«Где я?» - спрашиваю сам себя. Вопрос, лишенный всякого смысла. Задавай его не задавай - ответ всегда известен заранее. Я - в собственной жизни. Вокруг – моя единственная реальность. Не то чтобы я желал их себе такими, но вот они – мои будни, мои заботы, мои обстоятельства.
Харуки Мураками
С утра зацвел спатифиллюм. Она так долго учила это слово, что лишний раз с гордостью повторила название цветка, который в народе, не мудрствуя лукаво, почему-то прозвали «женским счастьем». Удивительно все-таки, как причудлива иногда народная логика. Действительно, отчего же непременно счастье, да еще и женское? Ей вспомнился день, когда, аккуратно вынимая росток из горшка (давно хотелось посадить этот непременный атрибут женского счастья), она спросила о названии Елену Денисовну, цветовода со стажем. Та высказала свои соображения, хитро обведя взглядом всех, кто был в учительской, а народу там всегда полно:
- Девочки, вы посмотрите на цветок. Кулечек, а в нем жирный такой пестик, как кукурузный початок, чем не женское счастье?
- Не ходите, девки, замуж
За Ивана Кузина!
У Ивана Кузина
Большая кукурузина! – залихватски пропела Ирина.
Все засмеялись. А она внезапно злорадно подумала о себе: «Получила! Какой вопрос – такой ответ в бабском коллективе. А что ждала? У каждой второй мужика-то нормального нет, а ты полезла со своим «женским счастьем»!»
В учительской тем временем уже шел оживленный спор о том, как же заставить это проклятое женское счастье зацвести. Елена Денисовна утверждала, что нужен обязательно тесный горшок. Ирка кричала: «Подкармливать надо, подкармливать, а мы поливаем раз в неделю и ждем с моря погоды». А Нина Андреевна трагическим голосом рассказывала страшную историю о том, как у одной женщины (между прочим, ее близкой знакомой) этот спатифиллюм, будь он неладен, цвел-цвел, а однажды не стал, и она, представляете, раком заболела…
Тогда, не дослушав страшной истории, она незаметно вышла …
Итак, спатифиллюм зацвел, но на привычном распорядке дня это никак не сказалось. Сонно моргая упрямо слипающимися глазами, она потащилась в ванную, привычно взяла губку и, путаясь в длинной ночной рубашке, наклонилась над раковиной. Дело в том, что, несмотря на просьбы-призывы пожалеть ее, бедную, даже скандальные, грубые реплики, ни свекор, ни муж, ни сын так и не научились быть аккуратными. А она не могла, ну просто физически не могла видеть эту желтую пенную воду в рукаве унитаза, мелкие, словно угольная пыль, щетинки в раковине после бритья, влажное мыло в коричневато-серых землистых разводах. «Что поделать, это у них наследственное», - говорила мама, пытаясь ее приободрить. Маме, повидавшей, ох, как много, казалось, что так она научит свою строптивую дочь великой мудрости: терпеть то, что нельзя изменить …
Движениями, выработанными десятилетием, она смыла унитаз, потерла раковину и принялась чистить зубы, про себя приговаривая: «Мы университетов не кончали!» Так часто говорил ее отец, пытаясь перед всеми, а главное перед собой, оправдаться за свою работу. Он был ассенизатором. Уже потом, готовясь к поступлению, кстати сказать, в университет, она с удивлением прочла это звучное слово у Маяковского, с гордостью причислявшего себя к людям данной профессии. Хотя справедливости ради надо сказать, что вряд ли Маяковский представлял, как оно на самом-то деле изо дня в день, из года в год убирать чужое дерьмо, увы, не в переносном смысле … Папа называл себя «говнарем», да и то, когда был пьян. Однако никогда она не помнила, чтобы от него шёл неприятный запах, а чистоте и аккуратности ногтей мог позавидовать интеллигентный профессор, которого рядом с собой папа не мог представить даже в самом радужном сне. Она, его дочь, обучаясь потом в вожделенном университете, повидала всяких профессоров, один из них, между прочим, имел привычку грызть свои далеко не опрятные ногти.
Водные процедуры быстро закончились. Рассюсюкивать было некогда. Расписание утра приближалось по точности к английскому: в 6-53 включался телевизор, который уже много лет (до чего дошел прогресс!) заменял семье будильник. Две минуты на «тя-по-тя-вы-не-мо»… и планета неслась вскачь. Легким движением руки вода превращается в чай, физиономия - в лицо, спящее царство в составе двух мужчин: сына и мужа – в очередь к освобожденной ею ванной. И тут главное - очередь эту не прозевать. Вот ведь какое дело: бабушка наша (так, не сговариваясь, все звали свекровь) испытывала редкую для нее потребность в чистоте исключительно в период с 7-00 до 7-30. «Спокойствие, только спокойствие… Ты, между прочим, будущая свекровь»,- вместо «Отче наш» прошептала она. Когда-то, вот уже 13 лет назад, знаковое для нее число, было принято решение уйти от родителей в дом свекра и свекрови.
Причудливы лики любви: звезды называют именами любимых, стихи пишут, некоторые жизнь самоубийством заканчивают (ну эти, положим, идиоты). Однако романтично-то как! А тут в доказательство любви к супругу всего-то адресок сменила! А свезло дурехе, как свезло: комната сыну отдельная, комната молодым отдельная! Подумаешь, кухня да ванная с туалетом общие, но ведь это, как говорил ранее упомянутый мудрый Карлсон, дело-то житейское! «А теперь «молодая была не молода», - ни к селу ни к городу вспомнилась цитата из «Двенадцати стульев». Голова ее была набита цитатами, как подушка перьями, на все случаи жизни, иногда это помогало отвлечься. Вот и сейчас, в минуту утренней передышки, отхлебывая горячий кофе, она злорадно подумала: «Хочешь быть счастливой - будь,- а потом с удовольствием прибавила,- или сдохни!»
Кстати о голове… Вчера, в очередной раз меняя цвет волос, а что еще в нашей жизни легко поменять женщине бальзаковского возраста (тьфу, дурацкое выражение: при чем тут Бальзак?), она опять ошиблась с оттенком. И сегодня утром ее голова вместо благородного медного цвета полыхала огнем с красными искрами, как у женщины легкого поведения времен французской революции (Бальзак все-таки оказался «при чем»). « Надеюсь, реклама как всегда врет, и волосы вскоре «полиняют», - уныло подумала она, расчесываясь, - то ли дело иссиня-черный, в нем не ошибешься». Два года назад она к ужасу всех родных, близких и не очень, презрев советы и предостережения парикмахера, нырнула в черный, как в омут. Зачем это сделала она, блондинка с пепельным оттенком, которому завидовали даже прохожие?
-Извините, девушка, не подскажите, как называется Ваша краска.
- Это собственный цвет, – и в ответ на понимающий презрительный взгляд, мол, знаем, чей, небось «L*OREAL» постарался, уже не вслух: «Пошли к черту».
В тот год умер ее отец. Папа уходил долго и мучительно. Сначала он перестал ходить, затем говорить. Болезнь страшно незаметно подменила голубоглазого работягу, хлебосола сначала озлобленным алкоголиком, а затем слепым инвалидом. Все уже жалели только маму, само существование которой стало несомненным утверждение того, что ангелы не только существуют, но иногда живут рядом с нами. Казалось бы, смерть принесет облегчение всем. Но в тот момент в груди у нее, его единственной дочери, образовалась такая пустота, что страшнее слез и горя. Почему-то помнилось, как уже по холодному и чуждо-спокойному лицу отца ползал неизвестно откуда взявшийся муравей и мучительно хотелось поправить перекрутившийся рукав пиджака на застывшей руке. Тогда или позже, она уже не знала, пришло решение: волосы будут черными. Но, поется в песне, «лучшим лекарем в мире считается время». И спустя два года, вертя в руке апельсин, в новогоднюю ночь она приняла решение – буду рыжей. Бог его знает, какие мысли приходят к человеку…
Итак, роль жены и матери в утреннем этюде сыграна, пора готовиться к мизансцене под названием «В трудовом припадке». Так она называла восемь уроков, щедро поставленными в расписание ее работодателями.
Принято считать, что в современной школе работают
а) неудачники
б) старые девы
в) в ожидании другой работы.
Ее случай был редким совпадением желания и призвание. Коллективчик свой она любила, хотя часто, смеясь, называла террариумом единомышленников, а для многих была «обосранной аристократкой» (извините, из песни, как говорят, слов не выбросишь). Она-то, чей дед «землю пахал»: ха-ха, опять цитата из «Отцов и детей», кажется.
Сегодня диктант в восьмом. Они еще не знают, паршивцы (это ласково, честно), как им крупно повезло: текст она забыла, не случайно спатифиллюм зацвел, только пока это свидетельствовало лишь о скромном ученическом счастье: диктанта все-таки не будет.
Звонок. Дежурное «здравствуйте-рада-вас-видеть-садитесь»:
- Произошло досадное недоразумение, - как можно строже сказала она (а пусть не радуются раньше времени, обидно, ведь цветок зацвел у нее, а им достались искры счастья). И вдруг с последней парты раздался звонкий голос похожего на медвежонка, кругленького, такого неугомонного, всегда всем мешающего чертика из табакерки, как она его называла, Мишки Араляна:
- Вы голову перекрасили!
Ее смех утонул в общем хохоте, и день покатился, как мячик, над которым твоя власть так очевидна и так призрачна.
Большая перемена – символ относительности времени. Казалось бы, сорок минут урока – вечность, сорок минут передышки – мгновение. Но если не передохнЕм, то передОхнем. В это время с девочками ( возраст «девочек» колеблется от … Впрочем, зачем говорить о колебаниях, всем хочется устойчивой молодости. Итак, девочки пьют чай «по интересам». Пить чай в кабинете литературы, где есть лаборантская (невиданная роскошь для среднестатистического учебного заведения, где подобные лаборантские положены лишь биологам, физикам и химикам) тесно. Но в биологии пить чай в окружении заспиртованных существ как-то не хочется. «Она у нас тонкой душевной организации, - биологиня щурила близорукие глазки. - Я же тебя не в анатомичку зову». Вот ведь тетка хорошая, а без колкостей никто не может. Ну да бог с ней. Может, главное в таком соседстве с заспиртованными бывшими жителями планеты то, что ты по эту сторону банки. Сомнительная надежда, но надежда.
Совершенно некстати вспомнился случай из детства. Отдыхая в Новороссийске в многочисленной компании (отец всегда собирал вокруг шумную толпу, будто не мог наслаждаться отпуском в одиночестве), она с девчонками - подругами на час – поймала цикаду. Цикаду поймать сложно: прячется, паразитка, и свистит из куста, словно дразнит. Наконец, охота юных энтомологов окончилась победой. Забыв о милосердии к живым существам, руководствуясь исключительно необходимостью научного эксперимента, девчонки решили южную муху заспиртовать. Благо, для этих целей под рукой было все необходимое: быстренько вылили содержимое подходящей баночки, найденной в дорожной аптечке одной из запасливых мам, быстренько налили водки, ее-то искать не надо, вон ее сколько у отдыхающих родителей, и на видное место торжественно водрузили уже не баночку, а колбу с трофеем. Разницу в названии емкостей пояснила Иринка, а она уже в восьмом классе химию изучала, и то, что водка заспиртует не хуже спирта, знала точно. Правда, то, что водка парализует муху-цикаду знала и наша героиня по горькому опыту наблюдения за отцом семейства. Кстати, все, что со спиртом, называется колбой? Этот вопрос остался без ответа. Все внимание нацелено на муху цеце, тьфу, цикаду, хотя, в данном случае какая разница. Та еще долго плавала в алкоголе и никак не хотела спиртоваться. Наконец, прощально взмахнула лапками и легла на стеклянное дно. Верится, что смерть цикады наступила в состоянии алкогольного опьянения, почти под наркозом, по крайней мере, жертва не мучилась жестоким похмельем.
Однако история еще не закончилась. Весь вечер девчонки делились: кто отнесет в школу для кабинета биологии их ценный экземпляр. Даже поссорились, выясняя вклад каждой в дело поимки бедного насекомого. Так и уснули, не договорившись.
Утром разбудил хохот взрослых: обсуждали пари вчерашнего вечера. Оказывается, выпивка закончилась как-то неожиданно, а для достижения нирваны (конечно, таких слов тогда никто не знал) не хватало каких-то пятидесяти граммов. На глаза попалась колба с мухой. Озарение, что там то, что нужно для полной гармонии, пришло ко всем и сразу. Решение было принято молниеносно: этих животворных граммов достоин каждый из страждущих, но награда найдет героя, который осмелится закусить почившим насекомым. «Треугольник будет выпит, будь он хоть параллелепипед, будь он круг, едрена вошь». Герой нашелся.
Девчонки рыдали в голос на удивление всех взрослых. Если бы в мушином царстве узнали о судьбе соплеменницы, она стала бы национальной героиней. Во имя науки ее поймали, умертвили, потом съели вандалы, и наконец, оплакали юные девы. Но дело бедной цикады не пропало. Тем утром, она – так увлекавшаяся биологией (олимпиады детские выигрывала, между прочим, областного значения, - гордилась мама, а папа называл будущим Мичуриным, из ботаников он знал только эту фамилию) – приняла окончательное решение: биофак не для тех, у кого тонкая душевная организация.
- Ты о чем задумалась? – прямо в ухо спросила Ольга.
- Да так. Машина времени не вовремя стартовала.
- Ну ты даешь. День только начался, а уже признаки горячки вследствие трудоголизма, - усмехнулась Оля.
«Сейчас будет допрос с пристрастием», - подумала Она. Но обошлось: подала голос Алина.
- Девчонки, представляете, телефон сломался, закон подлости, а денег нет. Что делать, ума не приложу, - Алина жаловалась редко. Совсем недавно у нее наладилась личная жизнь и совсем разладилась финансовая. Ее Левон привык не перерабатываться, а тут на голову свалилась любимая женщина. Алина к цели совместного проживания шла с убежденностью маньячки семейного движения. Одинокая и свободная коллега Ольга ее не понимала. Она же старалась не вмешиваться в разговоры. Ей было нельзя, у нее есть все: дом теплый, муж внимательный, сын единственный, родителей набор, пусть не полный. Таким, как она, в спорах о преимуществах и недостатках гражданского брака надо помалкивать, ибо корабль женской дружбы в таких вот вопросах дает крен в сторону неминуемой гибели.
- Давай я тебе займу, - неожиданно предложила она. Деньги в долг она всегда давала неохотно. Справедливости ради, надо сказать, и просили нечасто. Эта ее жадность составляла предмет шуток в семье. Мама подтрунивала, цитируя свою свекровь: «Скупость не глупость», а муж откровенно смеялся: сама себя не объегорь. Вроде бы и не нуждалась ни в чем, отец баловал свою козявку, а вот, поди ж ты. «Может, это у меня из прошлой жизни, голодной и бедной?» – вздыхала она.
- Серьезно? Ты бы меня выручила, - тут же согласилась Алинка. – Когда отдать?
- Да неважно, когда сможешь, - сказала и пожалела. Снова дала повод посудачить о разнице достатка каждой из них. – «Ну и к черту все. Что там Станиславский говорил: «Быть, а не казаться». К черту. Да, красивая, богатая, счастливая! Съели! Один ее приятель, узнав, что она родилась в год Обезьяны, удовлетворенно произнес: «А я-то думаю, что это тебя колбасит? А ты, как та обезьяна из анекдота, никак не решишь, к какой примкнуть группе: красивых или умных.»
Тут же разболелась спина: а не надо нагружать на свои плечи чужие проблемы - а еще ехать в Университет на вторую серию. Второй серией она называла работу по совместительству. То же самое, но для многочисленных родственников звучит значительно: «наша в университете». Был бы доволен отец. Ох уж эта частица «бы». Жизнь не терпит сослагательных наклонений.
Эта привычная преподавательская работа на новом месте ее тревожила: с тревогой она принимала любые перемены. Школу меняла тяжело, хотя целый мешок приятелей образовался в течение первой недели обучения на новом месте, работать пришла в ту же школу, как к себе домой. Все помнили бывшую ученицу, процесс адаптации был исключен. И тут Аленка, подружка со времен университетской юности, подсуетила новое место:
- Выгод – куча,- Аленка загибала пальцы, -
во-первых, дети прошли отбор. Тупых, извините, нет.
во-вторых, сын обеспечен местом в университете. Такие льготы, пойди-поищи.
в-третьих, коллектив чудесный. ( У Аленки везде коллектив чудесный. Такой уж светлый человек ее подружка). - Короче, я уже договорилась, завтра приходи на собеседование, - подвела итог Алена.
Она вздохнула. Поистине, для решительного шага вперед иногда нужен сильный пинок сзади.
На собеседовании директор значительно надувал щеки и стращал преподаванием литературы на философской основе. Она подыгрывала: в меру подобострастна, но не до идиотизма, пока он внезапно не спросил:
- А как вы относитесь к преподаванию?
Не успев выбрать цитату, подходящую случаю, Она ляпнула:
- Как к диагнозу.
Видно, это как-то смутило Вадима Кирилловича. Бровки на его невозмутимом лице выстроились смешным домиком, но заветные слова «хорошо, оформляйтесь, все остальное расскажет Марина Яковлевна» он все-таки произнес. Так появилась вторая серия, на которую она по вторникам летела как оглашенная.
Еще три пары, по-школьному шесть уроков плюс к уже проведенным двум. Итого восемь. «Не хило, принцесса?» – усмехнулась она самой себе. Принцессой она называла себя только в таких случаях, после того, как услышала присказку знакомой барышни: «Что же делать, если все люди как люди, только я принцесса».
Сегодня все три пары - лекции. Только в лицее в ее лексиконе появилось забытое слово «лекция». В школе рассказ о творчестве писателя, о литературных направлениях был только рассказом, а здесь «лекция». Собственные монологи, исключающие тяжелую повинность опроса домашнего задания, она любила. Давным-давно пристрастилась к наркотической зависимости под названием «внимательное слушание».
А было это так. Каждое лето, закончив очередной класс, школьники выезжали в летний трудовой лагерь на две недели. Трудовое воспитание подрастающего поколения было важной составляющей всего воспитательного процесса уже несуществующей страны. Ребята в такие колхозы ехали с энтузиазмом, основанным, конечно, вовсе не на понимании политики государства. Две недели отсутствия родителей, две недели общения с себе подобными. Две недели веселья. Амурных историй, запретной игры в карты по вечерам. Даже дежурные комсомольские мероприятия не могли испортить своим фальшивым запашком аромат свободы. Те же три часа, которые новоявленные колхозники проводили на поле, сути дела не меняли. Уже тогда она искренне удивлялась: неужели сельскому хозяйству было больше пользы, чем вреда, наносимого варварскими методами сбора урожая «детишками», испорченными урбанизацией?
В один из таких колхозных вечеров зарядил дождик, совсем не летний, тягучий, серенький, сопровождающийся сумерками и тоской. И не было ему конца и края. Дискотека на свежем воздухе откладывалась по метеорологическим причинам. Занять же подростков в возрасте четырнадцати-шестнадцати лет в количестве трехсот человек просто необходимо во избежание глобальных разрушений. Как гласит закон физики, энергия никуда не девается. А если энергию не направлять, то рвануть может – будь здоров. Это уже гласит закон воспитания.
В штабе идейных работников задумали провести вечер памяти французского писателя Сент-Экзюпери. Почему именно его памяти она не знает до сих пор. Ни с днем рождения писателя, ни с днем его трагической гибели дата никак не стыковалась. Однако задумано – должно быть сделано. Собрали всех, кто мог бы подготовить небольшое выступление об авторе «Маленького принца». Таких оказалось ничтожно мало. Она попала в этот круг.
Так уж случилось, что к четырнадцати годам она много чего прочитала. В выборе книг продвигалась ощупью: советоваться было не с кем (не с учителем же литературы, прости ее Господи, за все, что она напортила в литературе, и в детских душах заодно). Так она «нащупала» сказку Экзюпери. Ей и до сих пор кажется, что любое произведение написано ради одной фразы, избираемой каждым читателем индивидуально. Ее фразой стало знаменитое «Все глазами не увидать – зорко одно лишь сердце».
Короче, рассказать о писателе-французе, носящем длинное имя «АНТУАН-МАРИ-РОЖЕ-ДЕ-СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ», досталось ее. Сейчас она видит этот вечер так, словно смотрит фильм о незнакомой и в то же самое время так похожей на нее девочке.
Всех согнали в столовую, превратив ее в импровизированный зрительный зал. Расселись. Шумно. Успокоить народ и добиться какой-либо тишины не представляется возможным. Она с высоким хвостом в белом платье в мелкий цветочек. Волнуется. Надо как-то начинать. Громан говорит: «Иди. Тише не будет». Она словно выпадает на середину так называемой сцены … И тут случилось чудо. ЕЕ личное чудо. Голос зазвучал отдельно от субтильной девочки-очкарика. Кто-то потушил свет. Послышалась музыка. (Говорят, мальчишки включили магнитофон без разрешения). И стало удивительно тихо. Она не помнила, о чем тогда говорила, но видела сотни внимательных глаз. Ее СЛУШАЛИ.
С тех самых пор ее всегда внимательно слушали ученики. И уже не девочка-подросток, и от длинных белых волос осталась короткая рыжая грива, и от ненавистных очков она избавилась, есть надежда, навсегда, но каждый раз, рассказывая о том, что думает и чувствует сама, она получает наркотическое удовольствие от взглядов внимательных глаз ее учеников. Позже ее жестоко ударят словами: «Научись жить реальностью: здесь и сейчас. Эмоции непродуктивны». И она не найдется с ответом, потому что искренне верит в то, что может «отменять» реальность.
Наконец, конец всем ее сладострастным мучениям. «Не работа, а мечта садомазохиста», - усмехнулась она. Ее уже ждал Виктор: на телефоне светилась надпись «я на месте». Он и правда всегда был на месте, так нужном ей месте. Как он догадывался о том, где и когда ей понадобится его помощь, – загадка. Тогда, на кладбище, во время похорон отца, она все время отклонялась назад и всегда упиралась спиной в его грудь. Его грудь всегда была в ее распоряжении. «Дорогой мой человек, надеюсь, ты во мне тоже уверен», - она вздохнула. Сама в себе была неуверенна. Аленка, смеясь, называла ее мартышкой с гранатой. Но ради своих мужичков… «Только без проверок, пожалуйста, - сжав руки в замок, попросила она того, кто все видит и знает. – Чашу эту мимо пронеси.»
- Ну как? Пациент скорее жив, чем мертв? - спросил Виктор, когда она в полудохлом состоянии упала на переднее сидение их машины.
- У нас ужин не готов, - доложила Она в ответ на вопрос.
Они уже много лет общались лишь им одним ведомым способом. Вопросы и ответы на них, с точки зрения посторонних, совсем не совпадали. На то они и посторонние, их дело – сторона.
- Тоже мне проблема. Заедем, колбасы купим. Ромка чай заварит.
- Угу. Музыку выключи.
Это было вечным предметом их спора. Она, получившая музыкальное образование у частного учителя, (Васька дочку балует. Сам говнарь, а ее в жены дипломату готовит) совершенно не выносила музыки. Не то чтобы была бесчувственной, просто слушание музыки воспринимала как тяжелую душевную работу, где наслаждение и труд были неразделимы. Этакое трудное наслаждение. Виктор же, музыкант-самоучка, умел в музыке жить. Где бы он ни находился, обязательно искал глазами радио, магнитофон, одним словом, - все, что могло издавать звуки. В пище всеяден - в музыке он был гурман, хотя абсолютно не умел воспроизвести голосом даже самую простую мелодию, разве что «чижика-пыжика», зато талантливо умел слушать. Талант слушателя – редкий талант. Виктор в этой области был гением. Правда, была оборотная сторона медали. Он был молчалив. Все их ссоры представляли собой ее развернутый монолог с целым спектром доказательств, паутиной логических утверждений, всплеском эмоций. Он молчал. С годами она научилась интерпретировать его молчание: оно могло быть виноватым, напряженным, тревожным и еще Бог знает каким. Молчание было многозначным, как символ – «окно в бесконечность». Однажды она сказала:
- Я бы запретила твое молчание как бактериологическое оружие.
- Тогда я остался бы совсем беззащитным, - вдруг ответил он.
Музыка оборвалась. В машине стало тихо.
- Как дела? - задала она дежурный вопрос.
- Нормально, - дежурно ответил он. «Пароль – отзыв», - пронеслось в ее голове. Его «нормально» за много лет она научилась читать как профессиональный шифровальщик. Сегодня это звучало так: сдача объекта далеко, в спину не дышат, в глаза не заглядывают, зарплата скоро. Субъекто-объектные отношения, изучаемые ею на философии, к терминологии мужа-строителя отношения не имели. Объектом называлось любое возводимое здание, а субъектов заменили «субчики» - субподрядчики. Вот вам и русский устный. «Страшно далеки были они от народа, но дело их не пропало, декабристы разбудили Герцена…» - полетело перо еще одной цитаты. «Пора лечиться», – вяло, без эмоций констатировала она.
Поужинали, выпили по рюмочке: «Господи, прими за лекарство» - под беззлобный Ромкин комментарий по поводу «пьющие родители – горе в семье». Счастливый мальчик. Знал бы он, как это – ждать с работы отца, точно зная, что он пьян, зол, агрессивен и элементарно опасен. Знал бы он, что между любовью и ненавистью нет ни одного шага. Знал бы он, как она писала в дневнике страшные желания, а потом плакала, вырывая страницы. «Что же это я, Боже мой, не надо, не знай ничего из всего пережитого, мальчик мой единственный, это только моя боль, только моя…» Она порывисто сгребла своих мужиков обеими руками.
- Ты че, мам? – сын стыдливо отстранился. Он был в том возрасте, когда любое проявление материнской нежности считал покушением на личную свободу, хотя сам иногда «нежничал».
- Не «чекай», - привычно сделала замечание. – Помой посуду.
- Ну слава Богу! А ты чай завари.
Вечер медленно катился в объятия ночи.
Должна позвонить мама. После смерти отца она осталась жить в квартире одна. С восьми до девяти вечера было временем их «созвона». Она называла это ежевечернее общение «сигнальными ракетами»: осветили друг друга - все в пределах видимости, все в пределах нормы. Иногда разговор длился меньше минуты: обменивались взаимным «нормально», осведомлялись о здоровье друг друга и мальчиков (мальчиками мама называла и внука и зятя). Иногда голос мамы звучал тревожно, таких моментов она откровенно боялась. Это могло означать только одно: опять служба ОБС (одна баба сказала) посеяла панику в маминой душе и будет допрос с пристрастием. Сегодня голос прозвучал именно так.
- Это я. Как дела?
- Как обычно, мама. Все дома, все живы-здоровы. Ты как себя чувствуешь?
- Я себя чувствую как пожилая женщина. У меня все в порядке. У Ромы все нормально с учебой?
- Да. А почему таким тоном?
- Обычный тон. Я просто смотрю: ты совсем мало интересуешься его успехами.
- Ну кто тебе сказал, мама, что мало, - устало вздохнула она. Диалог обещал быть тяжелым.
- А вдруг он тебе говорит, что все нормально, а сам занятия пропускает. Сходила бы в деканат. Сейчас там какие-то рейтинги придумали. Вот и узнаешь.
- Ей бы сказать: «Хорошо, мамочка, так и сделаю». Но проклятый характер вылез в самый неподходящий момент. Вот уж действительно, смирение не входило в число ее добродетелей.
- Я никуда не пойду. Нужна будет помощь, он сам скажет.
- Скажет, когда из института вылетит.
- Ну с чего ты взяла, что он должен вылететь.
- У Эмки сын так и вылетел. Кормил мамашу баснями, она уши развесила, а потом только приказ на отчисление прочитала. Столько денег отвалили за поступление.
- Ну а мы с Ромкой здесь при чем? Эмме сочувствую, но унижать сына подозрениями не буду. Что-то я не припоминаю, чтобы за время моего обучения в университете ты куда-нибудь ходила. Ты даже не знала времени моих сессий.
- Что ты сравниваешь. Ты у меня была умница, самостоятельная.
- Значит твой внук несамостоятельный дундук ?
- Я так не сказала.
- Нет, сказала. Пусть и не прямо.
- Ладно, делайте, как знаете. Вы теперь грамотные. Мои советы не нужны.
- Мам, ну не заводись, ну что ты обижаешься, - опомнившись, заклянчила она. – Ну все же ведь хорошо. Не надо придумывать несуществующих проблем и уж тем более не надо их героически преодолевать.
- Тебя не переспоришь. Я Виктору сочувствую.
- Ну слава Богу. Теща сочувствует зятю. Это что-то из области фантастики, – она облегченно засмеялась.
- Я тебя знаю. Ты такое можешь выкинуть.
- Мам, ну с чего ты взяла. Когда это я выкидывала?
- Я сказала «можешь». Помнишь, как озеро переплывала?
- Вспомнила бабушка про первый поцелуй. Когда это было…
- Было же. Решишь плыть – подумай о тех, кто на берегу останется.
- У меня сегодня сплошная философия. Ладно, мамочка. Мы сейчас чай пить будем и никаких озер.
- Пейте, не буду отвлекать. До завтра.
- Спокойной ночи, - она нажала отбой и задумалась: «Надо же, когда же был этот заплыв?»
Ей было тогда лет девять, наверное. Отец в очередной раз повез их «на природу». Он, деревенский паренек, так и не стал городским жителем. Поездки в деревню, на родину, предпринимались в любые длинные выходные и отпуск. Она деревню и природу от всей души ненавидела. Оставили бы ее в покое с ее книгами. Но папа был уверен, что худенькой, болезненной девочке необходим свежий воздух. А когда папа был в чем-то уверен, другим выбора не оставалось. Ей вообще иногда казалось, что она обманула все его ожидания. Во-первых, родилась девочкой. Во-вторых, была совершенно не спортивной: мяча боялась, бегала плохо, машину водить не хотела. Все говорили, что Васька без ума от своей дочери. А ей казалось, что он просто робеет в присутствии совершенно непонятной ему девочки. Она все время читала, сутулилась, внимательно смотрела через очки, словно колола глазками-булавками. «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой». Ай да Пушкин, ай да сукин сын. В тот день она как обычно сидела под деревом и читала предусмотрительно взятую с собой «на природу» книжку.
- Ты бы хоть поплавала. Озеро глубокое, а вода теплая. «Хоть плавать ее научил», - наверное, подумал отец.
Она, ежась, вошла в воду. Очки остались на берегу. Взгляд ее был рассеян. В такие минуты мир вокруг нее менялся. Он становился настоящим: нечетким, незнакомым, опасным. Другой берег зарос камышом. Ей показалось, что там ходит цапля. «Я ее увижу, если подплыву ближе» - и, легко оттолкнувшись, поплыла. Ни о времени, ни о расстоянии она не думала. Просто плыла. Это было удивительное ощущение движения навстречу неведомому и притягательному, ощущение невесомости. Ей даже в голову не пришло, что сил может не хватить, что ее может испугать озерная живность, что дорога обратно всегда сложнее. Она просто плыла к цели. Позже, в самые сложные моменты своей жизни, когда она принимала решение, она будто снова входила в озеро. Может быть, впервые свободной от всех страхов, своих и чужих, она стала именно тогда.
Ноги коснулись илистого дна. Она засмеялась: вода действительно теплая, тело наполнено приятной усталостью, а цапля улетела, а может, ее и не было вовсе. Но это уже неважно. Она доплыла. И тут услышала истеричный крик мамы: «Возвращайся по берегу! Слышишь, по берегу!».
- Но я же могу доплыть.
- Я тебя умоляю, доченька, по берегу!
Реальность вернулась. Но главное состоялось: она поняла, что способна на то, чего от нее никто не ждет. И сил хватит, и решимости.
Неожиданные воспоминания прервал недовольный голос сына: «Ну вы идете чай пить?»
Оставшиеся пару часов до наступления глубокой ночи (ох уж эти «совы») каждый проводил на закрепленной за ним территории: Она читала в спальне, Ромка в своей комнате смотрел какой-то боевик, муж упоенно щелкал кнопками телевизора. (Кажется, эта болезнь современных мужчин называется запингом.) Время от времени она ожесточенно боролась с этой привычкой Виктора смотреть все одновременно и ничего в совокупности. Сегодня на такую борьбу сил уже не хватило.
Около полуночи телевизор, наконец, выключен, глава дочитана. Можно и в гости к Морфею.
- Ром, можно? – она привычно вошла в комнату сыну пожелать спокойной ночи. Это был незыблемый ритуал, негласно установленный в их семье со времен ее детства. Иногда ей казалось, что если не будет этих слов «До завтра, сынок», то и самого завтра не будет. Когда-то Ромка обязательно лежал в их постели хоть пару минут, потом такие «полежалки» сменил их диалог на ночь.
- Мам, а ты мне сказки в детстве сама придумывала?
- Грешна, было дело. А ты что вдруг вспомнил дела давно минувших дней?
- Да Наташка тебя сказочницей называет.
- Это почему же? Я им на уроке всю правду, как на духу и о Блоке и о Есенине, - она засмеялась. Наташка больше была влюблена в учительницу, чем в ее сына. Но он, кажется, и не парился по этому поводу. (Муж со знанием дела, глядя на их встречи, заявил ей: «Поверь, это еще не то.»)
- Слушай, а расскажи свою.
- Сейчас?
- Ну да…
- Ну ты даешь. Ты уже не поймешь
- Что значит уже. Вообще-то люди с возрастом умнеют, - степенно произнес сын.
- Вот именно. Умнеют. А для сказок надо быть либо ребенком, либо мудрецом.
- А без философии нельзя…
- Наверно, нельзя, - вздохнула она. Ромка обиженно засопел.
- Ладно. Только она девчачья. Пойдет?
- Угу.
« В одной семье долго не было детей, но вот Бог смилостивился и послал девочку. Она родилась хорошенькой: волосики светлые, вьются, глазки голубые, кожа белая. И хотя семья была простая, стали называть ее принцесса. А у каждой принцессы должны быть феи-покровительницы. Слетелись они к малышке и решили одарить ее волшебными подарками. Первая сказала: «Она будет уметь шить. И даже когда ей нечего будет носить, из самой простой материи она сумеет сшить королевский наряд». Вторая пообещала: «Из самых простых продуктов она сможет приготовить такие яства, что и во дворцах не подают». Третья добавила: «Пусть она умеет создавать уют в любом доме. И где бы она ни жила, место это будет уютным гнездышком».
- Мам, там же обязательно кто-то подгадить должен.
- А как же! И тут четвертая, стоявшая скромно в сторонке, фея-практикантка, тоже решила показать свои способности. И не спросив разрешения старших наставниц, поспешила с подарком:
- А ночами она будет видеть интересные цветные сны, которые унесут ее от повседневных забот. Но это будут только сны, больше я пока не умею…
Старшие феи зацыкали, зажимая рот молоденькой товарке, но было поздно. Да сбылось все сказанное. Вот и сказочке конец.
- Не понял. А в чем подвох? Ну сны о том, что в жизни не бывает… Ну и что?
- Я же тебя предупреждала: сказка девчачья.
- Да ну тебя, мама. Всегда так. А вообще-то я б на такой принцессе женился: и готовит, и уют создает, и даже шить умеет.
- А я бы посоветовала сто раз подумать перед женитьбой на такой вот принцессе.
- Это почему?
- Ее будет трудно любить.
- Это еще почему? – Ромка снова повторил вопрос
- А ты о последнем подарке забыл. Ладно, спи. Как там в сказках: «Утро вечера мудренее».
- Ты сегодня долго, - с интересом констатировал муж.
- Сказочку рассказывала.
- А вот это что-то новенькое.
- Скорее старенькое. В бабушки готовлюсь.
- А не рановато?
- Так я ж готовлюсь, а не становлюсь.
- А я вот дедушкой быть готов, а мужем бабушки что-то не очень.
- Нахал.
- Еще какой, - голос Виктора едва заметно завибрировал.
Она терпеть не могла выражения «заниматься любовью». Заниматься можно стиркой, уборкой, математикой, в конце концов. Совсем не кстати вспомнился смешной момент: в шестом классе она объясняла тему «Иностранные слова». Попалось слово «консенсус». Не успела она открыть рот, как раздался вопрос: « Скажите, а консенсус и коитус не одно и то же?» В десятом это стало бы анекдотом, а тут весь класс совершенно естественно ждал серьезного ответа пани учительницы. Вот уж простота хуже воровства.
Подавившись смехом (не забыть рассказать дома), она произнесла: «Чтобы состоялся коитус, вначале необходим консенсус. А что означают эти слова, вы посмотрите в словаре. Это будет одним из домашних заданий». «Представляю, как на это задание отреагируют родители!» - шкодливо подумала она.
- Ты что улыбаешься? – прямо в ухо прошептал Виктор.
- Смешной случай вспомнила.
- Расскажи!
- Вы с Ромкой сегодня сговорились? Одному сказочку на ночь. Другому – анекдот. Но не удержалась и в лицах и красках поведала о коитусе и консенсусе.
- Слушай, а у вас иллюстрации на уроках используют? А то сейчас быстренько изобразим…
- Ты маньяк.
Это были последние членораздельные слова.
А потом? А потом только знаки препинания: вопрос, запятые, запятые, что-то в скобках, пауза, тире и …восклицательный знак, незаметно сменившийся многоточием.
Уже засыпая, она вдруг вспомнила:
- Вить, а Вить.
- У? – сонно пробормотал муж.
- А у нас спатифиллюм зацвел!
- Что?
- Цветок женского счастья.
- Ааа…
С подоконника белый цветок бесцеремонно тыкал в нее указательным пальцем своего желтого пестика.