Так я слышал однажды, как странствующий муравей беседовал в тени старого дуба с упавшим желудем...
- Отчего ты решил сойти вниз? - спрашивал муравей, неужели там, вверху, среди коры и листьев, так скучно?
- Нет, там страшно. Я боялся упасть вниз.
- А теперь?
- А теперь я упал, и мне - нечего бояться...
Впрочем, это было давно, когда я еще умел радоваться и собирать упавшие яблоки. Хотя я отчетливо помню, что было тепло, и солнце светило по-летнему ярко, и все яблоки были желтые и тяжелые.
А теперь январь, если не больше того. И от тех яблок не осталось даже вымытых банок из-под варенья. Я вынимаю градусник, и удивление стучит в мою душу. Не дождавшись ответа, оно входит в меня, позабыв вытереть ноги. Минус двадцать - этого не может быть: да ты врешь, проходимец? Но у этого нахала хватает наглости уверять меня, что я ошибаюсь, что именно минус двадцать, и что я просто болен. Ну да бог с ним! Пускай себе врет, если ему это так нравится. Но ведь я сам видел, какой ужасный мороз на дворе, не меньше тридцати одного градуса. А речка не замерзает и всё норовит выйти из берегов. Я теряю сознание и поднимаюсь вверх с восходящим потоком теплого воздуха. Моя цель - северо-восток.
Падает странно-синий снег. Его полет наполнен нерешительностью и сомнением в необходимости закона всемирного тяготения. Дитя неба - постепенно и неотступно становится пленником земли. Здесь ему суждено пролежать до марта, а потом растаять, исчезнуть без следа. Умирать весной - трудно представить себе что-нибудь еще более печальнее. Бедный, вечно мерзнущий кристалл.
Серебряный Жук спал и видел очень научно-фантастический сон с элементами сюрреализма. Перед его закрытыми глазами в бешеном менуэте проносились картинки Кандинского, круги Эйлера, на старенькой пластилиновой скрипке мосье Дюпен пиликал Альфреда Шнитке, выводя кончиком смычка на белом потолке свою сумасшедшую индикатрису. Где-то в правом верхнем углу, в окружении пустых бутылок из-под шампанского, отдыхал Николай Коперник, сжимая в кулаке смятый кусок бумаги с только что написанной гелиоцентрической системой. И, вообще, чего только не снилось благородному насекомому. Он спал уже полтора месяца и собирался проспать еще столько же. И разбудить его было бы так же трудно, как и поубивать всех мух в этом помещении.
Дерево шел по лесу и сочинял стихотворения о зиме. Он никак не мог начать, в голове вертелись пушкинские "мороз и солнце - день чудесный". Дерево нервничал и пытался хитрить.
- Метель и солнце - день чудесный. Нет, не то. Метель и ель - мороз чудесный. Тоже не то...
Так он долго перебирал в памяти все известные ему существительные и прилагательные. Неизменным оставался лишь союз "и", в конце концов, Дерево остановился на следующем варианте: "Зиме и мне в сугробе тесно". С этой строчкой в беспокойной голове он вышел к дому Мальчика. Мальчик счищал лопаткой снег с крыльца.
- Зиме и мне в сугробе тесно! - с пафосом заорал Дерево, неслышно подкравшись к нему. Мальчик вздрогнул и выронил лопатку.
- Где тебе тесно?
- В сугробе, - глупо улыбнулся Дерево.
- Понятно, - сказал Мальчик, - пошли пить чай. На этот раз к чаю было земляничное варенье с баранками. Дерево выкушал пол-литровую баночку и устало откинулся на стуле.
- А знаешь, - начал он, - не велеть ли в санки кобылку резвую запречь.
- Я думаю, что это лишнее, - ответил Мальчик, вытирая тарелки.
- Но почему же? - не унимался Дерево, - скользя по утреннему снегу, друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня. И посетим, - он начал загибать пальцы, - поля пустые, леса недавно столь густые и берег милый для меня.
- Поскользили, - махнул на него рукой Мальчик, и через полчаса они были на берегу.
Черная речка медленно несла свои воды вниз, на юг. Угол падения неба был равен нулю, и поэтому ничего не отражалось.
- Почему она не замерзает? - спросил Дерево.
- Не знаю, - признался Мальчик.
У них упало настроение и исчезло в снегу. Дерево нагнулся, чтобы найти его.
- Не надо, - сказал Мальчик, - пойдем домой. На соседней сосне громко вздохнул и захрустел шишкой Белк. Дома было все так же тепло и уютно. На столе кипел самовар, а в печке весело трещали дрова.
- Ишь - веселятся, - недовольно пробурчал Дерево.
- А ведь это удивительно, - вдруг засиял Мальчик, - мы только глянули на черную воду, и этого было достаточно, чтобы от нас сбежало хорошее настроение. А вот они горят и смеются - они счастливы!
- Они безумны, - сказал Дерево.
- Так значит быть счастливым и быть безумным - это одно и то же, - сделал вывод Мальчик.
- А если была ложной сама посылка? - возразил Дерево, - тогда весь твой вывод - ложь.
В окошко постучали. Дерево умолк.
- Не бойся, - успокоил его Мальчик, - это ко мне.
Но это был не северный ветер. Стучал сиреневый куст. Просто так. Чтоб не забывали.
А вечером все пели песни, и Мальчик кусочком угля нарисовал на стене закат в удивительно-лиловых красках.
И вскоре пришел день следующий. Как легко запутаться в этой последовательности повторений и ошибок. Легче всего занумеровать дни и года и думать, что правы в этом выборе. Но Тот, Кто Может Отличить Иллюзии от Истины, видит, что цифры столь же обманчивы как и слова. И он старается сделать дни не похожими друг на друга, избавляя нас от ненужного запоминания дат. Он насыщает день событиями, характерными только этому дню. Впрочем, это все вздор, и лучше не говорить об этом вовсе. Вот я и не буду.
- Здравствуйте, - сказал Зеленый Боец, входя в комнату.
От неожиданности с потолка свалился паучок и упал прямо на пол. Прикинув, какое расстояние он пролетел, паучок испугался. Если ты падал когда-нибудь от неожиданности, то, наверное, представляешь себе как это неприятно. И вообще, неожиданность - такая неуправляемая вещь, никогда не знаешь, что она выкинет на этот раз. А крупные экземпляры могут сбить с ног даже носорога.
- Здравствуйте, - повторил Зеленый Боец.
Паучок в панике полез на стену, но уже через несколько минут спокойно ползал по потолку.
Зеленый Боец не знал, нужно ли здороваться в третий раз, если никого нет дома. В раздумье он стоял в дверях и следил за перемещением паучка. Следы были расплывчатыми и странной конфигурации. "С ногами что-то", - подумал Зеленый Боец.
На улице заскрипел снег. Боец обернулся и увидел Машуню, которая что-то несла, завернутое в пуховой платок.
- Здравствуй, - рискнул Зеленый Боец.
- Здравствуй, - улыбнулась Машуня, чрезвычайно обрадовав его своим ответом. Они вошли в дом и сели ждать Мальчика с Деревом. В платке оказался пирог с яблоками.
- Сегодня праздник, - пояснила Машуня.
- Какой же? - вежливо поинтересовался Боец.
- В лесу родилась елочка, три пятьдесят.
- А как назвали?
- Как назвали? Бабиной.
- Хорошее имя, - сказал Боец и, подумав, добавил, - а главное - редкое.
- Да, - согласилась Машуня.
Но тут светская беседа была нарушена появившимися Деревом и Мальчиком. Все сели за стол и стали есть пирог, запивая его чаем. На десерт подали земляничное варенье.
- Отличный пирог, - авторитетно заявил Дерево.
- Несомненно, - подтвердил Зеленый Боец.
А Мальчик в это время вышел за дровами, и поэтому никто не слышал, что сказал он.
От печки исходили тепло и покой. Мальчик бросил в огонь березовое полено и глядел, как маленькие шальные осьминожки медленно охватывали его своими оранжевыми щупальцами. Угрожающе зашипела смола. Мальчик закрыл дверцу и сел к столу, где разгорался философский спор между Деревом и Зеленым Бойцом. Машуня играла роль послушной аудитории, хотя и не совсем понимала, о чем идет речь.
- Нет, ты не прав, - горячо возражал Дерево, - это две разные сущности одинаковой формы, хотя и дополняющие друг друга до целого.
- Но тогда первая теряет весь смысл без второго и наоборот, - не соглашался с ним Зеленый Боец.
- Здесь нельзя рассматривать два отдельных смысла. И то, и другое не несут в себе никакой смысловой нагрузки, то есть они вообще бессмысленны.
- Тогда зачем это? - удивился Боец.
- Как зачем? - тоже удивился Дерево.
Спор явно зашел в тупик, поэтому Мальчик развел руки в стороны и сказал:
- Брек!
Машуня захлопала в ладоши, и была открыта новая баночка земляничного варенья. Мальчик предложил всем пойти в лес слушать небо. Там было тихо и безоблачно. Над головами четырех существ крупными алмазами сияли звезды. Казалось, что жизнь исчерпала себя, и приходит вечность. Дерево зачем-то перекрестился.
- А летом небо было другим, - сказала Машуня.
- Тогда было тепло и шумно, - ответил Мальчик.
- И истина валялась прямо под ногами, - заключил Дерево. В это время Серебряный Жук перевернулся на другой бок и пошел звездный дождь.
- Опять дождь, - заметил Зеленый Боец.
- Опять, - тихо согласился Мальчик.
- Пойдем в дом, - сказал Дерево, - а то промокнем все. И они пошли домой, а Машуня несла в своих ладонях горсть маленьких звездочек.
"Медленно вытекает из трубы белый прозрачный дымок, заполняя поляну запахом смолы и апельсиновых шкурок. О чем он думает? Неужели невозможно ни о чем, ну совершенно ни о чем, не думать в такую молчаливую ночь? Казалось бы - лети себе потихоньку на небо, спокойно и равнодушно взирая на земную поверхность. Равенство душ, исключающее взаимный интерес: ему все равно, что будет теперь с поленьями, а те, не помня своего творения, ссыпаются куда-то вниз, беззвучно исчезая в перине золы. Тело сгорело, согрев собою кирпичи печки, а никому ненужная душа (более того - бесполезная в принципе) в образе белого дыма уплывает к доброму и кроткому Ангелу, чтобы одурманить его своим запахом и скинуть на землю", - так думал Мальчик, греясь около огня. Все давно уже спали. Свечи закончили свой плачь, громко высморкались в дорогие батистовые платочки с вышивкой и тихонько засопели, причмокивая и вздыхая во сне. Огонь умирал. Неизбежность его смерти была очевидна. И Мальчик сознавал это, хотя и отказывался понимать. Голова его покоилась на маленьких кулачках, и глаза, не мигая, глядели в пространство. Мальчик был в трансе. И виделось ему, как душа его стремится сравняться с душами всех созданий земных и небесных. И мучается, и силится встать на цыпочки. И встает, и становится равной мирозданию, и равнодушно отворачивается от него, глубоко и сладко позевывая. "Куда теперь? Я поднялась до мирового Храма и заскучала. Если здесь, наверху, так исключительно неинтересно, то не спуститься ли мне в глубины ада?" И она с диким хохотом падает вниз. Скорость растет, свист в ушах становится все тоньше и тоньше, и вот он уже не уловим вовсе. А душа все падает и падает. И начинает догадываться, что это - бесконечность, и равенства здесь никогда не найти: но не может остановиться и исчезает...
...Мальчик проснулся от холода и боли в согнутых коленях. На часах было пять утра. С трудом поднявшись, он дошел до постели и, не раздеваясь, опустился прямо на покрывало.
Прошло два дня. А потом еще один. А потом целых четыре, и наступил радостный денек. Солнце добродушно улыбалось проискам своих беспутных детей, которые, находясь еще во младенческом возрасте, пытались растопить хмурый, угрюмый лед лесного озера. Два жирных красногрудых снегиря поедали гроздь сморщенной рябины, страшно быстро косея от душистой кислятины. Градусы развязывали им языки, и хмельные птицы кричали на весь лес о своих проблемах. Неожиданно, словно из ничего, перед ними возник Дерево и строго сказал:
- Брысь, алкоголики. Он любил радоваться негромко.
- Эх, что с нами делает природа, - задушевно сказал он и окинул взором окружающую его чащу леса. Но взгляда, брошенного окрест, не получилось - его взор упирался в стволы и ветви и, отражаясь, возвращался обратно.
- Жизнь, как еловая шишка, - раскрывается не во всякое время, - еще задушевнее продолжал Дерево, задыхаясь от распирающего его восторга, который лез наружу во все дыры и щели непрочного организма. Белк недоверчиво поглядел на умиляющегося друга природы и, сорвав с ветки шишку, стал вертеть ее перед собой, стараясь найти параллели между ней и, его, беличью, жизнью. Так ничего и не добившись от опыта, он засунул плод в карман и поскакал домой, уронив на голову Дерева хорошую порцию снега...
Никогда не было этого. Не было. И не будет никогда. И вовсе не нужно бросаться искать виновных, шаря слепыми глазами по темным немым углам. Наши ожидания, наши тревоги сбываются без уведомления, и то, чего мы так долго и терпеливо ждали, сваливается на наши головы непринужденно и беспощадно.
...Дерево не сразу сообразил, что произошло с ним. В висках стучалась кровь, просясь на волю, а по спине неприятно текли струйки талой воды вперемежку с хвоей. Иголки кололись и мешали радоваться. "Избыток восторга вызывает уныние и раздражительность", - подумал Дерево, стряхивая с себя белое с зеленым...
Кто поверит из вас, присутствующих, в это? Кто поверит мне? Я так стараюсь наврать покрасивее, а вы лишь смеетесь иногда или ковыряетесь в своих бездонных носах. Неужели вам некуда уйти, чтобы не слышать меня?
Ой, как жить не хочется! Можно, я еще немного не поживу? Как велико желание подольше не дотрагиваться до этого понятия. С моим бесформенным мировоззрением и шизофреническими фантазиями было бы довольно рискованно и необдуманно вваливаться в стройную систему мирового океана. Вот я люблю вязать всяческие бессмысленные и симпатичные предложения, а у остальных весь смысл лаконично вписывается в одно коротенькое слово "жизнь". И ничего. Мы мирно существуем бок о бок, попеременно дежуря у зеленого знамени Поднебесной. И пролетающий мимо альбатрос стряхивает на нас пепел своих сигарет. Господи, как страшно от сознания того, что когда-нибудь он задохнется на вдохе прямо над нашим постом и рухнет на охраняемый объект всей массой ученого тела. И развалится хрупкая конструкция из стеклянных переплетений, и оборвется работа мысли. Человечество повалится на разбитые коленки и возопит исступленно: "Осанна!"...
Прочь. Прочь от этого недоброго места на ленте мирового процесса. Укроемся в зимнем лесу. Откопаем оброненную Белком шишку и потащимся в гости к Мальчику.
- Здравствуй, Мальчик!
- Здравствуйте, милые.
- А мы к тебе.
- Я ждал вас. Долго. Очень долго.
И вот уже дымится в чашках философский напиток, и блестит на тарелочке земляничное варенье. И мы плывем в голубом задумчивом тумане сновидений. Тепло разливается по нашим телам, согревая продрогшие насквозь души. "Спасибо", - говорим мы. "Спаси вас бог", - отвечает кто-то из присутствующих.
Но я отвлекся от действительности. Сказка тем и интересна, что можно дурачить доверчивых зверюшек, выдавая действительное за выдумку. Я выдумываю, а потом исполняю. Сказка действенна, хотя и не совсем "реальна", но это все равно для меня. Я хотел оставить этот Мир и уйти к Высокому Водопаду. Но Мир оказался проворнее и бросил меня первым. Ну что ж: тропа свободна и непроверенна. И если есть шанс свалиться вниз - то это лишь один единственный раз.
Шуршат листочки отрывного календаря, и какие-то шустрые букашки с мохнатыми лапками перебегают от дерева к дереву, от куста к кусту, пригибаясь к земле, и, стараясь не наступать на сухие ветки, чтобы не обнаружить своего присутствия здесь, на далекой зимней поляне в самом центре Вселенной. И чем внимательнее они глядят себе под ноги, тем задумчивее становится их взор, блуждающий по верхушкам травинок, проваливаясь и царапаясь об их обломки. Из кустов показалась заплывшая стеарином хмурая мордочка зайца в белом овчинном тулупе, снятого третьего дня с мертвецки пьяного крестьянина. Заяц гордится продуктом из несчастного собрата и время от времени запускает руку в карман, чтобы достать щепотку табака, и долго внюхивается в него, шевеля влажным черным носом. Аромат экзотического растения бежит по тоненьким трубочкам в заячью черепную коробку и усыпляет серенькое вещество. Заяц закатывает глаза и тихо оседает в сугроб, оставляя торчать над снегом только длинные туговатые уши. По деревьям рассаживается стая ворон, нещадно загаживая чистый лист ватмана и истошно каркая многоголосьем, а где-то в глубине чащи ветер качает старые сосны, заставляя их скрипеть и ругаться:
- Сюр-сюр...
- Сколько нам осталось? - спрашиваем мы у знакомой кукушки.
- Восемь, - отвечает знакомая кукушка и хитро щурится на наш глупый вопрос.
- Всего-то... - тянем мы время, отвлекая птичье внимание.
- Ага, - ничего не подозревает кукушка, но тут мы хватаем ее за ногу и прячем в кастрюлю.
"Нет пророка в своем отечестве", - думаем мы, обжигаясь жирным, душистым супом.
Ах, как хочется в средние века! В самую их середину. Все. Больше ждать нечего.
Когда Дерево достал шахматы, короткая стрелочка на часах застыла на цифре "три", а длинная медленно подползала к "двенадцати". У Мальчика в руках появились тетрадь и карандаш. Присев к окошку, он ненадолго задумался и начал что-то быстро набрасывать на листочек.
- Перестань шуметь, - попросил Дерево, решая шахматную головоломку. Мальчик стал бросать потише, стараясь не мешать Дереву. И вот уже уложен фундамент из прочных камней, возведены стройные мраморные колонны, а здание все растет и растет. Мальчик послюнил палец и приклеил крошечные фигурки голеньких ангелочков с пионерскими горнами в руках. Зазеленели плющ и дикий виноград, давая тень и убежище для всяческих больших, да и не только больших, паучков и канареек. Вскоре была установлена черепичная крыша с красной трубой, и, когда из этой трубы повалил белый дымок, дом рухнул, не оставив на память о себе ни одной дверной ручки.
- Не получилось, - вздохнул Мальчик.
А Дерево отломал голову последней шахматной фигуре, и головоломка была разрешена в пользу счастливого Дерева. Друзья вскипятили воды и выпили по большой кружке чая с вареньем. Земляничным.
В углу комнаты стоял старинный резной шкаф из оранжевого дерева, где Мальчик держал свои одежды. Так вот, этот самый шкаф неожиданно начал дрожать и несолидно подпрыгивать. Друзья оторвались от чаепития и с удовольствием глядели на происходящее явление.
- Барабашка, - высказал гипотезу Дерево. Мальчик отхлебнул из чашки. Со шкафа свалился мирно спавший там кот Конквистадор и ухмыльнулся.
- Да, безусловно - это барабашка, - продолжал развивать свою мысль Дерево. Конквистадор уселся напротив Мальчика и стал многозначительно молчать. Вдруг, внутри шкафа что-то взорвалось, и мебель стихла. Заскрипела дверь, и из шкафа выглянула пара разноцветных глаз.
- Выходи, - сказал Дерево.
- Убери кота, - поставил условие барабашка.
- Почему?
- Because, - был неумолим барабашка.
- Но он тяжелый.
- Пусть уйдет.
- Уйди.
Конквистадор хмыкнул и пошел на двор. Глаза внимательно поглядели на захлопнувшуюся дверь и выглянули в комнату.
- Ой, крыса! - удивился Дерево.
- Не крыса, а мышь. Синий Мышь, - отрекомендовался барабашка.
- Какая жалость, - расстроился Дерево.
- В чем дело? - не понял Мышь.
- Тебе же не понять, - озадачил его Дерево и принялся за варенье.
- Бери себе чашку и садись с нами, - пригласил Мыша к столу Мальчик.
- Здорово! - обрадовался Мышь.
Вернулся Конквистадор и, взяв со стола кусок булки, забрался на печку.
- Ты его не бойся, - сказал Мальчик, - он пацифист.
- А-а-а, - протянул Мышь, - "Рок в борьбе за мир!"
- Не совсем то, - мягко возразил Мальчик, - он не борется за мир - он живет в мире.
Серебряный Жук на секунду проснулся, но, взглянув на часы, захрапел снова. От его храпа что-то щелкнуло в небесах, и пошел снег.
- Хорошо, когда все дома, вместе. Когда среди четверых присутствует пятый.
- Кто же?
- Любовь. Это обязательно и не зависит от живущих в доме. Хотя ее можно загнать под половицы, и тогда в доме будут царить хаос и недоверие.
- А где она живет у нас?
- У нас? Наша любовь заполняет все пространство дома и даже выходит за его стены.
- Точно. Я видел нимб над трубой.
На печке заворочался Конквистадор.
- Здесь так хорошо, что хочется плакать. Отчего это?
- Да, это немного странно. Обычно мы плачем от того, что нам плохо. А сейчас тебе хорошо, но ты знаешь, что где-то, за тысячи километров отсюда, есть существо, которому очень тяжело в эту минуту и, видя, какая глубокая пропасть разделяет тебя с ним, ты плачешь за него, ты виновен в его боли, только ты.
- Только я?
- Да. И только я, и только Дерево, но, понимаешь, обязательно "только".
Падает снег. Я опять среди спящих, один на один с собою, и свидетели - только свеча и свет фонаря за окном. Но они будут молчать, а я стану допрашивать себя на предмет засушенной бабочки.
- Что ты видишь?
- Ничего. Я хочу спать.
- Но ведь спят уже они.
- Тогда что делать мне?
- Не спать.
- Значит бодрствовать?
- Нет, просто не спать.
- Зачем?
- Общество книголюбов этой ночью собирается спалить городскую библиотеку.
- Что за чушь!
- Вот именно. Поэтому твой долг - помешать им сделать это.
- Хорошо, я сейчас помешаю.
Я беру в руки ложку и начинаю осторожно помешивать расплавленный воск, циркулирующий в конусе свечи.
- Молодец, - хвалю я себя и искренне радуюсь похвале.
- Теперь попробуй отучиться спорить.
- О! Это бесконечно трудно - отучиться что-либо делать. Мы только и делаем, что учимся. Зазубриваем, повторяем и проверяем, возвращаемся назад, топчемся на месте, и уже нельзя отказаться от этого - засасывает.
- А ты смирись, перестань быть агрессивным.
- Перестать быть?
- Да.
- Я тебя не понимаю.
- Значит, ты отказываешься отвечать?
- Прости, но я - дурак.
- Тогда высшей мерой наказания тебе будет вечное сомнение.
- За что?
Но никого нету в комнате, кроме спящих и меня. "Господи, прости мне мои прегрешения и избавь от сомнений!" Но Он молчит, значит, я не прав и не сознаю своей неправоты. Как страшно от этого...
Я сегодня так долго стирал с лица грим. Образ Пьеро расставался со мной лениво и неохотно. А руки вечно в чернилах.
Я задуваю свечу и убираю самого опасного свидетеля. Движения во сне говорят о наличии сновидений у спящего или о его болезни...
Я снова пел, но звуки бились о стены. Зачем они просят петь и не слушают, и не понимают, что самое лучшее, что есть на свете - это песни. Узок мой круг, по сторонам которого страшно близко расположился тупеющий народ.
Так вот, после последних слов Мальчика прошло уже больше двух лет, а Мышь все думал над их смыслом и, пока протекал в его голове мыслительный процесс, все терпеливо ждали результата. Они надеялись.
- Я люблю Время Колокольчиков, - наконец изрек уставший Мышь, и все облегченно вздохнули. Значит, можно двигаться дальше. И они пошли по заснеженному лесу, ступая след в след.
Уже четверть третьего ночи и вам, да и мне, пора спать. День сулит быть пасмурным и тривиальным. Нужны силы, чтобы пережить это. Так что светлых снов всем вам, мои милые.
"Сегодня целый день шел снег; то крупными хлопьями, то мелкой пеленой. Теперь снова зима, и все в снегу..." - Мальчик оторвался от книги и поглядел в окно. Шел снег. "Какое совпадение", - подумал он. На подоконник вспрыгнул Конквистадор и сладко зевнул, показав два ряда острых зубов.
- Ты когда прекратишь слушать по ночам радиоприемник? - спросил его Мальчик.
- Передавали Вивальди, "Времена года", - ответил кот. - На "Зиме" музыку оборвал прогноз погоды. - Конквистадор поднял глаза к потолку и тихонько засвистел, всем своим видом показывая огромную значимость случившегося.
- Ты хитришь, толстый. Тебе не дает покоя кувшин молока, что Дерево запер в кладовке. Не так ли?
Толстый хмыкнул и ничего не ответил. Он был не только очень хитрым, но и чрезвычайно самовлюбленным. Кот был влюблен в каждый волосок своей черной бархатной шкурки, которую он тщательно берег и ежемесячно посыпал сушеной полынью, смешанной с листьями табака. Обычно в этот день Мальчик старался куда-нибудь уйти из дома, чтобы не погибнуть вместе с молью. Род Конквистадоров был очень древним и, скажем прямо, странным. Дед Конквистадора занимался алхимией, а двоюродный дядька был зарезан паровой машиной братьев Черепановых во время ее испытания. Своими предками Конквистадоры считали тибетских длинношерстых котов из династии Хы. Хотя это только догадки, и официальных подтверждений этому пока еще обнаружить не удалось. Воспитывался Конквистадор в закрытом пансионе в предгорьях Алтая, поэтому любил тепло, сочные фрукты и все свободное время посвящал сну. Там же, на Алтае, принял буддизм, и был пострижен в монахи. Рос скрытным, миролюбивым и, как я уже писал, самовлюбленным. К Мальчику попал совершенно случайно (и я до сих пор не пойму зачем).
"Как все это ужасно затянулось, - подумал Мальчик, глядя на хмыкающее животное. - Когда бы можно было измерить то время, которое мы отдаем на разговоры, то первыми бы испугались рыбы и сороки. А какая, собственно, разница между тем, что я подумал, и тем, что я произнес? И существует ли она вообще? Некоторые не менее болтливы внутри себя. Вот уж тогда куда бежать от шума? Слово не воробей, а мыльный пузырь. Сказал - и он улетел. Только захотел схватить его обратно, а он - раз, и лопнул, и сразу как-то легче стало на душе. А мысль? Куда ей-то лететь, если кругом, куда не ткнись - черепная коробка. Нет, говорить много - это еще пол беды. Вот думать. Это настоящая болезнь, оканчивающаяся обычно летально (опять-таки)".
Рассеялся туман и обнажил угрюмую противотанковую мину под стулом Мальчика.
- Так вот кто мне нашептывал всю эту гадость! - воскликнул очнувшийся. Он взял мину за хвост и бросил в мусорное ведро. Мина зашипела, но не взорвалась.
В стекло хлопнул снежок, брошенный Деревом:
- Хлоп!
И еще один:
- Хлоп!
А потом открылась дверь, и кто-то истошно закричал:
- Выходи на бой, лживый трус!
Мальчик вздохнул и, обувшись в валенки, пошел на бой.
Воюющие стороны уже почти выдохлись, когда театр военных действий посетил Зеленый Боец. Он уселся в партере и, достав позеленевший лорнет, стал рассматривать иголки на старом седом кедре. Издали иглы выглядели куда более привлекательнее.
- Достаточно выпасть снегу, как его тут же скатывают в комочки и стараются попасть друг другу в нос, - проворчал Боец.
- Что ты понимаешь в снеге, - возразил ему Дерево, - что ты можешь сказать о нем, помимо того, что он - белый?
- Ну, холодный.
- Холодный?! Потри им свои глупые розовые щеки, и они запылают как угли в печке.
- Угли не пылают, а тлеют, - не сдавался Зеленый Боец.
- Какой же ты зануда!
- Пойдемте что ли перекусим?
Они согрелись чаем и теперь медленно пробовали новую банку варенья. Стекло сверкало и хрустело под острыми здоровыми зубами.
- И мыть не надо, - улыбнулся Дерево, осторожно поглаживая себя по животу. "Как все это ужасно затянулось", - вдруг вспомнил Мальчик и поморщился. "Вот и все, - подумал он, - пора замолчать и отдать должное тишине. Мы все устали от шума и болтовни, от клятв и безумных идей. Пришло время молчать. Молчать, чтобы услышать, молчать, чтобы понять, молчать, чтобы любить. Пора", - и он устало опустил тяжелые веки.
Зеленый Боец задумчиво глядел в окно. Дерево застыл с рукою, протянутой к чашке с чаем. Спал на печке Конквистадор. А за окном медленно падал снег, заметая следы и имена. Все было в белом, все безмолвствовало. И только где-то в вышине, из какого-то невзрачного облачка звучала еле слышимая музыка Иоганна Себастьяна Баха.
И желтые листья, и музыка, и ты у окна,
И книга в руках у тебя, и не было лета,
Хотя, откуда все это:
И желтые листья, и музыка, и ты у окна.
Я вижу себя в серебряной чаше,
Мне нету пяти, и небо вверху не старше,
Как страшно - глядеть на себя в серебряной чаше...