Время к спине подкрадется украдкой,
С проседи сдернет русый парик -
И, улыбаясь морщинистой складкой,
Взглянет из зеркала дряхлый старик.
Кровавый полукруг заходящего солнца, неровно срезанный снизу бахромой лесополосы, быстро, но незаметно для глаз, спускался за горизонт. На дом с окрестных полей наступала ночь. В небольшом пятне света от старинной керосиновой лампы, едва слышно, поскрипывало кресло-качалка. Старик прощался с очередным днем. Соседские дети окрестили его Мумией, и частенько издевались над ним. Молодость порой эгоистична и жестока – старик не держал на них зла. Его сердце было слишком слабо для злости, а глаза вместо гневного блеска испускали слезы. Большую часть дня старик проводил в кресле. Грезы смешивались с реальностью: порой приходили друзья и близкие, которых давно нет в живых, и подолгу беседовали с ним. Иногда приезжала из города Женя. Молодая девушка, заботилась о нем: привозила продукты, готовила, убирала. Причина наверняка была, но старик уже не мог ее вспомнить, он просто радовался и живым и мертвым, встречая и провожая каждый день как последний.
Кровать тихонько скрипнула, и глаза старика открылись. В комнатах уже давно не было исправных часов. Хозяин дома легко обходился без них. Несмотря на то, что за окном была ночь, он точно знал, что через полчаса придет новый день. С трудом, поднявшись с кровати, старик оделся, взял плед и, тяжело опираясь на корявую самодельную трость, направился на крыльцо.
Много лет назад он мог проделать все эти манипуляции за несколько минут. Тогда количество грядущих дней казалось бесконечным. Они приходили и уходили длинной вереницей, иногда быстрее иногда медленнее, но почти всегда незаметно. В молодости он был очень расточителен, и тратил дни не глядя, также как деньги и любовь.
Трясущимися руками старик расправил плед, откинулся, заставив кресло качаться, и стал ждать. Даже после этих незначительных усилий его сердце готово было выскочить из груди, а руки и ноги отекли. Прямо как от первого поцелуя или нокаута в городском баре. Он улыбался своим воспоминаниям, и на глазах выступили слезы. Бурные печали и радости давно обходили этот дом стороной. Как последние монеты из дырявого кармана, все переживания уходили бесследно, вместе со старческими слезами.
В предрассветные минуты воздух окрашен в серый цвет, и небо на горизонте вот-вот вспыхнет. Старик «пил» эти мгновения как когда-то хмельное вино. Все радости и печали, победы и поражения его долгой жизни не стоили одной такой минуты. Возможно, соседские дети правы, и он совсем выжил из ума, но старик был самым полноценным человеком в мире. Не успешный, не богатый, не счастливый и не известный, у него просто было все что нужно.
Поле, лес, стены дома, изъеденный молью плед, кресло и старик – все окрасилось в красный цвет рождения нового дня. Старый радиоприемник у его ног тщательно смешивал треск помех с музыкой и бульварные сплетни с известиями об угрозе ядерной войны. Старик помнил дни, когда ядерного оружия не было. Тогда люди смотрели друг другу в глаза, а не сквозь прицел, и можно было мечтать о будущем без убийств. Многое переменилось с тех времен. Даже зарево рассвета в те годы было ярче и насыщенней, а ночное небо было таким глубоким, что можно было определить на глаз, какая звезда ближе. Но тогда он не умел ценить то, что было перед его глазами. Забавно: молодой и сильный, он был слеп, а в глубокой старости прозрел.
Первые лучи солнца, проникая между стволов лесополосы, заиграли на стене за его спиной. Затем спустились ниже и коснулись морщинистого лица. Поцелуй нового дня. Старик улыбался, подставляя щеки розовым лучам. Он был счастлив. Сколько раз в прошлом новый день приходил, чтобы подарить поцелуй, и не заставал его на крыльце. Старику стало неловко. Он в который раз извинился за прошлые опоздания. Солнце набирало силу, согревая озябшее тело.
Оглушительный рев испугал его – три тени пронеслись над домом и направились к военному аэродрому на западе. Еще одно проклятие будущего. Они пугали его пять-шесть раз в день. Всегда неожиданно, появляясь ниоткуда, мгновенно исчезали за горизонтом на западе. Каждый день этот рев напоминал ему, что те времена, когда единственным хозяином здешних небес был коршун в далеком прошлом. Стальные ревущие монстры прогнали его десять лет назад, когда появилась военная база. В былые времена, даже у дебошира в городском баре был шанс: победив в кулачном бою вышибалу, он получал право остаться. Коршуна прогнали без права на поединок. Ревущие самолеты, машины, солдаты и стрельбы разогнали животных, на которых он охотился. Коршун ушел не потому, что был побежден, его просто вытеснили. Провожая взглядом очередное ревущее звено самолетов, старик вспоминал как, будучи фермером, проклинал хищную птицу. Но сейчас он был бы рад ее возвращению.
Какой-то шум в поле заставил старика вздрогнуть, через мгновение на горизонте возникли клубы пыли. Стариковские глаза заблестели слезами – по этой дороге, за редкими исключениями, никто, кроме Жени, не ездил. Он представил себе ее лицо, получилось плохо – ее образ смешивался с множеством хороших женщин, которых он знал. Сколько их было? Старик улыбался своим мыслям, вытирая трясущейся рукой слезы. Сколько их было до нее?
Свою будущую жену он встретил на танцах. В то время в нем пылал огонь, в котором сгорело множество женских сердец. До этой встречи. Ее звали Мария. Он пригласил ее на танец, на свидание, а потом под венец. Жена часто шутила, что они как познакомились, так и танцуют всю жизнь: то вальс, то полька…
Женя ворвалась в его воспоминания шуршанием юбки, хлопаньем дверей, звонким голосом. Старик едва успевал следить за ней взглядом. Она что-то тараторила, смеялась, а он слушал ее голос, как голос жены, которую похоронил много лет назад. Девушка поставила продукты на кухню и подошла к его креслу, продолжая что-то рассказывать, вытерла его слезы платком. Женя укоризненно смотрела на него и говорила о том, что ему нужен покой и тепло, нельзя выходить на улицу ни свет, ни заря и сидеть на сквозняке до позднего вечера.
Наваристый бульон немного обжигал, но старик всегда предпочитал очень горячее первое. Он был тонким ценителем хорошей кухни, и сам недурно готовил. Сейчас бы грамм сто водочки, пусть даже это будет последняя выпивка в его жизни, но в доме не было ни капли. Женя сидела напротив и задумчиво смотрела, как он ест. Мария тоже часто сидела также, когда он поздно возвращался с работы. Дома всегда ждал горячий ужин, а жена сидела за столом напротив, и в ее усталых глазах жила любовь.
Женя уехала, а старик вернулся на свой «пост» в кресле-качалке.
Окрестные поля, не спеша, окрашивались в алый цвет – день не спешил уступать ночи. Тени превратились в причудливые вытянутые фигуры. Вдруг на крыльцо поднялась Мария. Старик удивился. Не тому, что он видит умершую жену – тени давно похороненных близких часто посещали его в последние годы, но она пришла впервые.
- Я скучал, - прошептал старик сквозь слезы. Она молча кивнула, взяла его за руку и села на стул рядом с креслом. Как много лет назад.
Мария смотрела на горизонт на западе, туда, где вот-вот исчезнет день. Старик смотрел на ее лицо, такое же прекрасное, как в далеком прошлом, когда их кружил первый танец. Смешивая воспоминания со слезами, он не видел, как начался закат.
Приемник безмолвствовал у его ног. Ни к чему было слушать весь этот вздор, чтобы понять, что мир уже давно, как и старик, считает свои последние дни, сидя в кресле-качалке.
В траве стрекотали насекомые, предвещая конец дня.