Все утро, пока он собирал вещи, укладывал их в рюкзак, она молчала. И лишь изредка поглядывала на него – ждала, что он заговорит первым. Но он только прятал глаза, да в который уж раз начинал проверять, все ли уложил. Наконец стал одеваться. Она стояла на пороге прихожей, в серых глазах, настороженно следивших за сборами, читался грустный упрек.
– Тебе это не надоело? – не выдержала она тишины.
Он виновато взглянул на нее и промолчал.
– Не надоело? – спросила она снова.
– Что? – вынужден был отозваться он.
– Ну, все это, – голос ее звучал с плохо скрытым раздражением. – Эти сборы каждый раз, отъезды в любую погоду – в дождь, в снег... Хоть камни с неба вались – ехать, ехать, ехать…
Он понял, что разговора не избежать, и, завязав шнурки, выпрямился, повернулся к ней и, глядя прямо в глаза, спокойно ответил:
– Это моя работа.
– Знаю, слышала, – почти со злобой заговорила она. – Это твоя работа, кому-то ведь нужно, не всем в городе работать, чем ты лучше других, и вообще – кто, если не ты, – она повторяла не раз слышанные от него слова. – Но почему именно ты?.. Чем ты хуже других?.. А?.. Скажи!
Он смотрел на нее так, как смотрит на весь мир человек, страдающий от зубной боли. Хотел что-то ответить, но только вздохнул и отвернулся опять. И она поняла это как свое право говорить дальше.
– Ты забыл, что у тебя есть дом, семья? Почему я, твоя жена, должна видеть тебя раз в три месяца?.. Зачем я выходила замуж? Чтобы ждать тебя месяцами?
– Но я же предлагал… – начал было он.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она. – Ты предлагал мне работать с тобой?.. Но у меня тоже есть специальность. У меня точно такой же диплом, как и у тебя – даже такой же синий, можешь себе представить. И мне тоже нравится своя работа… И потом, у нас есть дочь – ты не забыл?
– Старики…
– Хватит того, что ребенок не знает отца… Нет, ты, может, не веришь? Когда ты дома, она даже ведет себя тише – будто в квартире чужой человек. Ты понимаешь, она просто стесняется тебя. И ты дождешься, что когда-нибудь, после твоей очередной отлучки, она откроет тебе дверь и спросит: вам кого?
На последние ее слова он как-то горько усмехнулся и покачал головой: дескать, ну и скажет же!
– Почему ты не хочешь работать в проектном институте? – продолжала она. – Деньги?.. В деньгах бы ты не потерял… Он, видите ли, боится деквалифицироваться. Ты боишься деквалифицироваться как геолог, но почему ты не боишься деквалифицироваться как отец семейства? Боишься потерять квалификацию и не боишься потерять семью? Как бы не пришлось тебе остаться с одной квалификацией – без жены и ребенка.
Голос ее звучал все уверенней – как у человека, чувствующего свою правоту. Ведь он уже несколько раз обещал ей, что едет в последний раз, но обещания эти раз за разом забывались, а на ее напоминания он отвечал шутками, стараясь перевести разговор на другое.
– Ты уезжаешь на несколько месяцев – я жду. Ты находишь удовольствие в том, чтобы шататься по голым сопкам – в жару, в холод, с полным рюкзаком камней, но причем тут я? Тебе нравиться пить теплую соленую воду, но почему я-то должна жить вдовой при живом муже?
Выговаривая все это, она почти кричала, но вдруг, пристально, с какой-то болезненной нежностью глядя на него, сказала совсем тихо:
– Пойми, я просто устала ждать.
Лицо его страдальчески сморщилось, но он продолжал молчать.
– Допустим, тебе меня нисколько не жаль. Подожди-подожди, послушай! – она подняла руку, увидев, что он захотел возразить. И твердо повторила, – Допустим, тебе меня не жаль. Но ты пожалей себя! Я ведь все вижу, все понимаю, ты не думай, что я такая уж глупая… Ну что ты видишь, кроме своей работы?.. Ты приезжаешь на неделю, привозишь ворох грязного белья и камни, камни, камни. Камни всякий раз… Что ты делаешь эту неделю? Отдыхаешь?.. И это ты называешь отдыхом? Летом ты целыми днями пьешь пиво, зимой – валяешься на диване и смотришь телевизор или читаешь журналы. А на улицу выходишь только за газетами. Ты живешь в столице! Как это звучит: жить в столице! Когда ты в последний раз был в театре?.. А в цирке с дочерью?.. Когда мы в последний раз ходили в гости?.. Да что там театр, цирк, гости! Ты ведь не помнишь, когда в кино был в последний раз.
Он, по-прежнему стараясь не смотреть на нее, надевал штормовку, потом очень долго, явно стараясь затянуть время, застегивался. Наконец поднял рюкзак, накинул лямки на одно плечо и повернулся к ней. С робкой, виноватой, какой-то жалкой улыбкой пробормотал «До свидания» и, не поцеловав как обычно, вышел из квартиры.
Она медленно прошла в комнату, постояла на середине, как бы не зная что делать. Потом быстро подошла к окну, открыла его и, перегнувшись через подоконник, стала смотреть на удаляющуюся фигуру.
Он шел с непокрытой головой, ссутулившись, попинывая носком ботинка желтую листву, обильно усыпавшую тротуар.
На улице моросил мелкий осенний дождь. А она все смотрела и смотрела вслед одинокому пешеходу. Капли дождя стекали по ее лицу, и она удивилась, что одна дождинка, которую она слизнула с губ, оказалась крупнее, чем все другие, и соленой…
Ноябрь 1984