Предопределённость событий, иное имя - сны, пульсировала и сияла переливчатым цветистым пламенем в тёмном сознании его, и тёплый воздух комнаты скользил по щекам нежностью, успокаивая... Море охватывало его, горбящийся зеленоватый шёлк, складчатый, изрисованный крапинами капелек луны... волнистый, блестящий и струистый, как волосы русалки... Стены вздрагивали, когда сквозь каменные поры плыл новый поток белой пены, потолок покачивался, но не падал...
Плыть, плыть, плыть... с открытыми глазами смотреть на реальность своих солёных грёз... Детальность и чёткость придуманных миров удивлять не перестала. Да и перестанет ли?
Мысли, как всегда, приходили словно... очищенными. Чётко выверенными не им. Но это были разного размера детали, которые он мог складывать, как угодно, и выстраивать из них, что захочет. При условии, что выстраиваются они только в одну осмысленную фигуру. Единственно правильная программа той части тебя внутри, которая мудрее и чище, которая знает всё и понимает всё, но, как правило, предпочитает отмалчиваться. Частица Бога внутри. Ты сомневаешься, мечешься, веришь, не веришь, а она направляет тебя по одному пути, как поводырь сумасшедшего с завязанными глазами.
Сознание медленно пробуждалось, но море пока не уходило. Сквозь воду начал просвечивать потолок. И лишь через бесконечно долгое мгновение он осознал, что явь сместила сон. Спустил ноги с кровати. Встал. Подошёл к столу, привычно ища глазами тетрадь. Открыл с последней страницы.
Бумажное поле было разделено карандашной линией на две половины. Заголовки неразборчивым почерком, в левой части, примерно на четверть графы, множество полочек в каждой клетке по три-четыре штуки. Правая почти полностью оказалась заполнена плюсами, теснились и лепились они, мелкие, почти друг на друге. Свободными остались лишь две строки.
Внимательно вглядевшись в тетрадь, он усмехнулся какой-то мелькнувшей мысли и перелистнул на начало. Первая страница. Страшно измятая, почти вырванная бумажка, искусанная восклицательными знаками, дрожала от отчаяния. Кое-где буквы расплывались, размытые влагой, но цифры координат, которых, в общем-то, по логике вещей тоже должна была коснуться вода, прямо-таки выделялись своей яркой, показушной, кричащей чёткостью. Он вгляделся в них, цепко, долго, потом захлопнул тетрадь - в глазах отразилась обложка, размалёванная пошлыми красными розами - и просто исчез.
Первых двух он вытащил сравнительно легко. Дети кашляли и цеплялись за спасителя посиневшими от холода пальцами. Заигрались, тайком от родни сбежали к морю и чуть не утонули. Будут всю жизнь считать, что их спас счастливый случай в лице незнакомца, не задаваясь вопросом, откуда он, собственно, появился. Оставил их на берегу и пропал до того, как они успели разглядеть его лицо, чтоб в следующую секунду материализоваться у края обрыва. Через минуту будут родители. Всё чётко по программе.
А с девушкой было сложнее. Самоубийство. Вечером она сбросится с этого самого обрыва в 21:07 по местному времени. А он должен ей помешать. Такова программа.
Пока - ждать.
Утро. Ещё рано.
Медленный шаг не мешал думать.
Ключевая жертва. Снова отрываться от этого варианта реальности, перестраивать сознание... На таких ключах, как она - переход, а если проще - смерть.
Почему нельзя появляться раньше? До момента начала действия циферблата гибели? Ведь где-то всё начинается. Остановить ещё раньше, чтобы не погиб никто.
Ритм внутри сбивал его. Он за ним не поспевал. Дух двигался по программе, меняясь каждую долю секунды, и он не мог остановить движения или хотя бы слиться с биением собственного подсознания. Улавливался только этот момент времени, нынешний, и модель духа в нынешний момент... и когда пытаешься скопировать его, пойти за ним, ощутить его, оказывается, что ты конструируешь уже совсем не ту фигуру, потому что за это время модель уже успела измениться, и ты опаздываешь, безнадёжно опаздываешь сам за собой, потому что дух в будущем, а ты и душа твоя сейчас здесь, и твоя фигура уже давно отброшена, как надоевшая игрушка, этим движущимся божеством, которое и ты, и не ты одновременно... Нельзя отследить движение, как нельзя задумываться пианисту над отточенными действиями. Пальцы помнят, где находится клавиша, но начнёшь задумываться, искать глазами - и ноты станут комкаться, мелодия - заикаться, а навык уйдёт на восьмой план, раз уж за дело взялись логика и разум. Прислушиваешься - и возникает мучительное ощущение полудежа вю, когда один уровень твоего сознания точно знает, какие слова скажет диктор в телевизионном ящике, но открыть, озвучить это не может даже тебе самому, потому что слова эти должны быть сказаны именно в определённый момент времени.
Краем глаза он уловил что-то знакомое в получётком профиле и повернул голову. Тех, кого он должен спасти, он знал лучше, чем их родители - до мельчайшей клетки кожи. И девушку он тоже узнал. По предыстории ей стукнуло девятнадцать лет, но на вид можно было дать четырнадцать - невысокая, худая, короткие иссиня-чёрные волосы, лицо детское, мягкое, наивное. Глаза большие, серые с зелёной каймой. Эйла.
- Тебя зовут Эйла, - задумчиво повторил он вслух.
Удивления не было:
- Да.
- Пойдём, - так же уверенно сказал он.
...Говорили много. Он думал. Девчонка по сценарию сбрасывалась с обрыва собственно, потому, что никому нужна в этом мире не оказалась. Родители умерли, неизвестно как здесь оказалась, дикое одиночество и отчуждённость. Банальная история. К тому же с сердцем что-то, денег на лечение нет, а жить с этим трудновато. В общем-то, говорила, в основном, Эйла. Он - слушал, внимательно и без лишних реплик и аханий, отчего ей становилось немного легче. Гуляли, взявшись за руки. И вдруг он неожиданно для себя начал рассказывать ей. Получалось путано, непонятно, полуправда, голые мысли и слишком часто повторяющееся слово "программа". Замолкнув, запутавшись и оборвавшись на полуслове, - нужные фразы куда-то расползлись из головы, как это обычно бывает, - он даже не уверен был, поняла ли она его хоть чуть-чуть. Странно, но оказалось - поняла. И даже осмысленно начала отвечать.
А он вдруг осознал, что хочет сменить программу. Он не даст ей умереть и сам останется в этой реальности.
Близился вечер. Расплавив её одиночество, он радовался, как младенец. Они бродили, не видя дороги, после - вышли к морю. Сознание запоздало зафиксировало, что к обрыву-то они и вышли, но это уже казалось совсем неважным. неопасным. Благостная точка, когда они стоят, смотрят вниз и оба - живы.
Дышалось здесь легко, и время текло также легко. Безмятежное состояние нарушила одна мысль, пришедшая внезапно:
"Стоп. Неправильно. Не вяжется. Случайное бесцельное брожение не может вывести именно в эту точку. Пора бы уже выучить, что случайностей нет..."
Секунда осознания. Потом - толчок из-под земли. Землетрясения здесь редки, но случаются...
Упали они оба. Каким-то чудом он схватился за выступ и успел поймать её. Помог подтянуться повыше, залезть на край, спастись. Когда камень, за который он держался, расшатавшись, съехал, он только улыбнулся. Услышал крик, увидел дикие серо-зелёные глаза сверху. И сорвался вниз.
Смена решения тоже может входить в программу.
...Предопределённость событий привычно билась в мозге импульсом предзнания. Зеленоватый шёлк лился сквозь пальцы, падать было высоко и больно, поэтому шансов не было. Море мягко охватило сознание...
Плыть, плыть, плыть... с открытыми глазами смотреть на реальность своих солёных грёз... И медленно пробуждаться, видя стены сквозь изумрудные, лунным светом облитые волны... слышать комнатную тишину сквозь вздохи холодного моря...
Явь сместила явь. Он встал и подошёл к столу. Теперь на обложке тетради розы были белыми. Он открылся на последней странице и потянулся за ручкой. В графе "смерти" дорисовал маленькую палочку. В графе "жизни" поставил три плюса, умудрившись уместить их в одну клетку. Потом придвинул табурет к столу, сел и задумался о чём-то.
Часы на стене мерно отстукивали ритм, и секунды бежали сквозь сознание вечным, неостановимым движением.