Мне всегда тяжело давался выбор. Даже между зеленым и черным чаем было сложно определиться. Не люблю самого факта, когда что-то зависит от выбора. Это жестоко. Это обязывает тебя втискиваться в рамки правил и необходимостей. А потом, когда решение окажется неудачным, приходится долго жалеть и корить себя, возможно, и всю жизнь. Сочетание или-или — самое упрямое на земле.
Я бегала по квартире и лихорадочно собирала в сумку необходимые вещи: рыжий зонт, хлопковый кошелек, блокнот и ручку, с которыми никогда не расставалась. Почти все стихи, что я написала за свою жизнь, начались с таких блокнотов. Подобрала с журнального столика толстую папку — заключения всех моих прежних врачей, и метнулась к зеркалу. Часы неумолимо бежали вперед, может, даже быстрее, чем обычно. Закон подлости срабатывал на всю свою мощность. Прием у кардиолога назначен в двенадцать тридцать, а я критически не успевала даже из дому выйти в двенадцать. Еще дорога…
Мысли спутывались: что одеть, как заколоть волосы, какой дорогой поехать, и главный вопрос дня — какой ответ дать на утренние письма из издательств. Я так долго пробивалась в фавориты, так долго ждала этого часа. Надеялась на один ответ, а пришло два и одинаково стоящих. И теперь этот выбор. О, как же я не люблю выбирать!
Я подпрыгнула на месте и издала протяжный рык, словно зверь в клетке. Это не помогло выбрать, но напомнило, что прыгать нельзя. Теперь ничего нельзя. Несколько дней я уже ждала результатов обследования, и все это время боялась сделать лишний шаг. А тут — прыгнуть! С ума сошла…
Последний взгляд в зеркало, улыбка, и выскочила на лестницу, попутно выхватывая из кармана телефон и набирая номер доктора. После нескольких гудков бросила попытки предупредить о своем опоздании и решила поднажать, прибавить скорости. Сбегая по лестнице вспомнила, что ужасно неудобно припарковала вечером машину. Через пять минут удалось выехать со двора и мчать древнюю папину колымагу в направлении кольцевой…
Кардиологическая клиника находилась на другом конце города, посреди лесомассива. Высокое здание, обшитое белой плиткой, напоминало затерянный дворец: крыша с двумя бурыми шпилями и высокая каменная стена вокруг.
Марк Георгиевич — так зовут моего кардиолога — встретил меня почти на пороге кабинета. Выражение лица — стоическое. Он шутил — так можно напугать кого угодно. Хотя зачем ему пугать, если каждый второй диагноз и так пугает?
— Марк, здрасьте, — бесцеремонно ворвалась в кабинет и плюхнулась в кресло.
— Снова скачешь? — улыбнулся мужчина. — Лен, мне кажется, тебе пора успокоиться.
— Что? Результаты не ахти, да? Я почти догадываюсь.
Прикрыв глаза, я шумно выдохнула воздух и приготовилась слушать. Да, как я и думала — сердечная недостаточность, и что-то там еще за суперзаумное слово. Да, больше природы, меньше офисной работы, никаких нагрузок, а то…
Марк выдержал паузу, обошел вокруг стола и присел напротив меня. Взял мою руку и с таким печальным видом открыл рот, что я чуть не заплакала.
— Мы давно знакомы. Я знаю, что ты очень экспрессивна и слишком чувствительна. Мои объяснения ты слышала. Диагноз подтвердили. Левый желудочек увеличился почти вдвое. Ишемия плюс недостаточность. Этого хватит, чтоб подпортить жизнь самому жизнерадостному существу, — мужчина посмотрел на меня прямо, а я ощутила неясную слабость. Может, осознание необратимого? Он продолжал:
— Гормоны и диуретики — это хорошо. Но ты забываешь о главном. Снизить темп тебе нужно. Меньше бегать и меньше думать. И как это ни глупо звучит — меньше чувствовать.
При последних словах я широко открыла глаза и улыбнулась:
— Ага! Может еще скажешь не влюбляться?
Но я не рассчитала реакции Марка. Он резко принял угрюмый вид и отчеканил:
— Ска-жу.
Разговор длился еще минут десять. Я слушала, Марк говорил. Думал, что убедительно, да и мне так показалось. Он даже слишком убедительно говорил. Пришли к тому, что ради моего сердца, мне нужно жить спокойно. Не переживать, не танцевать, не бегать по утрам… Даже бросить писать. Ведь, по его словам, писатели вообще чаще всех умирают от сердечных болезней. Последнюю фразу я дослушивала, стоя на пороге. Чинно кивая и мило улыбаясь, закрыла дверь и сделала пару шагов прочь. Потом передумала, снова открыла дверь и вкрадчиво спросила:
— Совсем-совсем нельзя писать стихов?
— Совсем. Ни стихов, ни влюбленности, — еще раз ответил неумолимый врач. — Выбирай, или жизнь, или творчество.
Я выбрала жизнь.
***
Серый от пыли город объявил об обеденном перерыве — народа высыпало, как из муравейника. Солнце нагрело асфальт и теперь казалось, что центральная улица это микроволновка. Со всех сторон — жар невыносимый.
Медленно двигались к перекрестку запыленные разноцветные автомобили, между ними протискивались велосипедисты, и поминутно раздавался надрывный свист клаксона.
От проезжей части меня отделяла аллея, засаженная каштанами и абрикосами. Очень удобно сидеть в позе лотоса на бордюре, бросив рядом рюкзак, и опустив голову так, чтоб волосы скрывали лицо. В наушниках резвилась очередная агрессивная песня, в голове — слипшиеся мысли. Сердце выстукивало привычный сбитый ритм, но настолько громко, что казалось, за спиной лошадь несется галопом. Ветер щекотал кожу, а мне приходилось лишь сидеть на краю тротуара и ждать. И еще обдумывать речь.
Сложнее всего в чем-то признаваться. Кажется, это даже сложнее, чем сделать выбор. Тем более, если выбор уже сделан. Иногда я поднимала голову и всматривалась в суету пешеходных переходов. Но, кроме незнакомцев, разглядывающих рыжеволосую девушку, никого не видела. Тогда снова ныряла в бешеный ритм обреченной музыки и ждала.
Илья появился внезапно. Я не видела, как он подошел, но что-то заставило поднять глаза. Он стоял передо мной и напряженно улыбался, вроде знал, что я скажу нечто необычное и важное. А у меня — карнавал слов. Ни единого, кроме «привет».
Где-то вверху прозвучал его тихий ответ:
— Привет…
В этих глазах — небо! Весь мир в этом взгляде. Я готова отдать все, чтоб никогда не расставаться с ним. Чтоб всегда иметь право смотреть на него и быть рядом! Только теперь слова Марка преследовали меня.
Илья протянул мне теплую руку и помог подняться. Я стояла перед ним и чувствовала, что вот-вот упаду. В груди сильно кололо, но обращать на это внимание не было сил. Он дышал совсем рядом со мной, сквозь шум суетливой дороги я слышала шепот его дыхания. И дурманящий аромат кедра от светлой рубашки. Я схожу с ума. Прямо сейчас схожу с ума. Он еще постоял молча несколько секунд, потом спросил:
— Ты как, Ленусь?
Как я?! Да у меня гвоздь в горле, понимаешь? Я не могу ни слова выдавить. Будто кто замок повесил на глотку. Признаваться всегда сложно. Но, насобирав мужества, проговорила:
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Выражение его лица мгновенно изменилось. Серьезный и обеспокоенный. Нельзя так начинать подобные беседы! У меня сердце не здоровое, а вдруг и у него тоже?
— Говори тогда прямо. Я же понятлив.
Хотелось закричать на весь город, на всю страну — карнавал! Слова плясали, как ведьмы на шабаше. А я тщетно пыталась их словить. Все, что хотела сказать, вылетело. А главного всего-то три слова. Может, их мало? Затаив дыхание, я ближе придвинулась к Илье, и шепотом, куда-то в шею произнесла:
— Я люблю тебя…
Рукой притянул меня к себе, и я оказалась в таких нежных объятиях, что голова закрутилась. Он дышал мне в ухо и шептал, что будет рядом всегда.
***
Илья открыл дверь в полутемную комнату и произнес:
— Тебе звонят по поводу нового сборника стихов.
Ответа не последовало. Мужчина правой рукой нащупал выключатель, комнату залило ярким светом белой лампы. Он медленно осмотрел помещение и сделал пару шагов к окну, возле которого стоял большой письменный стол его жены.
— Лена? — вкрадчиво проговорил мужчина.
У самого стола на рыжем ковре рассыпаны листы рукописи. Рядом — бездыханное тело рыжеволосой женщины. В руке — последнее стихотворение о том, что такое жизнь.
---