Александр Коломийцев
Городской крестьянин
рассказ
Белка отелилась под утро. Всю ночь хозяин выходил к ней, гладил раздувающиеся и подрагивающие мелкой дрожью бока. Говорил: «Белка, Белка, ну что же ты, давай, родимая!» Белка тяжело переступала с ноги на ногу, чавкая непросохшей липкой грязью, опускала голову с поблескивающими в лунном свете глазами, утробно вздыхала и бродила, томясь, по пригону. Солома, насыпанная в углу, цеплялась за копыта и волоклась следом. Хозяин, навалившись грудью на жерди, выкуривал сигарету и глубоко вздыхал, повторяя коровьи всхлипы. В эти тягучие, душные минуты они прощали друг другу все. Хозяин прощал корове зловредность, непокорливость и упрямство. Корова забывала про надоедливую настырность хозяина, про изломанную о ее бока палку и даже муку мученическую - толстую веревку, которой ее привязывали к железному колу. Походив, она возвращалась к хозяину, тянула к нему морду, протяжно мычала не раскрывая рта. Он наклонялся к ней и, дыша в нос табаком, скреб за ушами. Корове не стоялось; мотнув головой, она пятилась и продолжала свой путь по пригону. Хозяин возвращался в дом и ложился спать.
Голенастый кузнечик с длинным хвостом и рыжими пятнами появился в рассветной мути. Когда хозяин подошел к пригону, корова, оглянувшись на него, вылизывала новорожденного шершавым языком. Хозяин сказал 'угу' и вернулся в дом. Он появился через пять минут вдвоем с хозяйкой, торопливо натягивавшей большую зеленую куртку. Белка заподозрила готовящуюся каверзу. Они вошли в дверь, и корова, внимательно посмотрев на них, встала боком, загородив свое дитя. Теленок приподнял голову, издал непонятный звук и опять уронил ее, не в силах удерживать такую тяжесть на слабой шее.
- Давай вытирать скорей, ему же холодно на земле! Надо было соломы настелить, - сказала хозяйка укоризненно.
Хозяин вышел из пригона, принёс охапку соломы и проворчал;
- Я настелил, так ей в этом углу телиться захотелось. Белку не знаешь?
Они обтёрли телёнка соломой и подняли на руки. Он выскальзывал, норовя упасть на землю, и мотал беспомощно головой.
- Ой, тяжёлый какой! - воскликнула хозяйка и, улыбаясь, посмотрела на мужа.
Он ответно улыбнулся и сказал;
- Иди загородку открой. Сам донесу, мешаешь только.
Хозяйка убежала, а хозяин обхватил беззащитное тельце с торчащими в разные стороны ножёнками и понёс внутрь коровника. Корова возмущённо замычала и двинулась следом. В дверях, преградив путь, её встретила хозяйка, заполошно машущая рукой. Из полумрака испуганно выглядывала непонятного грязно-кремового цвета Майка, почти уже взрослая прошлогодняя тёлка.
- Скорей иди, - позвала хозяйка, - она меня стопчет!
Хозяин устроил телёнка на приготовленную подстилку, закрыл загородку и, обтряхивая с одежды налипшую солому, подошёл к жене.
- Всё, пусть идёт.
Они пропустили изнемогшую от нетерпения корову, и та бегом подбежала к стене из горбыля, перегораживавшую коровник, по пути толкнув Майку. Тёлка взбрыкнула и, опустив голову, выскочила в пригон, налетев на хозяйку и едва не опрокинув её на пол.
- Видишь, ему тут хорошо, - хозяин подошёл к корове, всей тяжестью напиравшей на горбылины и тянувшей поверх них голову к телёнку. - Успокойся, никто его не съест.
Корова протяжно заголосила на своём коровьем языке, вкладывая в мычание всё переполнявшее её возмущение, и хлестнула хозяина хвостом. От ночного душевного расположения к нему не осталось и следа.
Хозяйка, устроившись у вымени, выцеживала молозиво. Хозяин принёс накошенную вечером траву и бросил её корове.
- Я пойду Майку привяжу, - сказал он.
Коровьи дни наполнились тоской. Ей так хотелось почувствовать, как новорождённая дочка льнёт к вымени и тянет из сосков молоко. Люди, злые, вероломные люди, позволяли лишь смотреть на неё. Кормили дочку из ведра; она падала на подгибающиеся колени, и пускала пузыри, разбрызгивая молоко. Люди считали, что делать нужно именно так и разлучили их. После дойки корову выводили на луг и привязывали верёвкой к железному колу. Пощипав траву и утолив острый утренний голод, она принималась жалобно мычать и ходить по кругу, наматывая привязь на кол. Хозяин сердился и говорил, что она больше вытаптывает травы, чем съедает.
Однажды хозяин не привязал коровью родительницу, а, упрямо натягивая верёвку, повёл куда-то. Майка трусила следом. Вокруг раздавалось мычание, из дворов в сопровождении хозяев выходили коровы. Од ни шли просто так, других подгоняли хворостиной. Занимая обочины, все двигались в одну сторону. Белка забеспокоилась. Она вспомнила. Сейчас её угонят далеко-далеко, она даже не будет слышать тоненькое мычание своей малютки. Люди придумали новую муку. Ненужно ей никакой травы, только бы видеть свою тёлочку. Белка остановилась и рванулась назад, верёвка натянулась струной и обожгла ладонь хозяину. Рука у него дёрнулась вслед за коровой, и он едва не упал. Кое-как удержавшись на ногах, хозяин схватил верёвку второй рукой. Подошвы туфель заскользили по земле, и он сделал несколько упирающихся шагов. Верёвка, привязанная вокруг рогов, запрокинула Белке голову, она встала на дыбы, и едва не опрокинулась на спину. Хозяин, забоявшись, тут же ослабил натяг. Белка опустилась на все четыре конечности, нагнула голову, угрожающе выставив рога, и вихрем промчалась рядом с хозяином. Верёвка опять дёрнула голову, и корова, натягивая её, побежала по кругу. На дороге произошло замешательство. Коровы мычали и уходили с обочины, теснились к заборам, напирая на них и, грозя повалить. Несколько животных встали, как вкопанные, посреди асфальта и, не обращая внимания на увещевания хозяев, наполняли улицу рёвом. Чёрно-белая тёлка шарахнулась в сторону и, задрав хвост, помчалась назад. Девчонка, гнавшая её, с плачем бросилась следом. Добавляя сумятицы, за коровами наперебой сигналили совхозный бензовоз и чья-то легковушка.
- О-о! Да это что такое, - говорили вокруг. - Ты где такую взял. На мясокомбинат гони, а не в стадо!
- Никак отелилась только, - спросила, переваливающаяся, как утка с боку на бок, толстая баба. - Да что ж она у тебя такая неспокойная.
- Дома к столбу привяжи и вож-жами, и вож-жами! - советовал не бритый мужик в шлёпанцах на босу ногу. - Пару раз поучишь, шёлковая станет.
- Вожжей нету, - ворчал разозлённый хозяин, смущаясь оттого, что стал причиной такого столпотворения.
- Ты, Егор, хлебца в другой раз захвати, - сказала ему повязанная под подбородок белым платком женщина с коротенькой хворостинкой в руках. - Может пойдёт. У скотины тоже свой характер есть.
Белка немного успокоилась. Крутой откос с обочины на шоссе поубавил ей сил и, натянув верёвку, она побрела следом. Хозяин вспомнил про тёлку и беспокойно заозирался по сторонам. Майка стояла метрах в ста впереди, у колонки. Не откликаясь на призывы зовущих её с собой таких же дурашливых однолеток, она, забавляясь, лизала воду и, пугаясь собственного отражения, пятилась. Дойдя до колонки и блестевшей возле неё на солнце лужи, Белка остановилась, сердито посмотрела на хозяина, и принялась шумно пить, поводя взмокшими от пота боками.
Они едва не опоздали. Над выгоном стояло разноголосое мычание и рёв, перекрываемые оглушающими хлопками бичей и злыми забористыми матами. Пастухи верхами носились по кругу и сбивали коров в огромное шевелящееся полчище. Хозяин, толкая животных в мягкие бока, завёл Белку в самую гущу стада и, сняв верёвку, несильно хлестнул ею по спине. Белка тут же рванулась на другой конец выгона. Не поспевавшая за ней Майка натыкалась на коров и жалобно мычала. К ней Белка была равнодушна.
Дома, усевшись возле крыльца на чурку, хозяин говорил торопившейся на работу жене;
- Кое-как отвёл. Да это что такое. Не корова, а какой-то мустанг не объезженный! Скорей бы осень, да колоть её к чёртовой матери. Молока как коза даёт, ещё и вредная как коза.
Хозяйка заспешила на работу, а хозяин зашёл в дом позавтракать. Выйдя в девять часов на крыльцо, он схватился за голову. Белка в сопровождении радостно орущей Майки, стояла у ворот и, напирая грудью, отворяла их в обратную сторону. Ворота ещё держались, но издавали угрожающий скрип.
Белкина участь решилась ещё осенью. Бывшие хозяева уверяли: что вот, мол, второй раз отелится, молоком вас зальёт, всегда так бывает, после второго отёла сильно прибавляет, и после третьего ещё прибавит. Мы тёлочку от неё ни продавать, ни колоть не хотим. Знаем, что молочная, пока вот старую корову доим. Эту зиму молока, конечно, маловато будет. Ну, потерпите. Зато потом не будете знать, куда девать его. Но ни летом, ни зимой Белка заливать молоком никого не хотела. Разве что, беспокойно переступая с ноги на ногу, валила на пол подойник. В одном бывшая хозяйка была права: того, чего нету, и знать не надо, куда девать.
Как-то, в сентябре, Егор разговорился с соседом, тяжеловесным лысым мужиком с вечной сигаретой на нижней губе. Радуясь окончанию картофельной страды, они, свежевымытые, давая отдых натруженному телу, сидели вечерком на лавочке возле забора и калякали про жизнь. Бывало, неделя пройдёт, словом не перекинутся, только здороваются на ходу, а потом как что накатит, наговориться не могут
- Сколько она у тебя сейчас даёт? Пять. Т-хе! - сосед презрительно сплюнул длинным плевком под ноги.
- В июле двенадцать давала, сейчас что-то сбавила, - оправдываясь, словно держал перед строгим экзаменатором отчёт за скотину, говорил Егор.
- Моя летом по два ведра давала. Считай, сколько литров. И сей час - один раз полведра, второй раз ведро. Ну, у меня не корова, а амбар ходячий. Т-хе! Сейчас пять литров даёт, а в январе. Поллитрову баночку надаивать будешь. Прибавит, говорили, вот она тебе и прибавила. Т-хе! - сосед хихикнул и опять сплюнул. - Если она три литра давала, десять она никогда давать не будет, что хошь ты с ней делай. Ну, согласен - месячишко после отёла. Куда смотрел, когда брал. Хоть бы старуху мою позвал, она б в пять минут определила. Я такую скотину и дня бы держать не стал. Сразу бы под нож пустил, - сосед, кряхтя, выпрямился и похлопал Егора по неширокой, худой спине. - Эх ты, крестьянин городской. Ничего ты в крестьянстве не смыслишь, жил и в ус не дул. Мясо из города возил.
- Я причём, что его в деревне летом никто не продаёт. В городе, пожалуйста, зашёл на рынок, четыре пятьдесят на выбор. А в деревне купи-ка. Да и мы держали, уж ты прямо о нас так думаешь.
- Да кого вы держали, - съехидничал сосед, - две курицы с петухом! А, нет, извиняюсь, пару раз поросята у вас заводились.
- Да она кой нужна была, эта скотина, если я зарабатывал достаточно! - Егору не нравились соседские шпильки, но, скрывая раздражение, он только сердито запыхтел сигаретой и, вытянув ногу, подтащил к себе круглую гальку и принялся усердно перекатывать её. - Я, между прочим, всё своим горбом заработал, никто на тарелочке не подавал.
- Да ты что. Я тебе разве что говорю! - заелозил по лавке сосед. - Знаю, ты мужик работящий. Я разве об этом. Т-хе! - он сплюнул размокший окурок и полез за новой сигаретой, посетовав между делом; - Закодироваться от этого табака, что ли. Самому надоело. А всё-таки, - сосед устроил локти на толстых коленях и повернул к Егору голову с седым венчиком вокруг обширной лысины, - я так думаю, что при прежней власти, к примеру, сказать, тебе лично, лучше жилось. И телевизор ты смотрел, и в кино вы с супругой нет-нет, да ходили, гостей собирали, сами гостевали. И деньжата водились, я по вашим девчонкам вижу. А теперь как не глянешь, всё в навозе ковыряетесь. Гостей у вас уж года два, наверное, не было. А, нет, соврал опять. Новый год с кем-то гуляли, - сосед в очередной раз цыкнул плевком и, глубоко затянувшись, окутался дымом. - Да-а, то ли ещё будет! Научат нас демократы свободу любить. Ещё заплачем по прежней власти.
Сумерки сгущались, редкие машины проезжали по улице уже с зажжёнными фарами. Разворачивавшиеся наискосок от них 'Жигули' полоснули снопами света, заставив зажмуриться. Теперь уже съехидничал Егор.
- Сколько лет рядом живём, первый раз слышу, чтоб ты прежнюю власть хвалил.
- Я её и сейчас не хвалю. Я нынешнюю ругаю. Сами заставляют прежнюю хвалить. Я коммуняк отродясь недолюбливал.
Егор развеселился и растоптал окурок, перекатив гальку под другую ногу.
- Диссидентом, что ли, подпольным был. Вот не знал.
- Тьфу! Сам ты диссидент! Ты лучше думай, что с коровой делать будешь. Кого вы с ней маетесь. Если совета хочешь послушать, я тебе вот что скажу. Ты эту свою пегую козу продавай. Подержи ещё месячишко, ну - полтора, затягивать тоже не надо, она худеть начнёт, и продавай, только мясом, не живым весом. А сам присматривайся, у кого хорошая дойная корова есть, и покупай стельную тёлку или первотёлку. С вашей тёлки толку не будет, эту тоже на мясо пустишь. Мне не веришь, потом сам увидишь. Хочешь, я своей старухе накажу. Она в этом деле специалист у меня. Про всех коров в деревне знает. Чем такую корову держать, как ваша, лучше от хорошей, стельную тёлку зиму прокормить. Без коровы вам сейчас никак, ты в году два месяца работаешь, а, сколько там твоя Валентина в своей сельхозхимии получает. А может, кто сдавать или колоть свою хочет, можно вес на вес обменять. Ну, это узнавать надо. Никто ж не придёт, не дол>жит. Так говорить старухе.
Егор пнул ногой надоевший камешек и потянулся.
- Давай. Уговорил. Мы уж толковали с Валентиной насчёт этого. - Вздохнул. - Канитель только эта мне нравится.
- Ну, а ты как, без канители хотел. Ты узнавай покуда, где мясо подороже принимают. На базар же не повезёшь продавать
Егор только плечами передёрнул; и без слов ясно, что на такие подвиги он не способен. Сосед поскрёб подбородок и пустился в объяснения.
- Я б тебе свою тёлочку продал. У меня корова дойная, и тёлку хороший бык огулял. Так видишь, договорились дочке отдать, как отелится. Тоже моду взяли. Т-хе! Сын женился, тому всё подавай да подавай! Ну, тот за полсотни километров живёт, наездами бывает. Дочка замуж вышла, за две улицы живут. По десять раз на дню забегает. Только и слышишь: «Это детям!.. Это детям!.." Да мне что, жалко. Помогать не хочу. Да пусть они хоть всё забирают, я себе на хлеб заработаю, мне больше и не надо. Но я почто ишачить на них должен. У самих рук нету, что ли. Тёлку, вишь, берут, но как отелится. Зиму пусть отец с матерью за ней ходят. А они, вишь, только за молочком аккура-атненько прибегают. У соседей бы брали, чем по деревне бегать. Я опять виноват! Ты, мол, что, старый, очумел. Детям молоко продавать. Да разве я об этом. Пусть они его всё забирают, вместе с коровой, мне не жалко. Почему они только и смотрят, где гребануть побольше можно. Почему понять не могут, что для этого работать надо. Т-хе!
- Они может и правы, - вступился Егор за молодёжь. - Ты укажи место, где можно хорошо поработать и хорошо заработать, только с условием - деньги сразу. Вот тут же подымаюсь и иду. Сейчас молодёжь и винить в этом трудно. Других наклонностей у них и быть не может.
- Ну, ты всех уговорить хочешь. Наклонностей! Пусть эти, свои наклонности они в каком, другом месте показывают, а не на отце с матерью.
- Ты уж прямо как скажешь, вроде тебе зять не помогает. Я же вижу.
- Помогает! Т-хе! По весне навоз перекидывали, - сосед выпрямился, привалившись спиной к забору, и заговорил насмешливо; - У меня, как десяток раз навоз кину вилами, поясницу ломит - мочи нет. Сяду передохнуть, и он садится. Да это что такое. Целый день навоз кидали, он не вспотел даже ни разу, сигарет, наверное, пачку выкурил. Да-а, наклонности. Они с такими наклонностями скоро совсем работать разучатся. В торговлю всё, в торговлю лезут. Зятёк тоже затеялся. Скоро зелёненькие лопатой грести будет. Это, конечно, полегче, чем навоз вилами кидать. Кто ему эти зелёненькие только подбрасывать будет. Ну, пока отец с матерью живы, здоровы, помогают, можно и повыделываться. Вот помрём, что тогда делать будут.
- Ты уж прямо разворчался сегодня на молодёжь, - хмыкнул насмешливо Егор. - Что делать будут. Работать научатся, что ж ещё!
- А-а, научатся! Много слёз придётся нашим детям на своём веку пролить, чует моё сердце.
Они засиделись до глубоких сумерек и уже не видели лиц друг друга. Только вспыхивающие при затяжках огоньки сигарет изредка выхватывали их из темноты. На веранде включили лампочку, и сквозь тюлевые занавески на мужиков упал узорчатый свет. Скрипнула калитка, на улицу вышла соседка. Она была лет на семь моложе мужа, выглядела по сравнению с ним намного свежей, и ещё сохранила некоторые черты привлекательности.
- Ну, ты что, старый, ночевать здесь собрался. И ужинать не пойдёшь.
- Да вот, с соседом разговорились. Корову ему менять надо, об этом и толковали.
- Так вы что, об одной корове два часа толковали, - рассмеялась соседка. - За это время всё стадо перебрать можно. Ты тут, поди, бутылочку припас.
- Ну-у, поехала! У тебя одно на уме... С чего б я её припас. Говорю тебе, корову им менять надо, ты поспрашивай по деревне, может, кто продаёт или сдаёт на мясо, так с ихней обменяться.
Соседка ласково посмотрела на Егора и пообещала;
- Да чего ж не поспрашивать, поспрашиваю.
На этом и распрощались. Егор ещё постоял у калитки, усмехаясь словам соседа. Большой юморист его соседушко! Скажет, как припечатает. "Крестьянин городской!» Он причём, что так жизнь сложилась. Дали бы в городе вовремя квартиру, они бы в городе жили, а как дети пошли, жизнь здесь настроилась, он и квартиру перестал на заводе просить. А к крестьянству у него душа не лежала. Ему нравился металл, завод, он и работал там, где ему хотелось. Главное ведь не в этом, чем человек занимается, землю пашет или металл точит. Людей объединяет другое. Ему нравилось подержать в руках только что изготовленную, горячую ещё деталь, над ним даже посмеивались: 'Ты, Егор, как ребёнок, вроде как игрушку подарили', а другим нравилось совать руку в свежевспаханную землю, растирать в ладонях колосья, нюхать их, пробовать на вкус. Вот что объединяет людей. Вернее объединяло, потому что это куда-то исчезает, и люди выбирают работу не по вкусу, а по тому, сколько за неё заплатят, и, вообще, заплатят ли ещё. Всегда за деньги работали, за так, кто ж работать будет, смешной вопрос. Но, если только за деньги, он так не может, что-то в нём напрягается и костенеет, руки теряют сноровку, и думает он не о том, как лучше сделать работу, а как от неё поскорей избавиться. Он может делать то к чему душа лежит, а к чему душа не лежит, хуже муки для него, хоть ты озолоти его. Когда в безработных оказался не сразу за крестьянство взялся, побарахтался еще в городе. Он вроде и не безработный, а в отпуске без содержания, только что-то он затянулся, этот отпуск. Когда их цех распустили на неопределённое время, устроился в какую-то шарашкину контору, но больше трёх месяцев не выдержал. Станки разболтанные, инструмента нет, про зарплату и не спрашивай. Одно лето прибился к строительной артели. У них ему здорово не понравилось. Люди подобрались злющие-презлющие. В дереве и цементе он понимал намного меньше, чем в металле и был всё время на подхвате. Лето кончилось, и артель распалась. Ещё с автобусами черт-те, что твориться начало. То автобусники забастуют, то денег на бензин нет, то вдруг поизломается у них всё, на линию выпустить нечего. На поезда билеты вздорожали, аж сказать смешно. Когда-то тридцать копеек билет стоил, теперь на одном поезде пятнадцать тысяч, на другом - двенадцать, а на третьем почти двадцать, и это за полчаса езды. Деньги за работу, когда ещё получишь, а за проезд каждый день платить надо. Да и поездов в два раза меньше стало. Помыкался он в городе, бросил ездить. Попробовал в деревне в совхозной мастерской устроиться, начальник руками развёл.
- Знаю, Егор, что ты наших токарей за пояс заткнёшь, но я их куда дену. Скоро и им работы не будет. На время отпусков с радостью брать буду. Заходи, узнавай.
Хотел с завода уволиться, по безработице хоть какие-то гроши платили. Но там отсоветовали, сказали - оживление намечается, какой-то заказ на миллиарды или триллионы пробивают, скоро поступить должен. Они сообщат ему. Он через два месяца сам съездил узнать. Нет, оказывается, ещё не пробили, но надежды не теряют. Так он жил, вернее, выживал до лучших времён.
В доме торопливо хлопнула дверь, и с крыльца, прерывая отцовские мысли, по-детски смешным сердитым голоском Егора позвала младшенькая.
Над будущим Белки повис нож, но она страданиями выторговала себе ещё год жизни.
В октябре Белка объелась сахарной свёклы. Пасти стадо уже прекратили, но после почти трёхнедельного ненастья со снегом и секущими плетями холодного дождя, наступили тёплые деньки. Кое-где, обласканные нежарким солнцем, подсохшие бугорки ощетинились молоденькой травкой с заполошно желтеющими одуванчиками, и коров перед долгой зимой выпускали самовыпасом на луг. На задворках у шустрых хозяев лежали кучи свёклы и Белка, пользуясь моментом, пристроилась к одной. Егор, посмотрев на испачканную землёй морду, не понял, что к чему, и скормил вечерком ещё полтора ведра. Распуская по корыту тягучие слюни, корова на радость хозяину с удовольствием схрумкала сладкие корнеплоды. Утром у неё разбарабанило брюхо, затянуло туманом глаза, и волочились задние ноги. Пока неискушённый в коровьих делах хозяин соображал, что бы это значило, Белка улеглась на пороге стайки и больше не вставала. Вызванный в спешном порядке ветеринар колол ей что-то, Егор, задирая морду, влив в рот чуть не литр подсолнечного масла, но корова, раскидав неловко ноги, даже не пыталась подняться. Ветеринар развёл руками.
- Ну, я ей вколол всего что можно. Подымать её надо, - и, вздохнув, ушёл.
У пришедшей с работы Валентины потекли слёзы.
-Колоть надо было! - заголосила она. - Сходи хоть за соседом.
Сосед присел на корточки, потыкал кулаком в твёрдое брюхо, сказал: 'Н-да'. Поднявшись, сбил на лоб обвисший блин кепки, почесал в затылке. Пыхтя и напружинившись, они попытались поднять корову на задние ноги, но та даже не шевелилась.
- Ладно, оставь, - сказал сосед, вытирая клочком соломы, испачканные в навозе руки. - Видишь, она сама не хочет. Её сейчас только блочком подымать да подвешивать. Плохи дела, но поправимые. Ты вот что, соседка, - сказал он обхватившей себя руками Валентине, которая стоя в пригоне не спускала с него умоляющего взгляда, - тащи, что есть тёплого в доме и укрывай её, а ты соломы, сколько можно, напихай, чтоб на земле не лежала. Я сейчас домой схожу, лекарство принесу.
Через пятнадцать минут Егор, таскавший с сеновала солому, застал соседа с семисотпятидесятиграммовой бутылкой самогонки рядом с торчавшей из-под одеяла рогатой головой Белки. В другое время это зрелище вызвало бы улыбку, но сейчас было не до смеха. Валентина принесла старые фуфайки, драную ряднину и накидала их поверх одеяла.
- Видишь, голову держит, значит, не всё потеряно, - успокоил её сосед и скомандовал топтавшемуся рядом хозяину: - Давай рот ей пошире раззевай! - встав сбоку, сунул в коровью пасть горлышко и запрокинул бутылку. Самогонка с бульканьем потекла в розоватое горло. По шее коровы пошли волны.
- Надо же, - сказал с восхищением Егор, - сроду бы не подумал, что выпьет. Огурца ей не надо на закуску.
- Обойдётся, - ответил сосед. - Первое средство для скотины. Сколько ни объедались, всех вылечивал. Ну, уж и обожралась она у тебя! Смотри-ка, даже встать не пытается! Если с землёй жрала, это у неё книжка закупорена, - сказал авторитетно.
В брюхе у коровы заурчало, заурчало, там, словно задвигались жернова, вздымавшие её бока, и с шипением пошёл дух.
- Но, видишь, сдвинулось дело! Как только подыматься начнёт, выводи на улицу и гоняй, и гоняй, пока сил хватит.
Сосед оказался прав. Утром корова стояла посреди пригона, качаясь на дрожащих ногах. Тряпьё, которым её вчера укрывали, так и покоилось у неё на спине, у бедняги даже не достало сил сбросить его с себя. Два дня она не ела и под конец болезни представляла собой жалкое зрелище. Горбылинами торчали ключицы и сквозь шкуру стиральной доской проступали рёбра.
Снова наступил октябрь и пришёл срок Белкиной жизни. Егора аж с души воротило, когда он об этом думал. Поставь его рядом с коровой с ножом в руках, он нож выбросит и скажет: 'Да пропади оно пропадом, молоко это, пусть живет". С новой коровой дело решилось без канители. В планах соседей произошли изменения.
- Знаешь, мама, мы с Толиком решили не брать корову, - сообщила соседке дочь. - Я целый день на людях, а от меня навозом будет пахнуть. Толик будет приходить, когда надо, и помогать папе с сеном и навоз чистить. Да и зачем столько молока, нам и от вашей вполне хватает. Пусть только папа не ворчит на Толика и вовремя его предупреждает.
Сосед целую неделю плевался пуще прежнего и орал на весь двор;
- Навозом от неё пахнуть будет! Гас-спа-да повырастали! Отец с матерью пусть в ... - дальше вместо слова 'навоз' он употреблял другое, более точно определяющее суть вещей, - ковыряются, а они чистенькие, лорелалями душатся. Вот приведу ей корову во двор, пусть и её лорелалью поливает, чтоб навозом не пахла! - завидев Егора, кричал через забор: - Забирай корову, какую хочешь. Кака глянется, ту и бери, хоть старую, хоть молодую. Так забирай. Задарма отдаю!
Задарма корову Егор, конечно, брать не стал, а договорились на октябрь, когда Белку сбудут. С деньгами соседи не торопили, когда за свою получат, тогда и отдадут.
Начало предприятию скомандовала Валентина, ещё картошку только копать собирались.
- Продавать, так продавать! Вон, заготовитель ездиит, лови его, нечего по двору, как в воду опущенному, слоняться.
Белку, во избежание прошлогоднего казуса, со двора не выпускали, и сена ей Егор наталкивал полную кормушку. Заготовителя он отслеживал целую неделю и отловил его в соседней деревне. Оседлав двухколёсное транспортное средство, он прикатил сюда после обеда. Торг намечался на поляне перед двухэтажкой. Сунув велосипед в белоголовый осот к А- образной опоре, он подошёл к сдержанно беседующим мужикам. На расстеленных полиэтиленовых полотнищах лежали две разрубленные туши. Сунув в рот сигарету и угостив мужиков, поспрашивал что почём и когда. Анатолий Сергеевич должен приехать к трём, мясо взвешивали в магазине, платил сразу же. По семь пятьсот. На сколько туша вытянет. Да кто его знает, это бычок, рассчитывают на лимон, а там кто его знает, как выйдет.
Анатолий Сергеевич подрулил без пяти три на серой 'Волге' с прицепом, застеленным брезентом свежего защитного цвета. Шкафчик он был ничего себе, на морду тоже справный, над Егором возвышался почти на целую голову. По возрасту, по сельским меркам, тянул просто на Толяна без отчества, так его Егор и величал. Атаковали заготовителя с трёх сторон, и Егору он отвечал урывками и односложно. Нет, сейчас в их деревню не поедет, у него здесь очередь. Когда. Ну-у, месяца через полтора, не раньше. Не будет он ничего ни запоминать, ни записывать, время подойдёт, так найдёт.
- Ехай на базар, - велела Валентина, - там коопторг есть, у них спроси. Да по городу походи, сейчас этих коммерсантов пруд пруди, у них узнай.
В город Егор поехал первым автобусом, в семь часов. Полчаса топтался среди нетерпеливо оглядывающейся толпы на трамвайной остановке и на рынок попал в половине девятого. Походив по первому этажу, открыл оцинкованную дверь и оказался во чреве мясного торжища. Прямо перед ним тянулся коридор, дальше от него отходили ответвления и оттуда слышались голоса. В коридоре покуривал мужичок в несвежем переднике с застарелыми пятнами крови. Его донимали какие-то важные мысли, и словоохотливостью он не отличался.
- Сейчас двое тут всё скупают. Там их ищи, - он махнул рукой в сторону бокового коридора и отвернулся. Егор не отходил, и мужичок недовольно посмотрел на него. - По семь принимают, и то навряд ли.
Егор пошёл в указанном направлении и попал в обширное помещение, по которому во все стороны сновали озабоченные люди. Ему удалось поймать одного за рукав, и тот сердито ответил:
- Да вот он, перед тобой стоит, не видишь, что ли.
В углу, опёршись о стол, возвышался гладко выбритый черноволосый красавец в каракулевом кепи, поглощённый беседой с девахой, потрясавшей нескромные взоры своей подрагивающей от оживлённого разговора округлой кормой. Егор смешался. Как этого красавца величать. Господин, гражданин. Товарищ, ясное дело, не подойдёт. Он кашлянул и обратился с безличным 'вы'. Красавец нехотя оторвался от беседы с представительницей прекрасного пола и посмотрел на Егора через плечо.
- Карова. Нэть. Свынина давай. Свынина есть. Нэть. Да свиданя.
Егор утёрся и пошёл дальше. В следующем помещении сердитые грузчики, перебрасываясь громкоголосыми матерками, бегом разгружали мясо. Сторонясь их, Егор обошёл по эстакаде автомашину и оказался во внутреннем дворе. Второго красавца он нашёл здесь. Этот был низеньким и пузатым. Колышущееся брюхо выглядывало из расстегнутой кожаной куртки и переваливалось через витой плетёный ремешок. Кудри скрывала каракулевая же папаха, сочные губы под толстыми чёрными усами кривились в усмешке, будто красавец как начал с самого раннего утра произносить звук 'фи-и', так и не мог остановиться. Он стоял в обществе двух суетящихся мужичков возле легкового прицепа. Один мужичок, нагнувшись и поворотя голову на длинной шее, в чём-то с жаром убеждал черноусого красавца, второй, поминутно оглядываясь на него, послушно толстому указующему персту, ворочал части разрубленных свиных туш. Егор потоптался рядом с тёмно-синим, запылённым 'Москвичом', к которому была прицеплена тележка, и пошёл прочь с рынка. Возле чадящих гарью шашлычниц он остановился, вспомнив, что Валентина наказала походить по базару и посмотреть цены. Привлекая к себе внимание шашлычников, он постоял в нерешительности, и махнул на цены рукой. Всё равно больше семи не принимают.
Второй заход он сделал в мясной магазинчик. Первым делом рассмотрел цены. Мясо шло от двенадцати до четырнадцати. Продавщица почему-то окрысилась на него. Блестя зубом и серьгами, она ответила раздражённо;
- Не знаю. Ничего не знаю! У хозяев спрашивай! Вон, только что вышел один. Беги, догоняй!
Егор похмыкал и спросил как можно вежливей;
- А где у них контора. Вы б мне показали.
Этот вопрос вообще взорвал продавщицу.
- Вон там, за углом, - выкрикнула она, размахивая руками. - Что ты ко мне привязался со своим мясом. Ты мне дашь работать сегодня или нет, - уже перейдя на визг, восклицала она, хотя в магазинчике, кроме Егора, никого не было.
Угол они понимали каждый по-своему. Егор определил его за крайней пятиэтажкой и искал контору, обойдя её по кругу на два раза. Старушка-пенсионерка, мирно прогуливавшаяся по двору, шарахнулась от него в сторону, когда он, разгребая жухлую листву, обильно устилавшую землю, подступил к ней с вопросом, где здесь мясо принимают.
Продавщицын угол оказался за крайним близнецом-магазинчиком, которых здесь выстроился целый ряд. С обратной стороны стоял ещё один сборный домик, возле которого вели беседу два чёрно-щетинистых хозяина, потом появился и третий, но, очевидно, как понял Егор по обращению к нему двух первых, какой-то помощник. Они принимали всё, и коров, и свиней, только он не мог допытаться по какой цене.
- Так вы принимаете или нет, - спросил он, уже поняв, что дело здесь не выгорит и, собираясь уходить.
Хозяева, поглядывая на Егора, гырготали по-своему, судя по ухмылкам, что-то обидное для него. Тот, что помоложе и повыше, спросил;
- Ты почём продаёшь, мужик.
- Ты почём принимаешь? - обозлившись, спросил в ответ Егор. - По десять будешь брать.
- Ой, какой умный! - бухтел толстяк. - По десять он продаёт. Ты попроси, я по семь ещё не возьму. Давай вези, по шесть с половиной примем, - и все трое захохотали. Так, сопровождаемый смехом, он и ушёл. К сынам солнечного Кавказа решил больше не подходить.
Этот день прошёл бесполезно, он так и уехал, ни о чём не договорившись. Он побывал в колбасном цехе на другом конце города, те принимали бычков с откорма по договору. Сунулся ещё в два магазинчика, в одном ему сказали, что принимают только мороженое мясо. В другом добродушный парень в белоснежной куртке развёл руками.
- Мне возят мясо. Я зачем у тебя брать буду, сам посуди. У меня вон его сколько.
Покупателей в магазинчике не было и продавец, выйдя из-за стойки, оглядывал придирчивым взглядом витрину. Набегавшийся по городу Егор устало привалился спиной на прилавок и, видя доброе к себе отношение, посетовал на судьбу.
- Бесполезно, - сказал ему продавец. - Всё кругом мясом забито. Вас, деревенских, прорвало, что ли. Всю скотину решили нынче прирезать. Подержи пару месяцев ещё, потом посвободней будет. А сейчас не сдашь.
- Кормить нечем, - ответил Егор. - Ладно. Нет, так нет.
Валентина энергично месила тесто на вздрагивающем от её усилий кухонном столе. Под её взглядом из-за плеча Егор с всхлипом напился из ковша и сел на табуретку.
- Главное, злющие все какие-то, слова толком сказать никто не хочет, - закончил он свой доклад.
- Эх, всё-то мне самой улаживать надо! - она с остервенением соскребала с пальцев налипшее тесто и швыряла комочки на стол. - С картошкой управимся, за свой счёт возьму пару дней, сама поеду. Люди сдают куда-то и по восемь, и по девять. По шесть с половиной! Да уж тогда выгони её за ворота и пусть идёт куда хочет. И за семь нечего в город возить. Ещё за машину платить. В рестораны надо было зайти, в кафе... Ты туда заходил?
- На следующий раз оставил, - огрызнулся Егор. - Ты б поесть дала чего, с утра голодный.
- А я что делаю? - Валентина вытерла муку со стола и поставила на освободившееся место тарелку с едой. - Ладно, картошку выкопаем, потом колоть будем. Я у баб ещё поспрашиваю, может, подскажет кто, - выпустив пар, она заговорила спокойно и даже перестала месить тесто, чтобы не мешать мужу есть. - Ольгу нашу я сегодня определила. Тоже мне, дылда вымахала, только с матерью умная, коснись чего, ни бэ, ни мэ. Мать не позаботится, с сумой по миру пойдёт. Наша машина в райцентр ходила. Смоталась я в эту грёбанную администрацию, - Валентина, когда была в ударе, смущая мужа, выдавала выражения и покрепче. - Заходила в центр занятости, сидят там клуши, трудоустраивают. Записала Ольгу на курсы бухгалтеров. В ноябре поедет на полгода. Если по безработице, то бесплатно. Завтра паспорт возьмёт, съездит, на учёт поставят и направление дадут. Курсы закончит, может в городе работу найдёт.
Сон не приходил и Егор, покрутившись, повернулся к Валентине и позвал тихонько;
- Валь, а, Валь, давай - она не откликалась, и он осторожно дотронулся до её плеча рукой, она что- то произнесла, и он опять заговорил про, то, что мучило и лишало сна. - Валь, давай...
Валентину уже убаюкивал Гипнос, спросонья она поняла мужа по-своему и, взбунтовавшись, зашептала жарко;
- Сдурел ты, что ли. Назабавлялись уже, мало тебе. Спи.
Уши Егора горячо покраснели в темноте.
- Да я не про это. Давай не будем корову колоть.
Слова мужа пробудили Валентину, она резко повернулась на бок, лицом к нему.
- Почто не будем-то. Опять заболела, - спросила в испуге.
- Да нет, здоровая. Не могу я, понимаешь, жалко.
Благодарность к мужу после недавнего ещё не оставила Валентину, она просунула руку ему под шею, привлекла к себе. Егор ткунулся носом в родное тёплое плечо и заговорил сбивчиво;
- Знал бы, колоть придётся, ни за что бы не покупал. Ну, его к дьяволу молоко это, у соседей брать будем.
Валентина, ероша волосы на мужнином затылке, призналась;
- Мне, думаешь, не жалко. Корова всё же, столько ходили за ней. Я из дому убегу, как колоть будешь, ты при мне не вздумай резать и девочек ушли куда-нибудь. Что ж делать-то. Ты уж постарайся, родименький. Кто ж виноват-то. Без молока не прожить нам. Олечка учиться начнёт, чем кормить будем? Так хоть сметанка, масло, сыр делать научусь. Нанять бы кого, так в кровищи кто возиться за бутылку будет. Сотню отвали, а где её взять? - она притиснула его к себе, проговорила тихо, без осуждения; - Эх, жалостливый ты у меня. Другой давно завалил и не маялся.
Обласканный Егор заговорил доверчиво, изливая обиду.
- Злобятся все кругом, не подойди. Спрашивать начнёшь, рот не успел открыть, уже орут, будто не своё предлагаю, а за милостыней пришёл. Домой приеду, на корову гляну, руки опускаются. Смотрит так, чует, что ли. Я для неё ещё хуже городских злыдней. На мясокомбинат сдать, чтоб не видеть, так заплатят, только за машину рассчитаться.
Валентина вздохнула протяжно, поцеловала в лоб, сказала;
- Ты уж превозмогись как-нибудь. Жалко, а что делать-то? Спи.
Сон всё равно не шёл и Егор поднялся.
- Куда ты? - спросила тревожно Валентина.
-Курну пойду, - склонившись над женой, он провёл рукой по волосам.
- Долго не сиди, простынешь.
Егор накинул на плечи ватник и присел на ступеньке крыльца. Чиркнул три раза спичкой, но она только пыхнула противным сернистым дымом и погасла, следующая на удивление загорелась сразу и ярко, осветив нижние ступеньки. Душу Егорову томила тоска, и голова болела от дум. Даже горячие Валентинины ласки не принесли как обычно успокоения. Валентина уснула, а у него голова ломится от одних 'почему".
Почему люди злы. За какие грехи вся эта маета, навалившаяся на него. Он никому не причинил зла, почему же тогда все кому не лень хотят куснуть его посильней. Почему он должен метаться, колоть корову, упрашивать принять мясо. У него была работа, хорошая работа, её отобрали, он поверил в крестьянство. Только и разговоров было - вот теперь крестьянин! Взял он двадцать соток, корову, поросят, работает, как проклятый, и опять он никому не нужен, добро бы просто не нужен, а то, как изгой какой-то. Да не надо ему уже ничего. Он любил свою работу, раньше об этом даже не думал. Работал себе и работал. Кто-то морщил нос, когда входил в цех, ему нравился запах металла, и как станок гудит, и смотреть, как из болванки получается деталь, когда по контуру фрезой работал и про обед мог забыть. Ладно, это стало ненужным, только он понять не может, как такой заводище стал ненужным. Это что за умники так накомандовали. Он взялся за крестьянство. Ему раньше нравилось дышать заводским воздухом, теперь понравилось вдыхать коровий запах. Это бездельники и белоручки придумали, что коровы дурно пахнут. Как она посоленной горбушке радуется! Уж про телят он и не говорит. Валентина даже посмеивалась над ним, как он с ними возится и весь цветёт от удовольствия. А теперь всё нужно рушить своими же руками. Окурок обжигал пальцы, он отшвырнул его и тут же полез за новой сигаретой. Руки почему-то задрожали и сигареты рассыпались из пачки. Почему, почему такая злоба. Не надо ему ни молока, пропади оно пропадом, ни денег, не было бы этой злобы, не может он в ней жить, не может кровь проливать, даже коровью. Одна отрада осталась - их девочки и Валентина. Валентина, конечно, любит покомандовать. Сосед уже давно подтрунивал над ним в подпитии. "С твоими повадками, Егорша, тебе только с таким командиром и жить. По моему характеру, я б такого командира в юбке, давно обратал!" Ну, и что. С него не убудет, пусть командует, если нравится, иногда, правда, это у неё чересчур получается. Зато она добрая, про это никто не знает, только он. Этим, своим, что только им двоим принадлежит, они не хвалятся. А уж это за деньги не покупается. Он улыбнулся торжествующе и начал думать про Валентину, про то, какая она добрая. Мысли о жене утихомирили нервы и, докурив сигарету, он отправился спать, чтобы утром опять окунуться в опротивевшую злобную суету.
Сосед с утра подвязывал малину у забора и, завидев перетряхивавшего мешки Егора, окликнул его. Егор подошёл, опёрся о штакетник. Сосед сплюнул длинной цевкой.
- У-у, чечня грёбанная, дали ей волю! Ну, не отчаивайся. Ты корову забирай, надоела мне уже до смерти. Да и старухе тоже, доит и молоко свиньям выливает. Забирай, деньги получишь, рассчитаешься.
- Я скажу вечером Валентине, - он поправил отваливающиеся штакетины. Забор-то у нас падает.
- Валентине, Валентине, - проворчал сосед, не обращая внимания на покосившуюся ограду, - ты прямо без своей Валентины шагу ступить не можешь. Ты скажи ей, если забирать не захочет, пусть доить ходит, а то другим кому продам.
В начале октября Егор обзвонил и объездил все, что было можно. Везде его ждали неудачи. Вариантов было два, либо сдавать мясо за бесценок, либо ожидать ставшего уже мифическим Анатолия Сергеевича.
- Тебе до декабря надо управиться, - поторапливал сосед, - она ж у тебя в стадо ходила, значит стельная. Потом её телёнок съедать будет.
Как-то попутно съездил даже на родной завод, подумал - там тоже столовая есть. Но пропуск остался дома, и на территорию его не пустили. Он отошёл в угол, где на стене висели два телефона. По одному звонил солидный мужчина с портфелем подмышкой, по второму - нервничающая женщина, распространявшая вокруг себя запах незнакомых духов. Егор прислонился спиной к исцарапанной номерами телефонов стене и застыл в ожидании, наблюдая за происходящим. Два турникета были закрыты на замки, через третий шастали чем-то озабоченные суетливые люди, на заводских они мало походили. С тех пор как проходил здесь в толпе таких же, как и он, торопящихся на работу людей, прошла целая вечность. Здесь всё было по-доброму. Всякие досадливые мелочи забылись и не всплывали в памяти. Он был отзывчив ко всем, и к нему относились так же. Здесь его уважали, и ребята, и начальство. Когда сказал, что после вечерней на автобус не успевает, график сменили, разрешили по две смены работать, чтобы не ездить лишний раз. Его просили, он тоже не отказывался, запарка случалась, оставался на вторую смену. Надо было на токарном поработать, работал на нём, на фрезерном - становился за фрезерный. Он всё умел и умеет, только это теперь никому не нужно.
Женщина отзвонилась и ушла, унеся с собой тонкий запах духов, чужеродный в заводской проходной. В столовой долго подзывали старшую, потом старшая куда-то ходила и, в конце концов, ответила отказом. Егор вышел через стеклянную дверь и, огибая площадь, побрёл к трамвайному кольцу. Он шёл, не глядя по сторонам, бесцельно пиная валявшиеся на асфальте разноцветные пачки из-под сигарет, пустые капроновые бутылки. Впереди стоял ряд комков со скалящимися мордами чудовищ и разномастными женскими телами в стёклах витрин. Он свернул к самому бордюру, обходя их. Рядом раздался скрип тормозов и визг шин. Над ним нависала украшенная чужой, непонятной рекламой, громадина трейлера. Водитель высунулся из кабины и кричал непечатное. Егор равнодушно посмотрел на него и, не останавливаясь, пошёл дальше. Он даже не испугался. Что-то огромное, беспощадное и безжалостное давно преследовало его. Оно, это что-то, гнало и гнало его, не давая возможности остановиться и успокоиться душой. И он знал, что оно, в конце концов, настигнет и раздавит его, как только что заднее колесо трейлера, походя, расплющило на асфальте капроновую бутылку, раздавит и покатится дальше, преследуя новую жертву. Он не знал, как оно называется. Он только смутно представлял его неумолимым, как прицеп трейлера и злобным, как хищно-клыкастая нежить с витрины.
Проезжая от центра города к автобусному кольцу и глядя безучастно на пробегающий за окошком городской пейзаж, Егор прочитал на трёхэтажном кубе вывеску в полстены; "Комбинат питания" и по наитию сошёл на ближайшей остановке. Прямо от входа, на второй этаж в столовую, вела широкая лестница, и Егор поднялся по ней. В это время столовая пустовала, у котлов скучала раздатчица, и Егор подошёл к ней. Она махнула рукой куда-то назад:
- Это вам надо в другое здание пройти, там, в бухгалтерии скажут.
Он преодолел, спотыкаясь, тесную лестницу с высокими ступенями и качающимися перилами. Дверь открывалась в длинный и узкий, как кишка, коридор с многочисленными дверями в обе стороны. Бухгалтерия находилась в самом конце. Женщина, сидевшая за крайним столом, едва он заикнулся про мясо, не отрываясь от своих бумаг, кивком показала в противоположный угол.
-Туда пройдите.
За угловым столом сидела молодая бухгалтерша в пышной вязаной кофте с волосами до плеч.
- Что у вас, - спросила она и, выслушав ответ, вызывая у Егора холодок где-то под селезёнкой, равнодушно ответила; - Принимаем. По восемь тысяч. Только деньги не раньше, чем через полтора месяца. - Она достала из стола большую амбарную книгу в коричневом переплёте, полистала её и, найдя нужную страницу, уточнила; - Если сейчас сдадите, запишу на двадцатое ноября. Если такой расклад устраивает, идите в мясной цех, к заведующей, Светлане Григорьевне, - она подняла голову. - Так будете сдавать?
- Сдавать-то буду, только корова у меня ещё дома, я договориться приехал, он разулыбался и спросил; - На той неделе можно привезти? На этой уже не успеть, завтра пятница. Её же и ветеринару показывать надо, и машину найти.
- Это уже ваши проблемы, - бухгалтершу не тронули улыбки Егора. - Пройдите к Светлане Григорьевне, с ней договоритесь.
Замотанная Светлана Григорьевна безучастно швыряла шматки мяса в большую электрическую мясорубку. Выслушав Егора, она недовольно проговорила, не прекращая своего занятия:
- Поздновато, мужичок, приехал. Времени пять уже, надо до четырёх привозить.
Егор с жаром принялся во второй раз объяснять, что он ещё не привёз мясо, а только договаривается, ожидая услышать, что на следующей неделе оно будет не нужно, и со страхом взирал на усталую Светлану Григорьевну.
- Вези на будущей неделе, бесцветным голосом ответила она, уступая место у мясорубки подошедшей работнице, и переходя к небольшому письменному столу. - Про деньги тебя предупредили. Не знаю, когда ты их получишь. Привози во вторник или в среду, и до четырёх, позже не приму.
Закол Егор наметил на понедельник. Везти договорился с шофёром совхозной летучки. После подсчёта бензина и 'за работу", сошлись на сотне. Колоть попросил знакомого мужика.
- Я к пяти работать закончу и сразу к тебе. Ты приготовь всё, чтоб не суетиться потом.
Егор засомневался.
- А успеем? - Успеем, два часа вот так хватит, - уверенно говорил знакомый. - В первый раз, что ли. Быстрей, чем свинью, заделаем. Её ж обдирать, а не палить.
Забойщик не пришёл ни в пять, ни в шесть. В семь Егор сходил к шофёру отменить поездку. На следующий день посетил на совхозном току своего необязательного друга.
- Да понимаешь, как оно бывает, - морщась, говорил тот, - в четыре мужики подошли, ну и понеслось. Утром проснулся, вспомнил. Давай сегодня заколем.
Договорились на сегодня. В обед Егор поймал летучку и условился на завтрашнюю поездку. В четыре летучка сигналили около дома. Чувствуя какой-то подвох, Егор подошёл к машине, и открыл дверцу.
- Слушай, - водитель виновато посмотрел на него, перегнувшись через пассажирское место, - ты ещё не заколол?
- Нет, а что?
- Не смогу я завтра увезти. За кислородом с утра посылают, только после обеда вернусь. Вот такие дела.
Егору хотелось кричать и топать ногами, но он тихо произнёс:
- Спасибо, что предупредил. Работа есть работа.
Водитель кивнул и уехал. Егор перестал ощущать себя действующим лицом, а всё происходящее видел, будто со стороны, в том числе и себя самого, апатично усаживающегося на лавку возле дома. Подошёл сосед и примостился рядом. Поплевался, спросил:
- Чего такой хмурый?
-Да какая-то карусель с этой коровой.
Сосед выслушал, головой покачал.
- Т-хе! Кого ты мудришь с этой машиной? Вон Николай напротив живёт. Нигде сейчас не работает, целыми днями болтается. Тот же стольник ему отдай, он тебе на 'Жигулях" увезёт.
Николая дома не оказалось. В четверть шестого появился Витька-забойщик с длинным ножом за голенищем.
- Захватил на всякий случай. Ну, давай колоть, - не вступая в разговоры, он уже открывал калитку. - Время не ждёт.
Сосед предостерёг.
- Вы уж Николая дождитесь, потом режьте. Мало ли что, вдруг машина неисправна или наладился куда ехать. Не зима, проквасишь мясо.
Подошедшая Валентина заматерилась сквозь зубы. Егор виновато отвернулся. Вскоре за руку с дочкой появилась Николаева жена.
- Кто его знает, где он есть. Жди, ночевать-то придёт.
На ночёвку Николай прибыл в половине седьмого и долго упирался.
- В багажник не войдёт, весь салон мне кровью уделаешь. Кто мыть будет?
У Егора опустились руки, помогли Витька и супруга, с женским любопытством выглянувшая узнать, что за неотложные дела к её мужу. Они насели на несговорчивого Николая с обеих сторон.
- Он тебе чо, не понимат? - выкрикивал Витька, не умевший говорить тихо. - Он чо, салон твой не застелит?
- Кого кочевряжишься? - укоряла жена. - Денег ни копейки, человек за два часа сто тысяч даёт. Сколько там на твой бензин уйдёт? Ехай давай!
- Завтра резать ещё лучше, - говорил Витька, когда они вышли с николаева двора на улицу и начали прощаться. - Я завтра выходной, пораньше начнём.
- Так ты опять завихренишься. Я за тобой в два часа приду. Ты уж не подведи, - просил Егор.
Валентина, осторожно наклоняя полнёхонькое ведро, процеживала молоко. Спросила сердито:
- Ну, что Николай?
- Договорились на сто с прицепом. Мяса килограмм пять и на пузырь.
С утра Егор названивал в комбинат. Светлана Григорьевна вышла, велели позвонить через полчаса. Наконец он услышал её раздражённый, с нервным надрывом голос;
- Вези, вези, ради бога. Хоть завтра, хоть послезавтра, вези, приму.
- Егор шёл за Витькой заплетающимися ногами и спотыкался на каждом шагу. Витька обернулся и спросил удивлённо:
- Ты чо? Не ел с утра? Привязывай свою скотину.
Белка смотрела настороженно и боязливо. Егор чувствовал себя предателем и отворачивался, он бы заткнул и уши, но побоялся витькиных насмешек. Корова не мычала, а ревела жалобно и мучительно. Рёв заполнял всё, даже воздух от него стал вязким. Что-то холодное и противное заползало в егорову душу, он противился ему, но оно, это что-то было беспощадным и неумолимым. Мёртвая голова коровы смотрела тоскующим человечьим взглядом, от которого было невозможно спрятаться.
В одиннадцатом часу ярко-красные 'Жигули" с замирающим от нетерпения Егором на переднем сиденье въехали во двор комбината. Едва машина, качнувшись, остановилась у широких двухстворчатых дверей, он выскочил из неё и, ещё не зная об этом, закрутился в новом кольце карусели. В мясном цехе было тесно от коровьих туш. Они висели на стенах, громоздились на огромном разделочном столе. Хозяйка цеха сидела за конторкой и что-то писала.
- Куда мясо нести? - спросил он у нее, здороваясь.
- Ты что, опупел? - она оторвалась от своей писанины и подняла голову. - Не видишь, что делается? Не надо мне никакого мяса!
- Но мы же договаривались, - произнёс Егор упавшим голосом.
- Мало ли что договаривались! С нами вчера должники бартером рассчитались. У меня это в холодильники не помещается. Протухнет, я за него платить должна?!
Егор канючил, но Светлана Григорьевна была непреклонна:
- Мы что, одни в городе? В коопторг вези. Сказала - не приму, не надоедай!
Егор слетал на второй этаж к директору, чуть ли не падая перед седовласой дамой на колени, умолил принять мясо своей злосчастной Белки. Светлана Григорьевна саркастически расхохоталась:
- Мясо пропадёт, кто отвечать будет? Я или директорша? Да она с меня всё вычтет и рука не дрогнет. Вези куда хочешь, не приму я.
Поплутав с полчаса по улицам, нашли очередной коопторговский магазин, в котором Егор ещё не бывал. Перед входом висело многообещающее объявление: "Производится закуп сельскохозяйственной продукции всех видов". Втянув сквозь стиснутые зубы воздух, Егор рванул дверь. Принимали всё, кроме говядины.
- Куда теперь? Вот связался я с тобой, - ворчливо проговорил Николай. - По городу разъезжать мы не договаривались. У меня дома дел по горло.
- Домой поехали. Может, в столовой примут, - ответил безразлично Егор.
- А ты раньше не мог в столовой узнать?
- Они совхозное берут.
- Сегодня, значит, твоё примут? Мне то что, поехали, - Николай повернул ключ зажигания и включил передачу.
В деревне подъехали к приземистому зданию сельхозхимии. Валентина стояла на крыльце и разговаривала с женщинами. Она повернула к нему лицо и егорова душа куда-то провалилась. "Сейчас либо в обморок хлопнется, либо меня по лбу кулаком хватит", - думал он. Ему уже было всё равно. Валентина ни в обморок не упала и на рукоприкладство не пошла. Повернувшись крупным телом, она вошла в дверь, и скрылась в здании. Женщины качали головами и с жалостливым сочувствием смотрели на притихшего Егора. Вернулась Валентина.
- В столовой обещали к вечеру килограмм семьдесят взять, сейчас холодильники все заняты. Куда остальное девать будем? - разговаривала она на удивление спокойно.
- Можно тушёнки наделать. Оля с собой будет брать, - промямлил Егор, стоя на нижней ступеньке и глядя на жену снизу вверх.
- Тушёнки! Я где столько банок наберу?
Женщины зашептались и утащили Валентину с собой в сени.
- Ну, хозяин! Короче! Я так и буду весь день с мясом стоять? Решай скорей! - К Егору подошёл Николай и запонукал его. Егор не отвечал. Ему хотелось вытащить из машины мясо, сложить его посреди двора, а самому уйти куда-нибудь подальше. Появилась повеселевшая Валентина.
- Бабы вот чего толкуют. Под зарплату разберут, у кого деньги есть, сейчас рассчитаются. Заведующий разрешил в коридоре продавать. Ну, чего молчишь?
- Я не против, - ответил Егор с облегчением. - Только мы как продавать будем? Ни топора, ни весов нету.
- Весы с Николаем из подвала тащите, ничего, с него не убудет, поможет, - пресекла она возможные возражения. - Я сейчас домой сбегаю, топор принесу и Ольгу пришлю. Пусть на бухгалтера тренируется, считать да записывать будет.
Такого галдежа Егор не слышал давно. Кто-то тащил ляжки, кто-то возмущался, что за ту же цену ей одна ребрина останется. Толстая баба брезгливо тыкала пальцем в коровью шею и причитала, другая совестила её и советовала не выпендриваться. Егора самого тянули в разные стороны и требовали отрубить по маленькому кусочку, но "чтоб с мякотью". Дочка сидела за колченогим столом с тетрадью и ручкой и испуганно взирала на происходящее. Он попытался втолковать двум стервозного вида бабёнкам, нахально ухватившим заднюю ляжку и таскавшим её по полу, что к мякоти надо и рёбра брать. Они в ответ заверещали, что кости им без надобности и, не прислушиваясь к голосу спаведливости, закинули ляжку на весы. Конец бедламу положила вездесущая тётя Нина, знавшая всю деревню и пришедшая вместе с Валентиной за мясом.
- Вы, бабы, чего вытворяете? Сами скотину не держите, не знаете, как оно? - досталось и Егору: - Ты кого делаешь? Куда ты мякоть по восемь продаёшь? Её расхватают, с остальным, что делать будешь? Мякоть продавай по десять, рёбра по восемь. Я б вот так сделала, а вы как хотите.
Молодайка сторожившая переднюю лопатку, швырнула ей назад.
- Не надо мне ничего! То по восемь, то по десять. Наживаетесь на нашем горбу!
Тётя Нина упёрла руки в боки и захохотала.
- Смотри-ка, наживаются! Ты её вырасти, эту скотину! Иди в магазин, там дешевле, по тринадцать. Люди одолжение делают, в долг продают, а вы орёте ещё!
Обе стервы куда-то исчезли, и галдёж прекратился. Бабы загомонили: "Правда, правда, сами скотину держим, знаем, как оно достаётся". Больше в цены Егор не вникал, а только рубил. Костяные осколки летели во все стороны, попадая ему в лицо и усеивая пол. Командовала Валентина, на ходу набравшись опыта у тёти Нины.
Перед глазами Егора стояли раскрытые кричащие рты, обнажённые кости, кровенящееся мясо, мёртвые коровьи глаза, в которых не было прощения. Он взмахивал топором, и топор то со звоном натыкался на кость, с чавканьем утопал в мягкой плоти. Он видел одну сплошную кровавую пелену, мало соображая, что делает, и ему приходилось каждый раз показывать пальцем, куда направить топор. Перед ним лежала не коровья туша, а его собственное тело и он безжалостно кромсал самого себя. А рядом ссорились, торговались из-за кусков его души. Он рубил и рубил, и то мерзкое и злобное, чему он противился и не хотел, чтобы оно жило в нём, окончательно вползло ему в душу, поселилось в ней, и он стал гадок самому себе.
Через три часа всё было закончено. Дочка наторговала триста девять тысяч и листок записей. Морща лоб, она подсчитывала итог, но он даже не спросил о нём. Деньги ему были не нужны, они стали омерзительны. Не глядя на тревожно следившую за ним Валентину, он, как был с окровавленным топором в руках, направился к двери, но жена остановила его.
- Оставь топор, Егор. Оля обмоет, не хорошо так-то, весь в крови.
Он подошёл к столу и аккуратно положил топор на пол. Он всё делал аккуратно. Перед ним на столе лежали деньги, о чём-то подумав, он отсчитал тридцать тысяч. Дочь вопросительно посмотрела на мать, но та подтверждающе кивнула. По дороге домой он зашёл в магазин и купил две бутылки водки. Сосед ходил по двору, он показал ему бутылку и кивнул на баньку. Сосед разулыбался, но Егор не ответил ему обычной улыбкой, он действовал, как автомат. Сосед принёс шмат сала и полбуханки хлеба. Они сели на лавку, положив между собой закуску.
- Пить-то из ковша? - спросил сосед.
- Где-то чашки есть, - хрипло ответил Егор и, откинув занавеску, взял их с подоконника. - Квас пили да лимонад девчонки как-то покупали, - пояснил он.
Он откупорил бутылку и разлил водку в широкие чашки. Не тратя времени на разговоры, они торопливо взяли чашки в руки. Сосед - хряпнуть за компанию с устатку, Егор - залить дыру в душе, название которой - безысходность.
1997г.