Грибная Королева - лесная Быль

               
                За долгий летний день пригорок на опушке леса, нагрелся; аромат, исходящий от земли, луговых цветов, травы истончился и стал более изысканным. Он лежал на этом пригорке давно - подросток в сандалях на босу ногу, трёпаных "техасах" и рубашке из чёртовой кожи, завязанной на животе узлом. Длинные спутанные волосы рассыпались по траве, руки закинуты за голову, в зубах - травинка, а в глазах плещется бездонное опрокинутое небо цвета линялых джинсов. Стрёкот кузнечиков и щебет лесных птиц умиротворяли и навевали волшебную дрёму; лес стоял вокруг тихий, и нежный шелест осиновых листьев только подчёркивал эту тишину.               
 И - как всегда - было ощущение Присутствия - чего-то неведомого, непостижимого, тревожащего, но невыносимо притягательного. Может, это была одинокая лесная душа - он не знал... Но узнать очень хотелось - давно, мучительно и безнадёжно.

Он лежал и пытался вспомнить, когда же и как всё это началось... Лес находился за взлётно-посадочной полосой аэродрома - молодой осинник, славящийся на весь городок обилием грибов. Этот лес был удивительно чист - без завалов валежника, с укромными полянками, которых таилось в прохладной глубине великое множество, крохотными чистыми болотцами в низинах - в них жили загадочные тритоны с оранжевыми пятнистыми брюшками. И притягивал его этот лес с какой-то пугающей магической силой, особенно летом и осенью, когда сила эта обретала безграничную власть...


Летние дни детства - благословенны и бесконечны. В такие дни лес никогда не пустовал - бродили здесь и пилоты-небожители, восхитительно пахнущие кожей и табаком, пока их огромные уставшие металлические звери, раскалившиеся от солнца и огня, отдуваясь и пофыркивая сизым дымком, отдыхали на стоянках, и техники-романтики в синих комбинезонах, прикованные к земле и мечтающие о небе, ухаживающие за этими бесконечно любимыми зверьми, и, конечно, дети - по двое-трое, стайками и поодиночке, и все они собирали грибы, которых тут было великое множество, и которых всегда хватало - на всех.


В лес он ходил каждый день, и пропадал там до позднего вечера. Летом его никто не тревожил - отец бороздил поднебесье, мать была занята работой и хозяйством, и счастливое одиночество его вполне устраивало. Даже когда он отправлялся за полосу с гурьбой сверстников - он оставался в одиночестве. Самым волнующим моментом в этих походах было пересечение взлётной полосы - как только её ширина заканчивалась, его будто обвалакивало чем-то нежным, заботливым, посмеивающимся и очень родным - до боли. Тем, чего ему так недоставало дома. И он попадал в другое измерение - Лес.


Волшебство, поглощавшее его всего до донышка, обрушивалось на него потоком сверкающего счастья. Лес обнимал его, принимал и не желал отпускать. Под сенью листьев душа его пела и ликовала. Все тайны открывались ему. Голоса пацанов и девчонок удалялись, глохли, и он наконец-то растворялся в чаще...


Грибы приводили его в полный восторг. Он здоровался с ними, они наперебой галдели, рассказывая лесные новости, переругивались, стараясь занять местечко получше, на солнечной ли поляне или под молодой осиной.


Сыроежки бегали радостными разноцветными стайками так, что у него рябило в глазах, хмурые подберёзовики рассаживались по кочкам и маленьким, залитыми солнцем лужкам. Моховики, влажно почавкивая, выбирали место помокрее. Гордые гусары-подосиновики в ярко-красных шляпках-киверах и заношенных до серости лосинах держались особняком - снисходительно поглядывая на своих собратьев. Худые, желчные и ехидные поганки нагло усаживались где им вздумается, поплёвывая на всех и на вся - те ещё были штучки.


И только одного гриба он никогда здесь не видел - Белого. А ему так хотелось найти этот - Белый Гриб. Но всё было тщетно. Даже когда он обращался к своему любимйу - мухомору, хулигану и оторве в шутовской краплёной шляпе, лихо сдвинутой набекрень, тот отворачивался и замолкал, только чуть слышно ворчал себе что-то под нос. И все остальные грибы испуганно замолкали, и на все расспросы о Белом Грибе в ответ он получал только одно - лесную тишину.


Так он целыми днями бродил по Лесу, и ни на минуту его не покидало ощущение Присутствия - того неведомого, чего он так боялся и чего он так жаждал увидеть и - спросить. Тончайший аромат из сплетения запахов земли, цветов, грибов, коры деревьев, самогО солнца и неба, влажный и дурманящий, преследовал его неотступно, плавал вокруг нежными волнами, доводя до исступления. Иногда в пронзённом солнцем кустарнике он краем глаза замечал бесплотную неземную тень, которая исчезала, как только он пытался посмотреть в ту сторону.


Лесные колокольчики на грани слышимости хрустально звенели магическим смехом, нежные пальцы тёплым ласковым ветром еле ощутимо прикасались к юношескому лицу, теребили и перебирали длинные тёмные волосы. Он пытался схватить их, ощутить, но те неизменно ускользали, и таял в лесной глуши еле слышный смех.В отчаяньи он рушился на какой-нибудь поляне навзничь, раскинув руки, с мукой вглядывался в розовеющее вечернее небо - и тонул, тонул в нём безвозвратно...

Так прошло то лето.

Осень наваливалась на городок неотвратимо - тяжёлыми серыми дождями, прохладой, тоскливым ветром и желтизной облетающих листьев. И как-то на излёте октябрьской ночи он вдруг проснулся от того, что стал задыхаться. Комната была залита ярким светом полной луны и оглушающим запахом грибного леса, от которого он и вынырнул из небытия, и ещё от того, что звериным чутьём ощутил - его Зовут. Вскочив с постели и торопливо одевшись, накинув кожан отца, он выскользнул из дома и помчался к лесу.


С детства до одури боящийся темноты, он, чуть не подвывая отужаса, пролетел мимо местного кладбища, которое находилось наискосок от Леса, за полем. Оно светилось мертвенной чернотой на пригорке, поросшем берёзами, и даже в ветренную погоду деревья там - молчали...


Как только он перебежал взлётную полосу, знакомый запах наотмашь ударил в лицо, и он упал на траву. Так лежал он какое-то время, и страх постепенно таял, изливался из него, как из опрокинутого кувшина, впитываясь в тёплую землю. Незримые ласковые руки подняли его и повели в Лес.

Страх пропал окончательно. Так вели его чащей, и корни деревьев, и ветви кустарника раздвигались на его пути; вокруг слышались покашливание, кряхтенье, скрип, еле слышное хихиканье; оргАном запел Лес, пение усиливалось, в волнах этих звуков летали неведомые тени, мерцающие разноцветными огнями, огромные бабочки со смеющимися лицами весело приветствовали его. Он оказался на незнакомой поляне, стоял, оглушённый, изумлённо оглядывающийся... Зная Лес как свой дом, он понимал, что в этом месте никогда не был - чарующем, нездешнем, непривычном.

Поляну обступали целые полчища грибов - рыжики, лисички, подосиновики и поганки, сыроежки и подберёзовики, моховики и мухоморы - все были здесь, застыв почётным молчаливым караулом. Тишина становилась невыносимой и в этот миг его как ударило молнией - в голубом лунном свете, ему навстречу, шла Она - та, которую он искал и ждал всю свою недолгую жизнь, о которой безутешно рыдал долгими зимними ночами...

 Шляпа из нежнейшего коричневого бархата с широкими полями реяла в ночном воздухе над невыносимо прекрасным лицом, глаза сияли и переливались, ласковая улыбка манила и сводила с ума, бесплотное, сотканное из Млечного пути, ночной прохлады и тёплого влажного ветра одеяние струилось пастельными серо-зелёными, красно-коричневыми и голубоватыми оттенками вокруг белеющего во тьме тела, и зовущие, сулящие вечное блаженство тёплые руки протянулись к нему навстречу...


Он тихо и покорно опустился на колени и вдруг ощутил, как руки его прирастают к телу, колени продавливают мягкую землю, растекаются под ней мелкими белесыми корнями, плечи оплывают, голова становится широкой и мягкой, превращаясь в шляпу, и в это самое мгновение нездешние горячие губы Королевы касаются его уже почти исчезнувшего лица, шелестом листьев шепча : "...Любовь моя..." Не было ничего больше - ни верха, ни низа, ни тьмы, ни света, ни земли, ни неба - только ощущение бесконечного счастья с горьковатым привкусом на губах...


Хватились его только на следующий день. Подняли солдат по тревоге, те сутками прочёсывали окрестные леса - но так и не нашли никаких следов, как будто его и не было вовсе... А в самой чаще Леса, под старой елью, нижние лапы которой давно уже вросли в землю, перевитые намертво травой, засыпанные прелыми листьями - стоял, скрытый навсегда от посторонних глах, огромный гриб-боровик - и улыбался...

Его тоже так никто и не нашёл. И лишь однажды из сладкой дрёмы его выдернули звонкие детские голоса, раздвинулся колючий лапник, и изумлённые глаза маленькой девочки долго смотрели на него, а потом, обдираясь об иголки, девичье личико придвинулось, поцеловало в сморщенную шляпу и прошелестело еле слышно:"Я никому не скажу..."

 Так простоял он ещё некоторое время, и когда уже Лес обнажился, в пронзительно яркий и морозный день, гриб вдруг взорвался, разлетаясь по Лесу мириадами спор, чтобы весной прорасти по всей земле вечной любовью...