Сто десять метров с барьерами

               
                а мы бежим ,бежим /всёускоряя бег,
подпрыгиваем барьеры перепрыгивая все.но вдруг один барьер никак,И мы его пытаемся обежать.

                1.               
   У осени два выхода: в зиму и… Вопреки времени, которое к середине осени совсем перестало двигаться, и здравому смыслу возле ресторана «Огни Тайшета» она, как всегда осторожно, перешла улицу  и нырнула в подъезд здания управления образования. Эту ниву она когда-то пахала глубоко и основательно. Она поднялась на второй этаж и направилась, было, в конец коридора, где располагались профсоюзы, как вдруг…
     Нет! Нет-нет, еще не вдруг! Ее одновременно глодали две отрицательные эмоции и одно непонятно откуда накатывающее ощущение. Ощущение чего? С эмоциями – ясно! Разговор с риелтором о продаже квартиры, мягко говоря, огорчал. Квартиру нужно было срочно продать, и тогда сам собой развяжется узел с мужем. Развелись десять лет назад, но долгое время вынуждены были жить вместе, если это можно назвать жизнью. Печальный итог: съемная квартира на троих. Все разговоры о квартире, и сами риелторы, и даже сделка уже которую неделю поднимали в душе такую муть, сеяли такие тоску и уныние, что в пору бежать за Можай. Вторая отрицательная эмоция – сынок! Собственно не сам сынок, которого она любила,  несмотря на то, что он ее скоропалительно сделал  бабушкой, а его дорогие в прямом и переносном смысле хвосты. Ему надо ехать – думала она – оставлять жену и маленького ребенка и рубить, рубить хвосты, А ей надо переводить деньги. Много  денег. Чем больше, тем лучше. Договорится ли о пересдаче? Где будет жить? Что будет есть? Да мало ли о чем может думать замотанная двумя ставками, старенькой мамой, неустроенной дочкой, сетевым маркетингом, живущая на съемной квартире учителка накануне Дня учителя! Две последних недели особенно донимала одна мысль. Бросить все к черту в городе: дурацкую работу, съедающую мозг без остатка и отнимающую все силы, съемную квартиру, за которую нужно платить ежемесячно бешеные деньги, раздевающийся к зиме грязный и некрасивый город и уехать в деревню, в отцовский дом, уютный и теплый.
    А ощущение уже заползло и потихоньку заполняло душу. Не ощущение. Скорее, его предчувствие. Предощущение. Как будто сквозь рев очередного тайфуна, пытающегося смыть несчастных испуганных американцев с полуострова Флорида, сквозь треск телетайпов тысяч брокерских кампаний, кричащих на всех языках мира о падении курса акций «Крайслера», сквозь шелест опадающей с берез желтой листвы, пробивался царапающий душу не то скрежет, не то шепот
- И-ри-шеч-ка-а-а! Сол-ныш-ко-о-о! Я тебя…
Последние слова, как она не напрягала слух, ей никак не удавалось расслышать.

                2.

   Все было вопреки времени, которое, похоже, осенью останавливалось, и логике, которую он сдал тридцать лет назад на «отлично». Здравый же смысл здесь отсутствовал напрочь. Возле ресторана «Огни Тайшета» он перебежал улицу, как всегда на «красный», и вошел в здание управления образования, факт существования которого он не признавал. Появление между учеником и учителем органа, который  ел, пил, спал и требовал от него, учителя, массу никому не нужных отчетов, придуманных показателей, мягко говоря, его огорчало. Две отрицательных эмоции и вязкое пощипывающее душу ощущение обглодали его до костей, так что едва держались брюки. Первая, неотвязная и неотступная, была вызвана смертью жены, которую он похоронил в июле. Прожили они больше тридцати лет. Она родила двух замечательных мальчишек и сгорела от рака.
Вторая – «мент», приносящий уже на третье заседание суда характеристики, что он – «мент» хороший, отличный семьянин, всеми (посмотреть бы на одного!) уважаемый работник. А этот «хороший семьянин» чуть было не оторвал собственному сыну-второкласснику ухо за спрятанную бутылку «Водки». Правда, это в суде никого не волновало: третий раз находились тысячи причин, оправдывающие действия милиционера. К  эмоциям примешивались ощущения, противные и прилипчивые. Осточертели огороды всех сортов и расцветок – думал он. Дизайнер хренов!
     Нашел себе забаву на старости лет! Руки-то две уже более четверти века, а ртов – с добрый десяток наберется. Что  тебе не хватит на зиму мешка картошки? Сел бы в поезд и - в Ригу. Там дядька! Или в Находку, к племяшке! Какой год уж зовет! Пыль провинциальную с ушей бы стряхнул. А то читает на уроке: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…», а сам море-то видел на картинах Айвазовского. Местное постогородное осеннее ощущение напрямую и крепко было привязано к мировой скорби: не сгорел в Европе под Цюрихом  и  Женевой тридцатитонный трансформатор большого адронного коллайдера,  а, сыто урча, стабильно и исправно разгоняет быстрые нейтроны на благо пра-пра-правнуков. Они разгоняются все быстрее и гудят, гудят. И сквозь этот гул слышно далекое-предалекое:
          - Се-ре-жеч-ка! Ры-боч-ка! Я тебя…
Последнее слово, как он не напрягал слух, ему никак не удавалось расслышать.

                3.

       Чтобы им оказаться в нужное время в нужном месте мотив уже был. Был и проблеск смысла в их нежданной-негаданной встрече: слишком длинной, нескончаемой казалась в их жизнях черная полоса, которая стелилась на все четыре стороны, чавкала конторской суглинистой весновспашкой. Слишком долго они были окружены толпами людей: родными и близкими, учителями и учениками, просто прохожими и проезжими людьми. Это по форме. Но, по сути,  они оба оставались сами с собой. Побыть в одиночестве бывает полезно, но не в таком количестве. Вечера, а особенно беззвездные ночи, были мучительны, выходные и праздники – невыносимы. И чего, казалось бы, надо? Социальный статус определен у обоих четко. Она учительница! Мать и бабушка, хотя еще и дочь. Сразу и свекровь, и теща. В браке состояла, но разведена. В партии была, да отлучили. Не владеет, не привлекалась. Удивительно! Но в ней не было жажды противоположного пола. В ней не было ни распутства, ни цинизма. В ней не было даже учительского высокомерия. Из своих учеников она легко, без натуги ваяла маленьких, но основательных человечков: добрых, светлых, как она сама, легких на подъем и общение. Ваяла не с восьми до пяти, а, как ее мать, от зари до зари…
Нет, девчонки в школе делали поползновения, каждый раз все более робкие, познакомить ее, подводили, так сказать, коня, давали ей шанс. Но ловить на такой мизер человеку, обжегшемуся на молоке… И она дула, усердно дула на воду. Вечером по сложившейся привычке брала в руки женский роман из навороченных серий «Шарм» или «Откровение», а мысли скользили по поверхности сюжета, как камешки по  воде. Очередная Джейн, Рони или Барбара, сжимая зубы,  отдавалась прямо на песке на берегу океана или на инкрустированном слоновой костью ложе эмиратского шейха, а она ложилась на свой диван-трансформер одна на сто десять процентов уверенная, что доцеловать ее плечи никому и в голову-то  не взбредет, хотя… Где-то в самом закоулке ее « порочного» сердца  жила маленькая – премаленькая и глупенькая-преглупенькая даже не сама надежда, а ее пра-правнучка. А вдруг!..


                4.

       Конечно, и ему коллеги по учительскому цеху женского пола делали различные, порой скабрезные, предложения, наперебой расхваливая своих сестер и знакомых, размеры их бюстов и достоинства их душ, читательские пристрастия, гастрономичекие и кулинарные способности. Кто в шутку, кто всерьез набивался в свахи, хотя все знали: прошло немногим больше месяца после похорон жены. Именно жены! Официально он был разведен, но все сделал, как полагалось. Бумага – это такая мелочь, которая ничто в сравнении с настоящими чувствами. Болезнь без скидок и прикрас расставила все на свои места. Так бывает, что чужие люди неожиданно становятся дорогими и близкими, родственники отходят в сторону. Так, на всякий случай! Рак – странная и малоизученная болячка!
       Удивительно, но их тридцатипятилетнее па-де-де сложилось  в великолепный танец, трагический и  комический одновременно. Результатом этого долгого танца стали два отличных сыночка, которые давно жили отдельно. Он остался один с кучей невообразимых талантов. Спиртзаводской интеллигент в первом поколении, он преподавал русский язык и литературу в школе, на старости выучился и получил второй диплом – ландшафтного дизайнера (на фига!), вел кружки флористики и стрелковый, писал стихи и песни, резал, пилил, строгал и…страдал. Страдал давно и запоем от одиночества. Чем больше он страдал, тем глубже были запои. Чем глубже были запои, тем более подозрительным  становился он. Он подозревал, что он – Олицетворение Вселенской Совести, которое в  условиях полусгнившего  общества, не может достойно исполнять свою функцию – пленять и впечатлять, а по сему все прекрасное на земле: стихи, цветы и звезды – есть не что иное, как  суета сует. Все поняли: он просто спивался. Догнал его проклятый спиртзавод! Ранил почти на излете!
     Не протяни ему руку помощи покойная жена, неизвестно под каким забором нашли бы его косточки. А сейчас он был трезв – подлечился! – и зол на свои ощущения. О новой хозяйке не помышлял. Стоп! Здесь что-то не так! Думал, конечно, думал, но не о хозяйке. Он с гриновским  упрямством верил в «алые паруса». Только с точностью до наоборот. Найдется его Асоль! Придет. Приедет. Приплывет. Не может она не появиться.. Она будет не очень высокая и не самая красивая, но явится его Асоль, родная и близкая, ближе и дороже которой не бывает. Это была не слепая вера-верочка, не глупая надежда-надеждочка, а не-по-ко-ле-би-ма-я  у-ве-ре-ни-ща.
      Он брал гитару, левой рукой трогал тугой неподатливый колок и долго-долго гонялся за ускользающей мелодией осени. Мелодия была тихая, светлая и печальная, похожая на эту осень.

                5.

- Боже, какие люди! - он, рисуясь (кругом же стояли люди), но как-то суетливо ухватил ее за руку и пытался поцеловать.
- Обыкновенные люди, как все! - она почувствовала неловкость (кругом стояли и сидели люди) и смущенно улыбнулась. Получилось это премило.
- Сто лет не виделись! Позвольте облобызать вашу руку? – продолжал он играть, ощущая нелепость того, что говорил и делал.
- Ой, мама! Прямо эротическое кино! Ну, вы даете, ребята! – из-за ее плеча вынырнуло  улыбающееся лицо директора его школы.
- А чего? Просто встретились старые знакомые,- поторопился он с ответом, но руку отпустил.
    Три неуклюжих фразы, десять незамысловатых слов, два неловких жеста – вот и вся сцена. И не было никакой искры. Через пару минут все разошлись, куда шли: Директор зашел в кабинет заведующей, она – в профком, а он вышел на задний двор управления образования – покурить с шоферами.
- Ты, старый идиот, зачем заходил сюда?- с какой-то неожиданной злостью подумал он про себя. Про себя он привык думать во втором лице.- Засветиться? Ну, засветился!.. Третий раз принес девчонкам-методистам цветы, поздравил с днем Учителя. Вежливый, блин! Оно тебе надо? А им? Сморщенный, лысый, беззубый придурок с интеллигентскими заморочками! А, может, надо не столько им, сколько тебе?
     И вдруг – еще больше вдруг, чем  разозлился – ему захотелось увидеть ее лицо, ее улыбку, снова взять за руку Он через вестибюль управления выскочил на крыльцо и …увидел ее пальто. Секунда,- и она скрылась в толпе. Нет, он не побежал за ней. Он почему-то твердо знал, был абсолютно уверен: она уже никуда не уйдет. Как бы нехотя он перекинулся парой фраз – так, пустяковых – с цветочницами. Они знали его. Три раза в неделю он покупал флоксы! Кому? А им, собственно, какая разница. Берет, платит- значит, надо! Он зашел в магазин. Через стекло витрины увидел ее. Она сделала какую-то покупку. В руке мелькнуло алое – неужели алые паруса! – и скрылось в пакете. А вот сейчас ее надо догнать.
Она нисколько не удивилась, когда он ловко подхватил ее под руку,
- Ну, привет! Еще раз,- отдуваясь, произнес он.-  Сразу три привета!
- Привет! Сегодня вроде уже здоровались, - она улыбнулась Той, очаровавшей его улыбкой.
- Хорошему человеку пожелать здоровья и десять раз на дню не грех.
- Кто это тебе сказал, что ты хороший?
- Сам знаю! – глядя ей прямо в глаза, сказал он.
      Он видел ее несмываемую улыбку  и понимал, что улыбается она своим  тайным мыслям. А она вспоминала совсем недавний разговор с женой того самого директора, которого они встретили в управе. Они обе работали в одной школе в младших классах, а на перемене, следя за своими сорванцами, успевали обговаривать городские новости, свои большие и маленькие проблемы. И вот неделю назад Вера, открытая и прямая, сказала  разговоре то ли шутя, то ли серьезно, что де мол пропадает такой мужик, не пьющий теперь, вдовец, дети выросли, а уж умища-то палата, да и ей жизнь свою пора устраивать. Она тогда посмеялась над такой фантазией Веры, а она, фантазия-то,  тут как тут, из плоти и крови. И снова улыбнулась.
- Классно она улыбается,- думал он,- Маняще - зовуще - трепетно!
    Они шли по центральной улице и болтали обо всем на свете. Она выразила соболезнование, посочувствовала, рассказала о делах в школе и в классе и как-то мимоходом сообщила, что уже десять лет разведена. Алое оказалось красным и не парусом,  а новоизобретенной шинковкой для капусты.
- А не попить ли нам чаю? У меня?  Здесь совсем рядом!- неожиданно предложил он. – Кстати, есть соленые хариусы…
- Мне через час нужно быть в школе, - сообщила она грустно.
- Мне час назад нужно было быть в школе! – он уверенно повернул к своему дому.            
    И сейчас не было никакой искры. Слова и слова. Но в них было столько затаенной надежды, столько тепла и участия, что они не смогут уже просто так растаять в осеннем воздухе. Они не растают, не растворятся в череде событий. Они отольются в дела. В добрые дела для них самих и для людей.
    А над городом стояла великолепная осень...
    Березы роняли желтые пятаки, ковром устилавшие землю. Они пахли неожиданно свежо: весной и любовью.

                Октябрь 2008 – апрель 2010г.г.
                Г. Тайшет.