Выписывая заученные движения, оно уже давно не обращало внимания на них самих, на смысл, таившийся за ними. Сейчас всё это было так привычно, что нередко оно чувствовало слегка поднадоевшее настроение. Уже не было никакой нужды следить за происходящим, а можно было отдыхать или, даже, чуть вздремнуть. Особенно тогда, когда смысл, скрывавшийся за движениями, не отличался ни особым интересом, ни особой оригинальностью.
Иногда, всё же, движения его проникались таким смыслом, что ему начинали то ли чудиться размытые непонятные образы, то ли сниться странные сны, наполненные какими-то непонятными ему переживаниями и неимоверной тоской. В этих снах-видениях оно видело перед собой юную прелестную девушку с русыми волосами и хрупкими тонкими пальцами, руки которой пронимала взволнованная дрожь, отчего движения были какими-то неловкими и несмелыми, а на бумагу могла упасть прозрачная слеза, которая размывала слова. И ему приходилось проделывать всё сначала уже на новом чистом листе бумаги. В такие мгновения вся его сущность проникалась такими странными чувствами, что, казалось, эти переживания его собственные, и каждое слово отдавалось в нём словно эхом. Всё происходило как в тумане и всегда заканчивалось как-то внезапно, и вот уже оно снова стояло в подставке для письменных перьев на залитом ярким утренним солнцем кабинетном столе в просторной комнате, полной полок с книгами, картин на стенах и буйно-цветущих ярко-зелёных роскошных комнатных растений. В такие дни за него брался тучный медлительный мужчина в годах, начиная выводить на бумаге тысячи цифр и каких-то формул, понятных только ему. В такие дни оно могло позволить себе отдохнуть, ведь за всеми этими цифрами не скрывалось ничего необычного, к тому же, они клонили в сон.
Бывали дни, когда перо стояло без надобности, и тогда оно тщательно осматривало свои блестящие безупречные пёрышки с проблесками синего и зелёного, а если где-то и попадалась маленькая пылинка, или остатки чернила, то перо сразу же стряхивало всё это с себя, чтобы оставаться всегда безупречным и неотразимым.
Вот и сейчас слегка курчавые, с замысловатыми завитушками одна за другой на ослепительно-белом листе бумаги возникали буквы, которые складывались в слова, которые, в свою очередь, превращались во фразы и предложения. А появление каждой буквы сопровождал лёгкий мерный скрип, а может быть и равномерное сонное сопение.