Глава третья

Бася Бисевич
Глава третья. О том, как живоглот съел всех аквариумных рыбок, а затем некто съел живоглота

“Крайне трудно становится подбирать эпиграфы. Стас записывает их химическим карандашом на обрывках газет и бросает прямо на пол. А нагибаться в моем возрасте и в этой компании — сами понимаете...” — так, примерно, начал бы повествование Владимир. Но я не таков. У меня нет этой отвратительной манеры каламбурить, хохмить без причины, а уж, тем более, корчить саркастические гримасы, глядя в глаза серьезным людям.
И эпиграфы я тоже сочиняю сам. Или беру что-нибудь подходящее у классиков и — ляпс — готов эпиграф. Потому что глава без эпиграфа — это все равно, что самурай без рисового пайка.
Причем эпиграф должен быть не абы какой, соответственный. Если у нас разговор идет за еду, то вот, пожалуйста, первое, что на ум приходит:
“Пред ним ростбиф окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет.
И Страсбурга пирог нетленный,
Набитый рыбьей требухой,
Но с виду вроде неплохой”.
Это Пушкин. Его же каждый знает.
Или вот:

— Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь... Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как. И что при этом говорить.

М. Булгаков. “Собачье сердце”.

Чудная мысль, не правда ли?
Только это я вам все голову морочу. Все цитатки у меня давно подобраны. Жалко лишь по пустякам их трепать. Ну, так чего уж теперь. Итак, господа хорошие, эпиграф.

“И вот, бывало, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство небесное ему за то, что был настоящая личность...”

Оттуда же.

Занимаясь каждый своим делом, гости Станислав Станиславовича слишком скоро догадались, что дело у них одно, общее — пожрать. Вернее, закусить, так как в доме Станислав Станиславовича не было еды, а существовала одна лишь закуска. Как, впрочем, не было и питья, а была лишь одна запивашка. В доме Станислав Станиславовича не ели и не пили. В доме Станислав Станиславовича запивали и закусывали. Этот маленький нюансик не помешал, однако, многочисленной и шумной братии денно и нощно, порознь и сообща заниматься чревоугодием. Порой застолья принимали вид званых обедов на широкую ногу, порой — скромных товарищеских посиделок за банкой килечки. Существа дела все это не меняло — продуктов становилось все меньше и меньше. А потом они начали пропадать.
Первыми исчезли самые съедобные продукты, в частности, колбаса копченная (с полкило – авт.), которую Стас спрятал в холодильнике на случай, если придут гости почище. И однажды вместо аккуратной качалочки заветного лакомства он обнаружил бесформенный огрызок, варварски надкушенный со всех возможных сторон.
— Кто посмел??? — закричал Станислав Станиславович, и ярость его была велика.
— Не я, — сказал Ванечкин, на которого сразу же пало подозрение.
— Не я, — сказал Марк, который первым заподозрил Ванечкина.
— Не я, не я, — сказали все остальные.
— А я ее даже в глаза не видел, — сказал Владимир с такой интонацией, как будто лично его это дело вообще не касается.
— Ну, народ! — возмутился Станислав Станиславович. — Положил в холодильник во-о-от такой кусок колбасы...
— Да прям уж и во-о-от такой, — не удержался Владимир и отчего-то покраснел…
Но ни это, ни другие, такие же громкие разоблачения, не умерили прожорливости присутствующих. Даже трехпудовый Гринписов кушал как насекомое, то бишь за присест мог проглотить хавушку весом в три-четыре раза больше его же собственного.
Макароны куда-то делись, так никогда и не будучи сваренными. Картофельные очистки шли за чипсы высшего сорта, а за рыбью косточку Ванечкин клялся откусить руку любому, кроме Стаса, разумеется, которого уважал.
Только Борис почти ничем не закусывал. Чуждый мирской суеты, он сидел от всех поодаль и сочинял балладу о том, как один парень тремя пол-литровыми пузырями напоил пять тысяч человек.
— Закусывай, человече, — кричали ему сотоварищи.
— Не могу, — отвечал Борис. — Поэт должен быть голодным.
— Ты еще скажи, что поэт должен быть трезвым.
— Я этого не говорил, — парировал Борис и погружался в себя.
— Да ну его нах. Нам же больше достанется, — кричал Ванечкин, увлекся всех в вакханалию всеядства.

Однажды утром Станислав Станиславович проснулся, пересчитал аквариумных рыбок и отметил вслух, что кое-каких не хватает.
— Аквариумный живоглот съел, — подсказал Владимир.
— А кто это?
Владимир уставился на сорокалитровый сосуд, пытаясь отыскать в нем что-нибудь похожее на живоглота.
— Вот он, зверюга, — Владимир ткнул пальцем в зеленоватую рыбешку средних размеров. — Видишь, хлебальник как у Ванечкина.
— Ты думаешь?
— Точно тебе говорю. Спроси у Прямокарандашки, — сказал Владимир в надежде на то, что Стас, убоявшись вострого скальпеля, к Прямокарандашке не пойдет.
— Надо бы его выловить, живоглота эдакого, — подумал Станислав Станиславович и пошел за сачком.
Через пару дней, подойдя к аквариуму с сачком, он увидел, что кроме живоглота в нем остались одни ракушки.
— Ты представляешь, — сказал он Владимиру, — живоглот съел всех рыбок.
— Я же тебя предупреждал.
— Теперь его и вылавливать незачем, — подумал Станислав Станиславович и забросил сачок в кладовую.
Через неделю аквариумный живоглот исчез. Станислав Станиславович встал, оделся и собрался было идти в собес добиваться талонов на бесплатное питание.
— Да нахера тебе эти талоны?! — тогда сказала ему Виктория. — Пойдем лучше борщом из волшебного ведерка закусывать.