Анна Исакова
Если космические братья по разуму следят за жизнью на Земле по нашим средствам массовой информации, то у них должно сложиться впечатление, что все мы, обитатели этой планеты, либо обезумевшие некрофилы и пироманы, либо участники грандиозного реалити-шоу, помешанные на выживании. Тайфуны, цунами, снегопады, наводнения, да еще и горы трупов на фоне груд обгоревшего железа. Разве это жизнь?!
Между тем, по уверениям ученой братии ежегодное число землетрясений, а следовательно, тайфунов и цунами тоже, вполне соответствует обычному состоянию планеты, внутри которой всё еще клокочет раскалённая магма, о чем мы знаем по школьным учебникам и не с нынешнего дня. Правда, экологию мы, конечно, подпортили неуёмным желанием взять у природы своими руками то, что брать не полагалось, но и тут учёная братия подсказывает: ледники уже таяли, и не раз, просто человеческая память не то, чтобы коротка, а объективно недостаточна для вмещения графика природных колебаний, растянутого на миллионы лет. Тут уж ничего не поделаешь, так зачем же докладывать мне обо всех этих ужасах с раннего утра?! Я и так знаю, что жить опасно.
Все это знают и всегда знали, но, тем не менее, до сих пор как-то с этим справлялись, сконцентрировав внимание на качестве жизни, вернее, на её смысле и значении.
К сожалению, последние две категории полностью выпали из правил функционирования современных средств массовой информации. И не по забывчивости выпали, а в полном соответствии с переформулировкой условий жанра: о смысле и значении жизни нынче говорить в масс-медиа запрещается. Назойливо выражать свою точку зрения – тоже. Журналист должен быть над схваткой, а то, о чем он пишет, должно подаваться с пылу, с жару и быть не обязательно важным, но непременно обжигающе горячим.
Не по мне это. Обжигающе горячее блюдо не имеет вкуса и не оставляет послевкусия. А новостное послевкусие, оно и есть основная составляющая общественного мнения. И если прежде к мнению этому следовало прислушаться, то теперь из-за постоянного журналистского подогрева оно бьётся в истерике, жарко дыша обожженным ртом, а потому не имеет ни возможности, ни права поучать, направлять и выражать тенденции.
Правда, большую политику и раньше делали особи, умевшие обуздать это самое общественное мнение и вести его под уздцы сильной и твёрдой рукой. Беда в том, что восстание масс, как уже в начале прошедшего века определил нынешнее состояние умов испанец Ортега-и-Гассет, довело уровень истерики в мире до такого предела, что ни вразумить общественное мнение, ни, тем более, обуздать и направить его в разумно выбранном направлении никому не удаётся.
И всё же любой тормоз, как бы мал он ни был, сейчас на пользу. А потому я предлагаю читателю, готовому отказаться от обжигающего журналистского варева в пользу спокойного оценивающего взгляда на текущие события, еженедельную совместную экскурсию по остывшим новостям с целью разобраться, что в них к чему, зачем, почему и для чего.
Любителей горяченького просьба не беспокоиться: для них в этой рубрике принципиально ничего не заготовлено.
ОШПАРЕННЫЕ
На всех уровнях и на все лады обсуждается вопрос, годятся ли те, кто нами управляет, на эту должность. Как по мне, те что правят сейчас, ни на йоту не лучше и не хуже тех, кто метит на их места, а потому нет ни малейшей причины тратить деньги, время и усилия, чтобы поменять шило на свайку.
Проблема в том, что и те, и другие ошпарились на молоке и дуют на воду. И какая разница между Ольмертом, который боится послать войска в Газу, дабы не попасть в ситуацию, из которой только что с трудом выкарабкался, травмированным прошлой каденцией Бараком, не решающимся настоять на наступательной альтернативе, жизненно необходимой для его же политической карьеры, и не менее закомплексованным Нетаниягу, избравшем неубедительную фигуру многозначительного молчания? И кто сказал, что один из двух последних, попав на место Ольмерта, поведёт себя более решительно?
Список ошпаренных на этих трёх именах не кончается. Паралич мысли и воли распространился на все уровни израильской жизни и деятельности. Ошпаренные родительской агрессивностью, учителя боятся воспитывать своих подопечных; травмированные судебными исками врачи боятся лечить. Битая исками правозащитников полиция, боится ловить преступников, особенно из среды нацменьшинств, а судьи не решаются судить строго, поскольку преступники организованы и рукасты, их адвокаты горласты, а правозащитники зубасты. А не так давно еще и налоговое управление окатили кипятком. И несмотря на то, что большинство фигурантов вышли из этого расследования сухими, урок они выучили. Никаких самостоятельных телодвижений в этом заведении больше делать не будут, пусть лучше клиент утонет в бюрократической волоките.
Страх перед ответственностью, не соразмеренной с величиной и настоятельностью долга, сковал армию в недавней войне, бесконечная и скрупулёзная отчетность подавила инициативу добровольческих организаций. Судебные иски по поводу и без повода парализовали политическую активность. Процесс ошпаривания не обошел также журналистов. Горластая Аяла Хасон до сих пор не может оправиться от последствий дела «Барон-Хеврон», зубастая Шели Яхимович, тоже ошпарившись, сбежала в политику, где её не видно и не слышно, и даже железная леди израильской журналистики Илана Даян перешла на малые обороты; все «за» и «против» в её материалах взвешены на аптекарских весах, так что нокаутов ждать не приходится, максимум программы – победа по очкам, а чаще – удобная ничья: все виноваты, все свободны.
На этом фоне всеобщей ошпаренности занятно следить за теми, кто решается высунуться из окопа. Вот, к примеру, Рони Даниэль, армейский комментатор второго канала, настойчиво, последовательно, в открытую и достаточно дерзко проводит журналистскими средствами политику определённых армейских кругов, и ничего. В последнюю ливанскую войну, например, когда остальные только заикались, он потребовал с экрана ввести в действие сухопутные войска. Войска ввели. Безотносительно к его увещеваниям или благодаря им – вопрос иной. Интересно то, что журналист прилюдно ввязался в схватку, нарушив приказ парить над ней, и остался жив. Потом он вполне сознательно и достаточно брутально давил на политиков, требуя от них схватиться с египтянами по вопросу контрабанды оружия, и схватка началась. Толку от неё, правда, немного, но результат журналистского давления налицо. А на прошлой неделе Рони Даниэль и вовсе нарушил табу: поднял вопрос о контрабанде химических средств и металлических труб для производства «касамов», чётко указав на перевалочный пункт: бедуинский городок Рахат. А бедуинов трогать – это вам не правительство свергать. Я своими глазами видела, как полицейский джип удирал от бедуинской мафии, только бы не ввязаться в этнический конфликт. Но и это опасное мероприятие прошло для журналиста беззвучно, что о многом говорит. О чем именно и в деталях, решить непросто: то ли ошпаренные молчат, потому что они ошпаренные, то ли потому, что и сами рады, что кто-то готов сказать то, о чем они сказать не решаются.
Есть и иные смельчаки, министр юстиции, например. Этот и вовсе замахнулся на неприкасаемых – Высший суд справедливости, и тоже, заметьте, пока цел. Я не знаю, кто там прав в этой грызне – министр или БАГАЦ, да мне это в нашем случае и неважно. Как говорится в старом анекдоте: «Волк напал на тёщу, пусть сам и защищается». Важно другое: до нынешнего состояния всеобщей ошпаренности любая попытка поднять руку на Высший суд получала грозный отпор. А сейчас – нет. И опять-таки это говорит о чем то важном: то ли былые организаторы общественного мнения сдали позиции, то ли восприимчивость населения к их лозунгам ослабела, то ли появился новый вектор, который может изменить направление движения общества.
Мне бы не хотелось занимать читателя далеко идущими предсказаниями, ибо пророчества, как известно, нам, евреям, запрещены. Но там, где даже откровенный и прицельный плевок в лицо общественного мнения, какой не раз позволял себе г-н Гайдамак, не вызвал ни шквала, ни бури, ни даже серьезного скандала, можно ожидать бурного политического матча с нарушением всех правил.
Радоваться такому повороту событий не стоит, поскольку игра без правил редко приводит к добру, но, видно, иначе нельзя научить разыгравшихся активистов общественного пуризма относиться к карательным мерам с должной осторожностью. Когда ничего нельзя, всё можно, это мы еще в СССР проходили. И, как сказал Вольтер: школа жизни – худшая из школ, но неразумное человечество в иной обучаться не хочет.
ОПОМНИЛИСЬ?
Провинция тем и отличается от центра, что знает свой шесток, не пытается прыгнуть выше головы и не лезет поперёд батьки в пекло, вернее, вообще никуда не лезет. Надо сказать, что теми же качествами, во всяком случае, по Конфуцию, должен обладать мудрец, посему провинция по-своему мудра, но когда подобная мудрость становится государственной политикой и общественной позицией, страна превращается в гиблое место.
С пониманием выслушав несколько запоздалые новостные вздохи по поводу массивной реэмиграции русских израильтян назад в Россию и её окрестности, а также оценив по достоинству еще более запоздалый призыв увеличить ассигнования на благоустройство тех же «русских» в Израиле, чтобы не уезжали, я всё же позволила себе усомниться в том, что уезжают наименее благоустроенные. Эти-то как раз остаются, если, конечно, более инициативные, удачливые и намного раньше съехавшие родственники не выписывают их к себе на полное обеспечение. Жизненный опыт подсказывает мне, что не материальные трудности и даже не матерая ксенофобия (её и в России с окрестностями хватает) гонят русских израильтян назад в Россию или вперёд за океан. Гонит их укоренившееся в Израиле состояние провинциальной затхлости, низкий потолок профессиональных и культурных возможностей и отсутствие стимулов и возможностей для высокого полёта. Потому уезжают-то, как раз, люди по местным понятиям вполне устроенные. Понятия эти тоже провинциальны до слёз: есть у людей какой-никакой заработок, такое-сякое жильё и кое-какое, но надышанное культурное пространство, чего же им еще надо?! Что вообще нужно человеку для счастья, кроме удовлетворения насущных материальных надобностей?
Душно, братцы! И не только репатриантам, но и местной талантливой молодежи, да и не ей одной. Душно.
Такая атмосфера царила тут далеко не всегда, во всяком случае, её не было в первые десятилетия существования Израиля, иначе голоштанное государство, в котором еду раздавали по карточкам, а на бинты шли старые простыни, собранные у населения, не затеяло бы строить университеты и институты, создавать театры и оперу, выводить особые породы молочного скота и орошать пустыню. О самолётах, танках и приборах ночного видения я уже не говорю, хотя началась эта наша знаменитая армия с неспособной стрелять пушечки под ласковым названием «Давидка» и с некондиционных ружей, собранных по всему свету.
Но, приехав в Израиль в 1971 году, я уже попала в глубокую провинцию, где снимали кино, которое нельзя было квалифицировать даже как «зарю киноискусства», ввиду чего знаменитый впоследствии Клод Лялюш уехал в Париж, а приехавший из СССР большой кинорежиссёр Михаил Калик совершил творческое самоубийство, перестав снимать вообще.
Опера, создание которой связано с именем великого Тосканини, орала не своим голосом и пускала петухов, большинство амбициозных технологических проектов сворачивалось на моих глазах в пользу закупок на стороне или вообще без замены, города развития превращались в города недоразвития, а некогда знаменитая «Габима» стала провинциальным театром третьей руки.
Остатки знаменитой железной дороги, по которой некогда летел великолепный «ориент-экспресс», тихо догнивали, а по наспех проложенным рельсам тарахтели такие допотопные груды железного хлама, что редкие пассажиры казались мне либо безмозглыми идиотами, либо потенциальными самоубийцами.
Школа для одарённых детей считалась рассадником разврата, загаженные автобусы ходили не по расписанию, а по наитию, три столичных ресторана средней руки виделись верхом шика, а захудалый дом отдыха больничной кассы «Клалит» - единственной возможностью для создания иллюзии дачного пространства.
Но больше всего злило твёрдое убеждение всесильных израильских аборигенов в том, что всё прекрасно и лучше не надо. От этого их квасного патриотизма и уверенности в бесспорном приоритете любого местного начинания только потому, что на нем можно поставить клеймо «сделано в Израиле», становилось кисло. А многие еще и похвалялись тем, что за всю жизнь так и не выезжали из страны. И не было смысла говорить о необходимости равняться на лучшие мировые образцы, поскольку разговор немедленно затухал, а собеседник испарялся.
Потихоньку всё же израильтяне стали путешествовать, сравнивать, воспринимать. Один за другим появлялись безумцы, вкладывавшие деньги в никому не нужные проекты. А потом вдруг оказывалось, что шикарные гостиницы и магазины не только не пустуют, но напротив, приносят хорошую прибыль, что скромный наш народ почему-то предпочитает богатые рестораны рабочим забегаловкам и просторные квартиры пролетарским новостройкам, а в дорогостоящую Новую Оперу сложно достать билет.
Однако в государственных структурах всё еще царит провинциальная затхлость. Крупные проекты позволительно затевать только в частном порядке и только доверенным лицам, полёт творческой фантазии видится чиновникам чем-то предосудительным, а новые люди, не имеющие местных корней и высоких знакомств, считаются ненадежным человеческим фактором, какими бы регалиями и рекомендательными письмами они не обладали. Это и называется на языке социологов – низкий потолок возможностей. А кроме того, отсутствует то, что те же социологи называют общественными подъемниками.
В любой стране, настроенной на взлёт и максимальное использование человеческого фактора, существуют каналы, по которым никому не известный, но одарённый и деятельный человек, может подняться на самый верх государственной пирамиды. Будут ли это школы для одарённых детей, привилигированные учебные заведения, специальные теплицы, хитро устроенные программы для быстрого продвижения по служебной лестнице, престижные клубы и студии или особые добровольческие проекты, неважно. Главное, чтобы они были. А в Израиле их до сих пор не только не было, но и сознательно не было. Выскочки нам, видите ли, не нужны.
Не стану утомлять читателя маршрутами моих хождений по министерским кабинетам в попытках отстоять элитные проекты новых репатриантов. Суть выслушанных нотаций везде была одинаковой: элитное есть лишнее и ненужное. Оно вносит разлад в общество, подавляет слабых, отнимает средства у обездоленных и мешает внедрению социального равенства.
И только шоковая терапия смогла сдвинуть эту безумную позицию с воздвигнутого для неё недалёкими умами пьедестала. Вдруг оказалось, что равнение на слабого привело нашу образовательную систему на грань краха. Съехать в международной таблице успеваемости школьников по математике с шестого места на двадцать восьмое – это ли не удар! Раз за разом проигрывать на спортивных олимпиадах – это ли не позор! Оказаться перед лицом злобного и неуёмного врага с рассыпающейся армией на руках – это ли не кошмар! Потерять добрую треть, если не больше, элитных мозгов, приезжих и доморощенных, это ли не катастрофа!
Вот и стали раздаваться голоса в пользу элитизма и поддержки сильных, талантливых и обладающих шансами на успех, пусть даже за счёт слабых. Дело тут, конечно, не только в изменении социальной позиции. Добровольно её бы никто не менял, но давит экономический фактор. Страна с ежегодным ростом объема экономики в 6% не может себе позволить утечки инициативных и профессионально успешных кадров.
Если эти новые и разумные голоса должным образом умножатся и станут доминантными, у нас еще есть шанс выйти из опасного виража. На других условиях остановить отток из страны предприимчивых и одарённых людей, иммигрантов ли или выскочек местного разлива, с моей точки зрения, нереально.