Глава пятая
1
Забелин открыл глаза. Вокруг был полумрак. Он лежал в глубоком кресле, над которым склонились две женщины; они тревожно и внимательно всматривались в его лицо.
- Где... я?.. – приоткрыв еще сонные глаза, спросил он.
- Сашенька, ты у меня дома, на сеансе психотерапии, - он узнал голос мамы Веры, и сознание постепенно стало проясняться. - А это - Одиллия Петровна... Как ты себя чувствуешь? Ты слишком сильно уснул на сеансе... Тебе что-то приснилось?
- Я только что побывал в Крыму, - напрягая память, ответил он. – На вокзале в Симферополе провожал Олю в Москву. Она уже приехала?
- Сашенька, ты еще не совсем проснулся. Очнись! - Вера Владимировна несколько раз похлопала его по щеке, затем повернула голову к Одиллии Петровне:
- Зачем вы так сильно усыпили его? Он никак до конца не может проснуться.
Одиллия Петровна сделала несколько пасов над его головой.
- Саша, я внушила вам состояние, в котором вы вновь должны были пережить лучшие дни своей жизни. Значит, это был Крым? - спросила она.
- Да, это был Крым.
- Что же там было?
- Там я познакомился с Олей. Это были действительно лучшие дни моей жизни. Перед самым пробуждением я провожал Олю в Москву.
- Как вы сейчас себя чувствуете?
- Кажется, уже нормально.
- А что было ненормального?
- Сон... до мельчайших подробностей был слишком натуралистичным. Это даже не сон, а некая гипнотическая реальность. Я заново пережил все, что было со мной в Крыму... Неужели наша жизнь так подробно записывается в глубинах мозга?.. Последнее, что я видел - убегающий от меня поезд. Он уносил Олю в неизвестность. И тогда я понял: она для меня - дороже всего на свете, и если она не одумается и не вернется ко мне, - я найду ее и убью!
Вера Владимировна всплеснула руками, недоуменно, округлившимися глазами посмотрела на сына, потом на Одиллию Петровну, и растерянно произнесла:
- Сашенька, подумай, что ты говоришь? Из-за этой ничтожной дряни ты хочешь сесть в тюрьму, или, того хуже - попасть в расстрельный подвал? Погубить свою жизнь? Да и мою – тоже! Одиллия Петровна, скорее внушите ему, чтобы он забыл свою сучку!
Одиллия Петровна подняла над ним руки, но Забелин решительно встал с кресла, потянулся, стряхивая с себя остатки гипнотического состояния, и твердым голосом сказал, как отрезал:
- Мама Вера, Оля никогда не будет принадлежать другому человеку! Никогда! Или мне, или никому! А там - что Бог даст!
Он несколько секунд смотрел на окаменевшие от ужаса лица женщин, потом повернулся и быстро, почти бегом, направился к двери. Решение лишить жизни предавшую его жену созрело в нем моментально и окончательно, и с этой минуты именно оно стало диктовать ему дальнейшие шаги и поступки.
- Сашенька, опомнись! - закричала Вера Владимировна вслед убегающему сыну.
Услышав ее трагический голос, он понял, что совершил оплошность, раскрыв в эмоциональном порыве то, что обычно держат в глубокой тайне. Поэтому, чтобы успокоить маму Веру, он решил низвести все сказанное на уровень дешевой мелодрамы, в которую она легко поверит – это он знал по собственному опыту. Остановившись на середине пролета, он улыбнулся и укоризненно, самым невинным тоном, сказал ей:
- Ну, что ты шумишь, мама Вера? Неужели мои слова ты приняла всерьез? Да если бы я хотел на самом деле совершить то, о чем говорил, разве объявил бы об этом открыто, да еще в присутствии чужого человека? Сама подумай...
- Проказник ты, Саша!.. – сквозь слезы сказала Вера Владимировна. – Я действительно приняла твои слова всерьез, и мне жутко стало... Не шути так больше со мной. Я этого не за-служила...
- Прости, я был неправ. А Олю я просто постараюсь забыть.
- Правильно, сынок, правильно!..
Он приветливо кивнул и сбежал вниз. Едва за ним хлопнула дверь парадного подъезда, на площадку вышла Одиллия Петровна. Она тревожно посмотрела на Веру Владимировну, но та с довольным видом сказала ей:
- Конечно же, Сашенька неудачно пошутил. Он ведь писатель – выдумывает черт знает что. Богатая фантазия. Он меня убедил: если бы в действительности он хотел совершить пре-ступление, разве стал бы об этом говорить вслух?
- И в самом деле! – перекрестилась Одиллия Петровна. - Ну, слава Богу! А то я подумала: грех на душу взяла – своим сеансом подтолкнула Сашу на смертоубийство...
- Ну, что вы, Одиллия Петровна, Сашенька и комара не способен обидеть.
2
Тем временем Забелин спешил к себе домой. Зная, что ему удалось на время успокоить маму Веру, он решил для успеха своего плана действовать быстро и решительно.
Пережитый сеанс психотерапии не только не успокоил его психику, но, наоборот, взбудоражил ее и усилил неимоверно душевную боль, вызванную предательством горячо любимой женщины. Заново пережитая крымская история знакомства с Олей еще раз убедила его в том, что он не сможет жить без нее, а потому никогда не допустит, чтобы она принадлежала другому мужчине. Боль и обида, ревность и гнев без остатка заполонили его сердце. Только убийство беглянки стало казаться ему единственным выходом из душевного кризиса.
Придя домой, он долго ходил по комнате, обдумывая дальнейшие действия. В первую очередь, подумал он, нужно точно установить – куда увез Олю Вахтанг Чикваидзе? Скорее всего, конечно, в Грузию, но куда конкретно? И тут он неожиданно вспомнил, что в прошлом году Нани, сестра Вахтанга, прислала с Кавказа на день рождения Оли весьма милую поздравительную открытку. Если удастся ее отыскать, там должен быть обратный адрес, по которому, скорее всего, и следует искать жену-беглянку. «Это уже ниточка, - подумал он, - за которую следует потянуть».
Он подошел к письменному столу и стал один за другим выдвигать ящики, доверху наполненные всевозможными бумагами. Под руки попадали старые письма, журналы, папки с вырезками из газет, критическими отзывами на балетные спектакли и многим-многим другим, но нужной открытки среди этих бумаг не было. Он просмотрел ящики еще раз, и, к радости своей, вскоре нашел то, что искал: в полиэтиленовом пакете, лежавшем на самом дне нижнего ящика, золотистым отблеском мелькнула на открытке надпись: "С днем рождения!". Схватив пакет, он в нетерпении разорвал его и вынул тонкую мелованную картонку, на которой с одной стороны была прекрасная фотография пунцовых роз в роскошной хрустальной вазе, на другой - написанный от руки текст: "Дорогая Оленька, поздравляю тебя с днем рождения, желаю счастья, радости, любви и успехов на нашей сцене! До встречи! Целую! Всегда твоя Нани". И ниже - обратный адрес: "Грузинская ССР, Казбекский район, сел. Казбеги, ул. Ленина, 8, Чикваидзе Н."
Держа открытку в руке, Забелин взволнованно ходил из угла в угол, повторяя: «Казбеги... Казбеги... Значит, Казбеги! Замечательно!» Сердце его трепетало в предчувствии удачи – так, наверное, чувствуют охотники, сыщики или борзые собаки, учуявшие след дичи. «Казбеги... знакомое имя... Стоп! В литинституте мы изучали творчество грузинского классика Александра Казбеги! Он жил, припоминаю, у подножия горы Казбек, которую воспел в своих творениях! Так-так... Надо взять карту Грузии...»
Он вынул из книжного шкафа «Атлас СССР» и раскрыл его на большой, в полный разворот, карте Грузии. Немного поелозив на ней пальцем, он нашел гору Казбек и селение Казбеги, через которое, как оказалось, проходит Военно-грузинская дорога, берущая начало в столице Северной Осетии, городе Орджоникидзе. Следовательно, решил он, нужно сначала ехать именно в этот город, а уже оттуда, по Военно-грузинской дороге, добираться до Казбеги.
Поняв, что он на верном пути, Забелин довольно потер руки; настроение его заметно улучшилось. Он вообще любил ясность ситуаций: это вносило в его мироощущение определенность и чувство надежной опоры под ногами.
«Итак, решено, - продолжил он рассуждения, - я немедленно еду в осетинскую столицу... но где я там остановлюсь?.. Нужно завтра же попытаться через Союз писателей заказать гостиницу... Гостиницу в Орджоникидзе... Орджоникидзе... Впрочем, стоп! Вспомнил! Ведь именно в Орджоникидзе живет Алан Хаутов! Ну, конечно же! Как же я раньше о нем не вспомнил? Нужно в старых записных книжках найти его телефон и срочно созвониться!»
Алан Хаутов был институтским товарищем Забелина. Они учились на одном курсе, но в параллельных группах. Их нельзя было назвать закадычными друзьями: гуляли в разных компаниях, не поверяли друг другу сердечных тайн, на каникулах не приглашали к себе в гости. Но на третьем курсе их по-настоящему сблизила любовь к мифологии: они вместе проводили многие часы в читальном зале, открывая для себя красоты и богатства народной мудрости.
В то время, когда Забелин усиленно изучал греческую мифологию, Алан составлял сборник осетинских легенд и поверий, связанных с названиями гор, водопадов и ущелий Северного Кавказа. Он глубоко и беззаветно любил свою прекрасную Осетию, ее легенды и сказания, и когда его новый друг заинтересовался ими, Алан подолгу читал ему рукописные страницы своего сборника, радуясь тому, что нашел в Москве человека, который может по достоинству оценить его работу. На этой почве Алан и Саша нашли общий язык, и вскоре прониклись друг к другу симпатией и доверием.
Однажды, выходя из читального зала, Алан под большим секретом рассказал Забелину, что происходит он из древнего княжеского рода Хаутовых, испокон веков проживавших в селении Дзуарикау, что на быстрой, кишащей форелью, горной речушке Фиагдон. О его княжеском происхождении знал только узкий круг людей, в честности которых Алан не сомневался: он был членом КПСС и не хотел наживать неприятности, связанные с тем, что в графе о социальном происхождении неизменно писал: "из служащих".
Сокурсники любили Алана за веселый нрав, широкую натуру, бескорыстность, готовность в любую минуту придти на помощь другу, наконец, за литературный талант и даже за песенку, которую он каждое утро напевал в общежитии:
Ах, Фиагдон, мой Фиагдон,
Лучше всех и краше он!..
Высокий, статный, с темными, как угли, выразительными глазами, веселый, разговорчивый и по-кавказски темпераментный, он был любимцем нескольких вузовских общежитий Москвы с преимущественно женским контингентом. Девчонки с радостью приглашали его на свои вечера и праздники, а потом разыгрывали между собой – в какой комнате он останется ночевать. О его выдающихся мужских способностях среди студенток Текстильного института ходили легенды.
К удивлению друзей, после окончания Литературного института Алан Хаутов не стал серьезно заниматься литературным творчеством. Он уехал в Орджоникидзе, женился на тихой, прелестной осетинке и устроился специальным корреспондентом в газету «Северная Осетия».
Изредка по служебным делам Алан приезжал в Москву. Последний раз Забелин видел его года три назад у ресторана «Арагви». Алан выходил оттуда навеселе, в компании двух сексапильных блондинок. Он что-то увлеченно говорил, они громко и вызывающе хохотали. Увидев московского друга, он выпустил девиц из объятий, подбежал к нему, поздоровался, прижался по-кавказски сначала одной щекой, потом другой, и подозвал блондинок.
- Девочки, это мой лучший друг, известный писатель, - представил он Забелина. - Прошу любить и жаловать.
- Аланчик, мы не знаем, что значит – жаловать. Но любить можем, и даже очень неплохо, - смеясь, сказала первая блондинка.
- Вот видишь, Сашок, сами говорят: любить будут. Поехали с нами на дачу. Вместе отведем душу, - начал уговаривать Алан.
- Я вас приглашаю... - томно поддержала вторая блондинка.
- Нет, я не могу, извините.
- Очень жаль, - разочарованно сказала она, медленно и выразительно обводя языком свои чувственные губы.
- Да, жаль, Сашок, а то отвели бы душу, - искренне опечалился Алан .
- Я, в самом деле, не могу. А тебя, я смотрю, когда ни встречу - ты всегда в компании хорошеньких женщин...
- О-о, Сашенька, что нужно бедному осетину для полного счастья? Хорошего коня, хо-рошую женщину, хорошее вино и хороший шашлык из молодого барашка. Ну, а поскольку с конями в наш стальной век вышла напряженка, то на первое место вышла женщина. Правильно говорю? Логично?
- Даже очень логично, - ответил Забелин и, распрощавшись с компанией, ушел домой, где его давно уже ждала Оля.
За три года, прошедших с этой встречи у ресторана "Арагви", они больше не встречались и не разговаривали по телефону, поэтому Забелин мучительно пытался вспомнить – где записан домашний номер телефона институтского друга. Но фортуна в этот день явно к нему благоволила. Через пять минут в тумбочке он нашел телефонную книжку, в которой прочел: "Хаутов Алан, 362003, Северная Осетия, г. Орджоникидзе, ул. Артиллерий-ская, 13, тел. 3-46-67".
Он немедленно присел на диван, набрал номер указанного телефона. Мембрана довольно долго щелкала, шуршала, пищала и, наконец, стала выдавать длинные гудки вызова. На другом конце провода подняли трубку.
- Алло, слушаю, - он сразу же узнал голос Алана.
- Добрый вечер, Алан!
- Добрый!.. А кто говорит?
- Попробуй узнать по голосу.
- Слушай, дорогой, не строй мне шарады. Голос вроде знакомый, но сразу не соображу... Откуда звонишь?
- Из Москвы.
- Из Москвы? Это насчет карточного долга? Семен Николаевич?
- Да нет же, Аланчик...
- А-а-а!.. Забелин Сашка, ты, что ли?
- Конечно!
- Вай, вай! Друга не узнал! Позор мне! Старею, видно.
- Как жизнь, как здоровье?
- Ты знаешь, грех жаловаться. А у тебя?
- Тоже вроде бы ничего...
- А теперь давай начистоту. Ведь ты позвонил мне не только для того, чтобы справиться о здоровье? Правильно? Выкладывай, что надо?
- Есть у меня к тебе одна просьба...
- Сашенька, хоть десять просьб. Чем могу - помогу.
- Спасибо. Мне нужно попасть на пару дней в Казбеги.
- В Казбеги? Ха-ха-ха!.. Нет ничего проще. Приезжай ко мне в Орджоникидзе, и я тебя на "Жигуленке" отвезу в Казбеги. Нет проблем!
- Спасибо, Алан! Именно это мне и нужно.
- Саша, если не секрет, зачем тебе понадобилось ехать именно в Казбеги?
- Пока секрет, Алан. Могу только сказать, что это связано с замыслом моего романа.
- А-а... Понимаю. Тебе понадобился романтический фон для героев романа. В таком случае, лучшего гида, чем я, ты не найдешь. Приезжай, буду очень рад. Да и дед мой, старик Теймураз, вчера только сокрушался - давно, мол, в нашем доме гостей дорогих не было. Так что - жду. Когда возьмешь билет, позвони, я встречу тебя на вокзале.
- Спасибо, Алан, ты - настоящий друг! Завтра же пойду покупать билет. Потом позвоню.
- Звони, звони, Саша. А я жене скажу, чтоб готовилась пироги печь.
- Спасибо, Аланчик! Ну, все! Пока-пока!
- До встречи, Сашок!
Забелин положил трубку. Он торжествовал: все складывалось как нельзя лучше - в Орджоникидзе у него есть свой человек, который обеспечит его ночлегом и транспортом. Теперь он уже нисколько не сомневался в том, что если Оля действительно живет в Казбеги, она уже никуда от него не уйдет.
3
Поужинал он в ближайшем кафе, затем начал собирать чемодан, почти не разобранный еще со времени приезда с Алтая. Эта работа заняла не более получаса; осталось только добраться до отцовского пистолета и убедиться в его работоспособности.
Поставив у голландской печки табурет, он стал на него и попытался открыть чугунную дверцу дымохода. Замазанная многочисленными слоями масляной краски, она долго не поддавалась, но после приложенных неимоверных усилий все же дрогнула, и, сухо проскрипев, нехотя повернулась вокруг ржавой оси.
В черном проеме давно не действовавшего дымохода он нащупал плотный сверток, покрытый многолетним слоем пыли. Вынув его, он развернул грязные, жесткие от засохшего масла полотняные ленты и взял в руку пистолет. Густо смазанный солидолом, он выглядел, как новенький. Отец знал толк в оружии и умел сохранять его в отличном состоянии.
Почти час Забелин очищал пистолет от солидола. Разобрав его, он тщательно отмыл детали в бензине (предварительно раскрыв настежь окна), тщательно вытер тряпками, высу-шил и, к своему удивлению, довольно быстро и легко вновь собрал всю конструкцию. Так же тщательно он очистил от солидола патроны. Под светом настольной лампы они хищно засверкали золотистыми пулями. Снарядив патронами обойму, он вложил ее в рукоятку «Вальтера», поставил пистолет на предохранитель, завернул в рубашку и сунул на дно чемодана. «Теперь – выспаться» - подумал он, и через десять минут уже спал глубоким сном.
* * *
Утром, едва позавтракав, он помчался на Курский вокзал. После часового топтания в длинной очереди, ему удалось купить купейный билет на ночной поезд Москва-Орджоникидзе. Это было редкой удачей, потому что за несколько часов до этого большая группа альпинистов по какой-то причине сдала свои билеты в кассу.
Едва Забелин возвратился домой, в прихожую буквально влетела Вера Владимировна. Она поставила на пол тяжелую сумку, поцеловала сына.
- Доброе утро, Сашенька!
- Доброе утро, мама Вера.
- Как самочувствие? Ты в норме?
- Конечно. А в чем дело?
- Как в чем? Ты остыл уже? Прошла мания убийства?
- Мама Вера, у меня была такая мания?
- Представь, была. Грешным делом, я уже совсем заволновалась насчет твоей психики. Но теперь вижу - напрасно волновалась.
- Конечно, напрасно. А что у тебя в сумке?
- Жаркое, котлеты, зелень всякая. Садись, поешь.
- Мама Вера, я столько не съем. Ночью уезжаю в командировку.
- Опять? Куда на этот раз?
- На Кавказ.
Вера Владимировна внимательно посмотрела на сына, потом недоверчивым голосом спросила:
- Уж не за Олей ли погнался?
- Нет, мама Вера, Оля - пройденный этап. Да и не знаю я, где она. А ты знаешь?
- Нет.
- Ну, вот. Зачем же гоняться за летучим голландцем, правда?
- Конечно, сынок, конечно. Но сейчас ты сядь, покушай. А я пойду, мне нужно еще в Собес зайти по своим пенсионным делам.
- Хорошо, я с удовольствием поем. Только знаешь что?.. Возьми-ка себе запасные ключи от моей квартиры. Мало ли что - пусть они будут у тебя.
- Ладно, давай. Я вечером еще зайду сюда, уберу немного. Скоро вернешься из командировки?
- Не знаю. Может через неделю, а может и больше. В любом случае я тебе позвоню.
- Хорошо. До свидания, сынок.
- До свидания, мама Вера.
Она поцеловала его в лоб и ушла, не подозревая, что разлука их может оказаться очень долгой.
Когда за Верой Владимировной закрылась дверь, Забелин почувствовал какую-то щемящую тоску, будто сердце прощалось с одним, счастливым периодом жизни, и вступало в другой, тревожный, опасный, с непредсказуемым финалом. Это была тоска по ушедшему времени, когда с ним была Оля, когда они любили друг друга, когда казалось, что счастью их не будет конца. Но конец наступил, неожиданный, нелепый, жестокий, сотворенный женщиной, которую любил он больше всего на свете, любил слепо и безоглядно, как можно любить сотворенный в душе идеал. И этот идеал предал его, втоптал в грязь огромное чувство, уничтожил радость и смысл дальнейшей жизни.
«Правильно ли я поступаю, пускаясь в погоню за женой? – думал он, шагая из угла в угол. – Не фарс ли это? Ведь от трагического до смешного – один шаг... Неужели я смогу ее застрелить? Мою Олю?! Но она ведь смогла предать меня, мою любовь, мои надежды, мою жизнь... Предать самым бессовестным образом, не посмотрев даже в глаза! Нет, этого я про-стить ей не могу! И судья мне – моя совесть!.. Я Олю предупреждал, и она увидит, что я не шутил...»
Поужинав обильным содержимым сумки мамы Веры, он сел в кресло и незаметно уснул, а когда проснулся, стрелки настенных часов показывали одиннадцать вечера. До отхода поезда оставалось около двух часов. Выбежав с чемоданом на улицу, он поймал такси и через сорок минут был на Курском вокзале.
Чтобы скоротать время, он купил бутылку «Фанты» и долго тянул из горлышка ароматную жидкость, обдумывая в то же время возможные варианты развития событий. Но вскоре громкоголосые динамики возвестили о начале посадки, и он, подхватив чемодан, по длинному, неуютному, грязному тоннелю вышел на перрон.
На перроне музыкальное трио – саксофон, аккордеон и барабан – лихо исполняло лезгинку. Барабан виртуозно отбивал темпераментный ритм. Кавказцы, нагруженные тяжелыми баулами, улыбаясь, проходили мимо музыкантов, но вскоре возвращались и небрежно кидали в раскрытый футляр от саксофона пятерки и червонцы.
Когда поезд тронулся, и за окном поплыли фонари, силуэты домов и фермы мостов, в раскрытые окна ворвался прохладный ночной воздух, прогнавший застоявшуюся духоту дневного отстоя вагона.
Соседями по купе у Забелина были пожилые муж и жена, ехавшие на лечение в Кисловодск. Они занимали обе нижние полки. Когда проводница принесла постельное белье, они очень медленно, сосредоточенно стелились, потом так же медленно облачались в дорожную одежду, и, наконец, расставив на столике термос, кружку, полиэтиленовые пакеты со съестными припасами и еще какие-то свертки, кряхтя, улеглись, наконец, на свои места. Только после этого он застелил свою полку, погасил свет и лег спать. «Да... - подумал он, засыпая, - с такими попутчиками не очень-то повеселишься...»
Весь следующий день Забелин простоял у окна в коридоре, потому что соседи все время лежали, и это долгое стояние он прерывал только за едой в вагоне-ресторане. Когда же стемнело, он с удовольствием улегся на свою полку и немедленно уснул.
Проснулся он от толчка в плечо. Открыв глаза, увидел возле себя проводницу.
- Вставайте, гражданин, через сорок минут Орджоникидзе. Сдавайте постель, - скороговоркой произнесла она.
Через двадцать минут, сдав постель и наскоро проделав утренний туалет, побритый и благоухающий, он стоял у окна, рассматривая проносящиеся мимо дома Беслана, зеленые поля и тающие в дымке далекие лесистые горы. Вскоре началась многоэтажная застройка Орджоникидзе, поплыли станционные пакгаузы, склады, будки, поезд замедлил ход, заскрипел тормозами и, наконец, остановился на первом пути.