Бесцветная серая пустыня простиралась от горизонта до горизонта. Ровное полотно мягкого сухого песка, настолько мелкого, что он напоминал больше прах, чем что-то ещё. Не разрываемое ни камнем, ни одиноким деревом, оно тянулось насколько хватало глаз и чуть заворачивалось вверх на границе с бархатно-чёрным непроницаемым небом. Света не было, ветер отсутствовал, теням неоткуда было взяться - лишь чёрный купол сверху и серая рыхлая мука снизу. Статичная картина, недвижимая ничем, вечная, как само время.
Я не первый раз видел этот сон - я падал бездымным и бессветным метеором с тёмных небес и как бестелесный призрак зависал в неведомой точке пространства над серой пустыне, не врезаясь в равнину и не касаясь земли. А потом просыпался, резко, словно после кошмара. Потом падения прекратились, и в какой-то момент, обернувшись во сне, я вдруг оказывался висящим над бесцветным прахом и глядящим в безвременье. Так продолжалось уже достаточно долго, и подобные сны порядком мне поднадоели - в них не было ни смысла, ни движения.
Мимо, вырисовываясь из мутной темноты, пролетело что-то ещё более темное и яркое, и жирная блестящая стеариновая капля с силой ударилась о землю, вздымая кольцо серого праха. Против ожидания, капля не рассыпалась на сверкающие крохи и не превратилась в серый шарик, набрав на себя мелкого песка, напротив, она растеклась во влажный тёмный блин и принялась впитываться в ровное серое пространство, светлея по краям и сохраняя мокрую темноту по центру. Через какое-то время граница более тёмного песка отодвинулась на значительное расстояние, много большее, чем изначальная капля, и между тем, картина не казалась лишённой логики - всё было правильно: всё то же ровное полотно с одним лишь тёмным пятном.
Массивная многосуставчатая лапа неведомого зверя, покрытая длинным светлым мехом на секунду опустилась на песок пустыни, коснувшись мимоходом неподвижного монохромного мира тёмной кожистой пяткой, оттолкнулась от него и вновь пропала в темноте, унося своего хозяина дальше в непроницаемую черноту неба. И всё бы ничего, но она попала в аккурат в единственное влажное пятно на сухом сером песке, то самое, куда упала капля. И песок этот, напитанный влагой, прилип к лапе снизу и потянулся за ней вверх тягучими тёмными конусами, а оторвавшись, почему-то не стёк обратно вниз и не опал. И так и остался на сером песке след зверя пятью чуть отблескивающими неизвестно на каком свету обелисками, возносящимися к небу.
Я думал, что сон, наконец, кончился, когда неведомый зверь дыхнул из темноты на пустыню во всю мощь своих колоссальных лёгких, чем поднял тайфун из мелкой пыли, отчего всегда чёткая до этого граница между землёй и небом размылась и потеряла резкость, а тёмные обелиски, как и лужа под ними, перестали блестеть и обрели, наконец, тот же цвет, что и остальная равнина. Когда пыль понемногу осела, всё опять было серо и однообразно. Невидимый зверь легко фыркнул где-то в высоте, выпуская в темноту облачко белёсого пара и открыл свои круглые светящиеся глаза - один, левый, жёлтый, а второй травянисто-зелёный. И под светом этих глаз стало видно, что и равнины никакой больше нет: там, куда выдохнул зверь, теперь была глубокая яма с покатыми краями, а дальше на много миль тянулись волны холмов и низин. Под светом глаз-прожекторов пустыня больше не была бесцветной, она преобразилась, обрела объём, на покатых боках холмов заиграли блики, в лощинах залегли сизые тени.
Завершившись однажды, этот странный сон больше не беспокоил меня, но от начала до конца он остался в моей памяти, словно рассказывал о чём-то очень важном для меня, чего я пока не уловил.