На фото слева направо: Фёдор Иванович Аристархов (муж Анны Ивановны), Николай Иванович Маслов, Владимир Иванович Маслов (с сыном Сашей на руках), Иван Иванович Маслов. Фото сделано в 1957 году в Ермаке в один из приездов Владимира Ивановича в отпуск к родным. На заднем плане - домик бакенщика.
***
Первое испытание атомной бомбы
Одно из первых атомных испытаний я ощутил и сам. Было это в 1948 или 49 году весной. Я с братом Николаем проверяли самоловы в протоке Иртыша, прямо около Ермаковского домика. Мы баловались этим, хотя строго запрещалось.
За островом шёл пароход с несколькими баржами. Пыхтел и посвистывал малым сигналом, давая какие-то команды матросам и шкиперу. Вдруг над нами что-то лопнуло, а вернее, всё сразу загрохотало. И ещё раз лопнуло и загрохотало. Мы вперились глазами в пароход: может котёл лопнул на пароходе?
Пароход по-прежнему шёл и потихоньку карабкался вверх против течения. В голове и ушах стоял свист от неизвестного ранее звука. «Это будет почище, чем авиационная бомба» — сказал Николай. И мы решили, что это было первое испытание атомной бомбы на Семипалатинском полигоне.
Позже, в 1950-52 годах, Иван часто наблюдал по утрам, как на юго-востоке вдруг появлялся этакий прыщ в виде маленького грибка, а минут через тридцать приходил ад — взрывная волна. Сначала сильно пугались, а потом Иван, увидев такой прыщ, говорил: «Давайте попьём чайку, ещё успеем». Пили чай, потом прятались в дом, потом приходил ад.
***
Паспорт
Я говорил ранее, что у Николая в 1949 году уже росло двое детей, Леонид и Лев. Один совершенно маленький, а Лёне шёл третий год. Однажды Лёня забрался в книжный шкаф. Шкаф был такой маленький, 80 на 150 сантиметров, и стоял прямо на полу.
Лёня вывалил из шкафа некоторые тетради, книги и документы. Там же хранились и документы, так как другой мебели не было кроме столов, табуретов и кроватей. Когда стали всё собирать и укладывать в шкаф, мы заметили, что все тетради и книги целы, а паспорт разорван пополам и притом так на косину. О, Боже! — мой паспорт, временное удостоверение, такой вшивый листок голубоватого цвета разорван пополам.
Что делать мы не знали, надо было заявить в милицию. Время шло, а мы всё не шли. И вот пришёл обух сам. Как-то вечером поздно явилась милиция, два казаха, проверить паспортный режим. Раньше, в войну, никогда не проверяли, а тут пришли. И сами нашли. «Явитесь в милицию, будем разбираться».
Так вот, вместо того, чтобы отдохнуть последнее лето перед армией, я убил два месяца на выправку этого документа. «Пиши объяснительную. Давай метрику». Я помнил, что когда получали временное удостоверение, мы вместо копии сдали тогда этот документ в милицию. Нам говорят: «Метрика должна быть у вас. Вашей метрики у нас нет. Идите в загс». В загсе записи почему-то нет.
И пошло: пишите заявление, объяснительную, проходите медкомиссию для установления возраста, и тому подобное.
Хорошо, что в кутузку не посадили, а могли бы. Вот так прошло мое первое общение с племянником Леонидом Николаевичем*, но это не мешает нам любить друг друга. Кто виноват? Тот, кто пострадал. Так закончился мой первый период вольной жизни.
____________
* Леонид Маслов (http://www.proza.ru/avtor/leonardo3)
***
Как я в детстве тонул
Сестра Анна чуть не утопила меня в Иртыше в трёхлетнем возрасте. Было это весной 1933-го голодного года. Родители плавали по бакенам, а потом проверяли перемёты. Рыболовная снасть — шнур с крючками с насадкой из теста или личинок жуков.
Так вот, надумала Анна покатать меня на железном корыте вдоль берега Иртыша. Провезла два раза туда и обратно. Приткнула к берегу корыто:
— Посиди, Володя, я побегу послушаю, не плачут ли Ванька с Петькой?
А они в это время обычно соски хлебные шмурыгали — сосали. Это было такое «детское питание» в наше «счастливое детство»: нажуют хлеба в своём рту мать или Анна, потом выплюнут в кусочек марли, завяжут узлом в виде шарика и в рот этот кляп малышу. Он и шмурыгает этот кляп час или два. А остатки или собаке выбросят, или старшему из экономии дадут доесть. Я до сих пор помню вкус этих доедков.
Володя посидел пять секунд: ну, должна же она сейчас прийти и докатать меня. А тут в руке оказалась какая-то палочка. Уперся в берег — и корыто поплыло, и стало разворачиваться, и... Здесь у меня сознание отключилось, так как корыто перевернулось, и я пошёл на дно кормить своим молодым телом щук и раков. И съели бы меня раки, а вместе со мною и вас всех моих дорогих потомков, ибо родился бы кто-то другой на их месте, и это были бы не они.
Я очнулся у матери на руках и помню, что пытался выпрыгнуть у неё с рук, но она держала меня крепко. Я был весь синий и холодный, а мать обливала меня горючими слезами.
А произошло так: когда корыто перевернулось, его течением поднесло к мостику, с которого мы набирали воду для питья. Это был брус, лежащий одним концом на берегу, а другим опирался на две рогатки, забитые в дно и перемычку, лежащую на этих рогатках. Мать и отец видели с реки, как я тонул, быстро подгребли и вытащили меня и корыто. А я минут пять в это время пил воду и синел.
В 1944 - 45 годах Анне было 16 – 17 лет. Николай прислал Анне две пары немецких туфель на высоком каблуке — белые и чёрные, и она поднялась над нами ещё на одну ступеньку. Хотя мы с ней уже учились в одном классе и преподаватель Шмидт, отец моего закадычного друга, говорил матери: «Владимир старается, с него выйдет толк, а у Анны в голове уже давно одни мальчики и что вам посоветовать, я не знаю».
Война закончилась 9 мая 1945 года.
Это событие я запомнил потому, что в этот день поймал осетра килограммов на пятнадцать. Его никто не взвешивал, но это огромная рыбина была длинной в полтора метра. Приезжаю домой, а дома говорят, что с парохода кричали: «Конец войне! Мир!» Радость большая всей семье — наконец, мир! Может быть, Николай останется жить, промелькнула такая надежда у всей семьи. Теперь бы дождаться скорее письма от Николая. 16 мая, в день рождения Николая, приходит письмо — остался живой. В этот день попался один осётр, ещё больших размеров. Это уже окончательно сняло напряжение от чего-то страшного, что могла принести война.
Одного из этих осетров мы точно съели сами, а может и обоих. Отец никогда не жалел для себя самой лучшей рыбы. Если стерлядь — ели самую жирную, щуку или осетра — самого крупного, язей или налимов — только самых красивых, жирных. От него у меня вошло во вкус брать рыбу как можно крупнее, солиднее — никогда не прогадаешь. Чем старше рыба, тем вкуснее.
***