Стояли мы как-то на утреннем солнышке с Леонтием; имеется такой заслуженный знакомец у меня - кораблестроитель военных сил в отставке; в отставке, потому как возраст уж очень солидный; в целом, легендарный мужчина: ещё помнит, как на питерских заводах получал свои военные заказы на строительство мощи Тихоокенской флотилии в начале прошлого века - лодки всячески канонерские, да тральщики минные, - и доставлял всё это богатство сюда, на наши берега Японского моря. "Там ещё такие маховики были - с трехэтажный дом. Да-а-а, закачаешься. Теперь таких уж нет, захилели совсем. А орудия? У-у-ух! Куда сейчас нонешним за ними - так себе пукалки да булавки, если уж ими и чего запулять, так разве ж только дерьмецо в ближайшую лужицу, да и то – не обосраться бы...". Заведующим хозяйством у нас Леонтий подвизался, заштатным, но вполне продуктивным заведующим - за всё отвечал, всё починял, строил, за всем поспевал, несмотря на ветеранство уважаемое, безо всяких вам кряхтений, соплей и нравоучений.
Стояли мы себе, стояли под древом неподалеку от нашего штаба, покуривали на сентябрьском свежем и лучистом ветерке. Стояли, курили и молчали. Молчали, потому как – утро, а чего тут уж особо по утрам разговоры разговаривать. Курили себе, да курили. Щурились в йодистую, почти прозрачную атмосферу; да, не удивляйтесь - тогда ещё во Владике не столько было пыли, как сейчас, с новыми этими установками на узбекскую рабочую силу да китайский псевдо-гранит вместо человечьих бордюров, да и травка по склонам росла, не то, что во Спасске во Дальнем, где километров за тридцать на подъезде уже дышать нельзя, всё цементом и пылью забито - ни один ни японский, ни корейский очиститель воздуха не справится ни дома, ни в автомобиле; ни какой дорожно-тротуарный шампунь не отмоет поверхности страдальцев - земли, деревьев, асфальта, стен; чего уж там о человеках вспоминать.
- А чего это Вы, Леонтий Искандерович, на яму нашу всё смотрите? - Интересуюсь просто так, для утренней гимнастики, чтобы размяться пред служебными буднями. А он, Леонтий и впрямь, как-то уж очень озадаченно глядел на котлован, что мы вырыли пред штабом пред нашим для обустройства там бойлерной установки - глубиной метра в три, размахом циркуля - метра на четыре.
- Да, вот размышляю, как такое могло произойти?
- Какое такое? Что случилось?
- Да прихожу, понимаешь, с утра; как обычно, осматриваю прилегающую территорию на предмет безопасностей и нецелесообразностей - мало ль что за ночь тут может накуролеситься, да начудеситься; подхожу к яме, а там на куче песка, что мы на дно, помнишь, навалили позавчера - отпечаток.
- Ну и что?
- Да, в общем-то и ничего. Однако непонятно.
- Что за отпечаток?
- Ну, иди глянь.
Подхожу к краю котлована. Гляжу вниз. Яма как яма, в ней - куча почти девственного песка, гладенькая такая куча, нетронутая... Практически нетронутая. За тем лишь исключением, что посередь этой гармонии вдавленный контур мужской фигуры явно обозначен. Накануне не было. Интересный контур, интересный такой отпечаток, своеобразный. Как будто б ребятёнок в песочке формочкой выдавил.
На полотне, вернее - на куче песка, работы неизвестного автора запечатлён образ пост-трудового работяги: явно читаемый торс, голова в кепке, две ноги, одна из которых поджата к животу, две руки, раскинутые, что крылья, при этом в одной из них, из рук зажата довольно чётко просматриваемая на песке бутылка с, можно догадаться каким, напитком.
- Хм. Действительно непонятно. - Шевелю бровями. - Ну, как тело могло туда попасть – это, например, и не секрет, всё ясно вполне. Шёл себе мужик в ночи, шёл. Темень. Плюс - выпимши, как же иначе ещё может быть опосля суровых будней. Ну, иль собиравшись выпити. Не увидел мужик от усталости ли, от предвкушенья ли, просто ли от отсутствия освещения, не увидел котлована этого. Ну, и ... нырнул. Хорошо ещё, что бутылку не разбил, да и сам мягонько на песочек посадку совершил, точнее, не посадку, потому как не задницей же, а вполне-вполне животом приземлился, а прилёжку, безусловную и категорическую прилёжку. Но как он выбрался? Ведь отпечаток - очень чёткий, без лишней всякой размытости, без разрушений прилегающего пространства сей, почти девственной кучи. Как такое может быть? Сам бы если вылезал, всё бы к лиху перетоптал тут, перекопал в куче этой, похлеще кабана дикого в тайге весенней. И, всё одно, не смог бы выпрыгнуть никак – глубоковато здесь довольно.
- Вот и я о том же! - Философически выпускает дымок "Хай-Лайта"; были тогда во Владике у нас такие сигареты вкусные, японские, в синей пачке со снежинками; до Москвы они не доходили, иначе как путем доставки силами и средствами здесь распробовавших их мягкий и насыщенный вкус товарищей, да и то ограниченными тиражами и сугубо для утилитарных удовлетворений; потом делись куда-то сигареты эти - даже в Японии искал, не нашел.
- Да уж, не на воздушной же подушке он поднялся, не меняя позы и не шевелясь организмом. – Продолжаю чесать репу.
- Скорее, крючком зацепили за жопу, да извлекли. – Опытный Леонтий знает как оно в жизни и судьбе всё может быть фантастично и нелепо, зато действенно и эффективно.
- Вы чего, Леонтий Искандерович? Каким крючком, кто? За какую жопу и к а к за жопу?
- М-да, это - вопрос. - Поправляет кепку Леонтий. - И жив ли вообще остался? А то ведь - неожиданность, испуг. Тут не токмо пукнешь, тут и ... М-да. Знаешь, скорее краном, за ремешок. Хотя, конечно, сюда ни один самурайский эвакуатор и подъёмник не проберётся, по нашим склонам. Да и следов нет. И за ремешок хрен подцепишь, темно же. Мистика.
Возвращаемся к нашему месту под древом-ясенем амурским, где и начинали наше утреннее общение.
- Смотри, - обращает моё внимание на верхние ветки того самого ясеня, - ворон!
Задираю голову скорее из вежливости, чем из интереса, потому как знаю, что там, на высоте метров двенадцати (не-а, не двенадцати; выглянул, посмотрел сейчас - там около двадцати) гнездо уж несколько лет построено воронье.
- Хм, н-да - ворон! - Глядим оба с уважением на главу вороньей семьи. Тот сидит на ветке недалече от гнезда, в котором супружница копошится, пытаясь пристроить гнутый и сворованный где-то сварочный электрод. И ладно б просто сидит - во клюве крепко зажат неимоверных размеров разводной ключ.
- Не всяк судостроитель такой поднимет, тем более в клюве. - Достаёт, выходя на пешеходную дорожку под гнездом, очередную "хай-лайтовскую" сигаретку Леонтий. – И смотри-ка клюв какой! Мы, помню, когда в Хамхыне против самураев высадились с моря да и завершили всё по-быстренькому, там такие самурайские маски находили – то ли праздничные, то ли культовые, а может то и не самурайские вовсе маски были, - с клювами гигантскими, видимо, для устрашения врага.
Лезу в карман за зажигалкой. Протягиваю руку к Леонтию. Щёлкаю. Искандерович наклоняется подкурить...
И тут - взрыв! Прямо под ногами под нашими взрыв. И крошкой кафеля китайского, что дорожку нашу покрывал, кусками бетона и асфальта - нам по мордасам, как фонтаном. Не сразу, конечно, взрыв, но очень и очень быстро, даже среагировать не успели, за пролетевшим между нами - меж моей кистью с зажигалкой и носом Леонтия, - порывом ветра. Как, блин, пуля бабаевская из "бура". Аж обожгло.
Ошарашено смотрим под ноги - отскочив от развороченной поверхности пешеходной дорожки, от воронки, там образовавшейся, валяется тот самый разводной, тот самый ключ.
- Ты чё ж, гадёныш, творишь! - Грозит кулаком ворону на ветке так и не подкуривший Леонтий.- Так ведь не токмо обкакаться, так ведь и ... У-у-ух! Прямо как те самые осколки мин самураевых под Хамхыном. У-у-ух.
А бедный ворон расстроенный весь такой сидит, виноватый. И на нас грустно смотрит – мол, извиняйте, хлопцы-батьки, и на супругу, которая уже начала его проработку – «как же ты так, олух, клюв раззявил, такую штуку упустил».
Нет. Не стали мы с Леонтием жалеть ворона. Прибрал Искандерович разводной тот ключ к себе в каптёрку. Ну, его - от греха...
А так... Пусть, конечно, у мужей вороньих клювы будут крепки! И не вываливается из них всякая всякость. И мысли шальные пусть в головы не лезут – а то, мол, наши клювы крепки, а острова так близко-близко, мол, ключами разводными закидаем…
«Закидывали ужо, стращали ужо масками под Хамхыном. Лучше, вон, мужиков из ям случайных теми клювами доставать аккуратненько; доброе дело, оно и в темноте - доброе».