекты судебного состязания равно заинтересованы, как в расширении сферы своей жизнедеятельности, так и в ограничении её, потому что они озабочены своим миром с Богом и не желают греха. То есть трансцендентная по отношению к позитивным ценностям жизнь морального духа для них так же ценна (или даже больше), как и прочие блага. Последнее указывает на то, что конкретный закон общества свободных обязательно восходит к заповеди Бога, полученной в общении с Ним. (Ведь иначе закон бы не имел указанной нравственной силы и ценности, а был бы только выражением равновесия соперничающих воль.)

С логической стороны это развитие закона выглядит как приложение общего принципа к частной ситуации; и спор идёт об этом приложении (и соответствующей квалификации ситуации). Общая же концепция закона не является предметом спора, так как источник этой общей концепции в откровении Воли Бога в человеках. Это откровение даётся святому, подвижнику, пророку, которые приблизились к Богу, удаляясь от греха, и открылись Богу, закрывшись от мира обусловленности. Так что сфера достоверности основного закона трансцендентна мануальному, созидающему уму, мыслящему в причинных логиках. Эта достоверность (правота, истинность) принадлежит нравственной сфере, в которой человек сообщается с Отцом Небесным. Таким образом, источник основного закона, развиваемого в конкретных приложениях, есть закон  нравственный.
Воленаправляющее начало, оформляющее этот закон, известно: это существование в глазах Бога и ценность Богу ближнего моего (поэтому единение с Богом выражается в любви к ближнему, которая не требуется законом, но является свидетельством единства моей воли с волей Бога, Отца человеков).
Отсюда, во главе основного закона бездоказательно и беспричинно ставится в обществе свободных корпус "Прав и свобод человека", как выражение абсолютного ограничения любой целесообразной или произвольной воли, внешней по отношению к собственной воле человека, так что поступок человека определяется им самим в любой ситуации, и исключается превращение человека в объект регулирования, даже с его согласия (незаконность рабства в любой форме и ничтожность договоров о рабстве). В сказанном ограничении находит своё выражение (в проекции на плоскость позитивных общественных регуляций) равнодостойность людей той свободы, которую они имеют перед лицом Бога, который не принуждает и не обусловливает их, но свободно предлагает свои дары, и каждый волен взять их или нет; это абсолютное право вы¬бора между жизнью в Боге и смертью в отчуждении от Него, изначально присущее человеку, как существу небеснорождённому, так же как тело и растительная душа изначально присущи ему, как существу земнородному.

Ясно, что эта свобода воли в Боге будет уничтожена, если ещё до всякого нравственного выбора воля человека будет вовлечена в отправление сторонней воли или будет подавлена. Именно эту свободу и призван оградить корпус Прав человека, который пронизывает всё последующее законодательство в качестве основного и непременного условия,- только удовлетворив которому "закон" может считаться законом, а не произволом.

То есть мы видим, что свободный мир в плане организационном (сиречь в ответе на вопрос, как сохранить изначальную свободу человека в мире, коллективно созидаемом, как артефакт?) обеспечивается Богом посредством закона, оглавляемого "Правами человека", которому он трансцендентно сообщает достоверность и силу истины в сердцах человеков. (Что существенно отлично от любого логическо¬го обоснования закона достижением каких-либо целей, вроде общественного блага, коллективного выживания и т.п.). Откуда следует, что обязательным условием существования свободного мира является помянутая трансцендентность, которая есть ничто иное, как общение с Богом, или живая вера. Без каковой либеральный корпус законов, обусловленный охранением свободы личности, не сможет устоять и не будет воспринят в обществе, как истинный и правый. Здесь лежит ответ на вопрос о том, что мешает России стать свободным обществом, несмотря на всю её высокую политическую грамотность и рациональную духовность. Мешает ей безбожие и греховность. Ибо россиянин, не имея опоры в Боге, не находит витальной опоры для либерализма.

Рационально же либерализм не может быть обоснован, так как законы Бога нецелесообразны и неутилитарны: они чисто отрицательны по отношению к целеполагающей воле и мешают ей двигаться к цели кратчайшим путём; то есть они нерациональны.

Заменой свободы в Боге россиянину служит "гуманизм", базирующийся в конечном счёте на сочувствии и сострадании, но легко трансформирующийся в безжалостность к "врагам", в которой находит своё выражение сила рационального духа, "наступающего на горло собственной песне", побеждающего доброту ради всеобщего, "космического" Добра. Рационально "верующий" россиянин часто думает, что, проявляя гуманность, он угождает Богу, о котором имеет рациональное представление, почерпнутое из рефлексивной культуры, но на деле "гуманизм" - лишь один из идолов площади, поклонение которому только случайно совмещается иногда со свободой воли, так как, по существу, гуманность есть проявление превосходства над ближним: задержка власти над ним из любви к собственному облику.
-------------------------------------------
Р.S. Из вышеизложенного очевиден ответ на вопрос, поставленный в начале статьи: даже если бы человек мог познать ближнего, это было бы воспрещено ему Богом, охраняющим нравственную свободу ближнего; отчего законом свободного общества и запрещено добывание конфиденциальных сведений о другом лице.