Дворовые друзья
Колька и Ильюшка ; два друга на все детство
Ребята постарше
Ровесники
Марина
Буратино
Ниночка
Вовка Петухов
Зверек по имени Хорек
Ушан и Аркашка
Старшая сестра
Евреи
Дом напротив ; Гуси и Холера
Колька и Ильюшка ; два друга на все детство
Подружившись, еще до школы, я с ними провел все школьное детство, несмотря на то, что учились мы и в разных школах, и в разных классах, и принадлежали к совершенно различным по социальному положению и обеспеченности семьям. Но ничто не мешало нам весело играть вместе. Только «взрослая» жизнь и разлучила нас. Каждый выбрал свою дорогу в жизни и эти дороги у нас были совершенно разными. Разными настолько, что пересечься мы уже не смогли. Так и разошлись навеки.
Оба они были из 3 подъезда 3 корпуса ; Колька Пилясов со второго этажа и Илья Басиладзе с третьего.
Колька, которого мы иногда называли «Пилька», был мордвин из рабочей семьи, отец его был столяром, хорошим столяром, к тому же не пил и не курил. В общем-то неплохо зарабатывал, но главное ; он много и хорошо рукоделил. Самостоятельно сделал из проходной комнаты изолированную. На кухне у него стояла мебель изготовленная собственными руками. На балконе он сделал не только шкафчики для хранения всякой всячина, но и (это мне запомнилось очень хорошо!) превратил внешние подоконники в мягкие сидения, на которых мы с Колькой в детстве очень часто сидели, поскольку его балкон был на втором этаже и выходил за дом, где были одни деревья и кустарники. Когда мы были там, то мы могли фантазировать, что мы в дремучем лесу и вообще – не в городе, да и очень часто его балкон превращался или в кабину паровоза или в корабельный мостик, а вот в кос-мический корабль ; никогда. В такие игры мы не играли.
Была у нас в детстве мечта ; стать машинистами тепловоза. Очень долго нас это будоражило, с того момента как мы познакомились перед школой лет до 13;14. Может быть это произошло от того, что мне в детстве подарили немецкую железную дорогу с великолепным паровозом и вагончи-ками, а может что-то иное подтолкнуло нас к мысли стать машинистами. Но мечтали мы серьезно, смотрели на поезда, наслаждались запахом свеже-просмоленных шпал, собирали картинки локомотивов, игрушки-паровозики и проч. Но, потом, ставшее старше я понял, что мне в машинисты путь закрыт, поскольку мое зрение ухудшалось и ухудшалось.
Про его отца еще помню, что свою жену он называл «мадонной» и у них в коридоре висела картинка, видимо из импортного календаря, с изображением полуобнаженной женщины с ребенком. Мы, приходя к нему в гости, всегда пялились на эту картинку. Обнаженная натура в те годы нигде не встречалась. К сожалению его отец еще совсем не старым человеком ; по-моему не дожил до 60 лет.
Мать его, Рая, была невысокая, очень худенькая и стройная, с ярко-рыжими волосами и выгодно отличалась красивой походкой. Больше про нее ничего не помню.
Были у Коли еще две бабки ; баба Дуня и баба Таня. Первая ; худоща-вая, бойкая старушка, которая любила навести порядок в доме при этом превосходно ругаясь матом. Кстати, именно от нее эта привычка перейдет к Кольке, а потом и ко мне. Баба Таня была невысокая полная и очень тихая – незаметная такая.
Когда мы пошли в школу в 1967 году, у него родился брат Григорий, ко-торого баба Дуня называла «Гагарин». Как всегда при такой разнице в воз-расте между братьями возник конфликт. Поскольку мать на Кольку стала обращать гораздо меньше внимания, а переключилась на малолетнего Гришку. Коля его естественно сильно невзлюбил и даже само слово «Гага-рин» у нас носило презрительно-уничижительный вид очень долгое время. Так мы называли только очень плохих людей. Бедный космонавт, вряд ли он мог подозревать, что его фамилия быдет когда-нибудь использоваться в таком контексте.
Колька, в общем-то был хорошим, спокойным парнем, хулиганили мы с ним в меру, никогда не доходя до того края, когда детские шалости перехо-дят в преступления. Все детство мы провели вместе, расставшись только после 8 класса, когда я перешел в школу другого района, потом у Кольки завелась подружка и ему стало не до друзей, затем он пошел в армию. А после армии, в чистую запил. Почему, отчего ; плохо представляю. Он рас-сказывал, что в армии служил в санитарной роте, то есть вроде бы как мед-братом, там было много медицинского спирта, к коему он и пристрастился. Подруга у него резко пропала ; то ли не дождалась, то ли Колька действи-тельно сильно запил. Работать стал на заводе «Калибр» слесарем, возвра-щаясь каждый день качаясь. Неоднократно я его таким видел в окно, уже будучи студентом. Девчонок с ним больше никогда не было. За всю «взрос-лую» жизнь мы общались только два раза ; еще учась в институте я захо-дил к нему переписать какую-то кассету и в 1989 году просил его выточить мне обручальное кольцо из баббита. Когда я переписывал у него кассету, он курил папиросу, с дурью, крашеную зеленкой ; докатился даже до этого. Семьи у него не было ; он так и жил в своей квартире с матерью до самой смерти, которая последовала на 44 году жизни. Брат Гришка переехал в другую квартиру, которую в свое время получила баба Дуня, женился и, по-моему, сын у него.
Именно Колька придумал наши знаменитые «Тазы!» ; громкий клич от-ступления в случае опасности. Эти «Тазы!» звучали везде ; и во дворе, и в школе, и когда шел учитель в класс, и когда приближались хозяева огоро-дов, которые мы грабили, и во многих других случаях раздавались колькины «тазы!». А родилось это слово из обычного «атас», который Колька произно-сил очень звонко так что получалось «а-таз», ну и соответственно все смея-лись: «таз»... «таз»…, вот и родились «Тазы!».
Еще Коле принадлежит слово «помоисточка», производное от «помойка», которое у нас, в разговоре, служило для обозначения чего угодно. Но чаще всего оно несло в себе положительное отношение к предмету и ругательным не было. «Помоисточкой» мы могли называть заветное место в роще, где играли, и любимый киоск, где продавалось мороженое. Это слово было универсальным для обозначения всего того, что важно и дорого только для нас, а для других не имеет ровно никакого значения. Почему такой термин был произведен от слова «помойка», могу объяснить только тем, что любимым местом наших детских игр была именно помойка (об этом я рас-скажу в главе «Детские игры»), поэтому она была тем заветным местом, где мы встречались, где находили что-то интересное и за которое нас ругали родители.
Еще одна крылатая фраза ; «Из-за окон и дверей не заметишь (не ви-дать вам) ****юлей», тоже была брошена Колькой и долгое время муссиро-валась нами. Только в каком ключе ; уже не помню, мне до сих пор не очень понятен смысл этой фразы. Но помню, что мы очень любили ее произносить.
Илья Басиладзе был, как следует из фамилии, грузин из семьи состоя-тельного чиновника ; мать его не работала, и только у них одних во дворе была черная «Волга» с желтыми противотуманками ; предмет Ильюшкиной гордости и зависти всех окружающих. Илья всегда был очень высоким, очень крепким, ладным парнем. По физической силе он всегда опережал нас, своих сверстников. Драться с Ильей не решались даже старшие ребята. Но, при таком сложении, был очень мирный и спокойный, добрый и добро-душный, сам никого не задевал и начинал драться только тогда, когда его очень сильно к этому вынуждали. И всегда заступался за нас, друзей своих, когда мы жаловались на то, что нас обижают. Его силе мы даже не завидо-вали ; что с него взять ; грузин ; не нам, русским хилякам, чета!
По достатку его семья была выше и Колькиной и уж тем более моей, по-этому у него всегда все было самое лучшее, и игрушки, и велосипед у него было «Турист» многоскоростной, о котором мы не мечтали (стоил почти 90 рублей), и одежда отличалась от нашей. Его отец ездил даже заграницу, помню один раз ; в Алжир, и отовсюду привозил ему подарки. Но мы ему как-то не завидовали ; такой он был один, особый, ; а нашей голодранской братии вокруг нас ; море ; стеснятся было некого. Но вот один момент за-висти помню ; хорошо врезалось в память, как Илье, из Алжира отец привез автоматический нож-выкидуху. Этот нож был предметом его гордости. Каким жестом он доставал его из кармана, когда мы играли в ножички, небрежно нажимал на кнопочку и лезвие вылетало из ручки. Как же мне хотелось такой нож! Е-мое! (А купить смог только в начале 90-х годов, когда он собственно говоря мне уже был и не нужен.) Еще запомнилось, что на каком-то празднике у Ильи нам наливали Коку-колу, которую его отец привез, по-моему из Чехословакии. Запомнилась тяжелая фигурная бутылка, красочная этикетка и то, что нам ее наливали, как великую ценность ; ровнехенько по уровню, по одному стакану на каждого ; ведь он привез всего лишь одну бутылку. Какие мы были гордые, что пробовали Коку-колу ; боже мой ; бедные совковские дети ; какую глупость мы возводили в ранг фетиша, только по той причине, что кто-то хотел создать для нас совершенно нереальную жизнь с нереальными ценностями. Но мы оставались детьми и никто из нас не хотел становиться пионером-героем, а Кока-колу желал каж-дый.
Отец Ильи, в противоположность сыну, был невысокий, коренастый, с большими усами, ходил как-то тяжеловато, не торопясь. Он всегда курил одни и те же сигареты ; «Золотое руно», очень душистые и пряные, которые мы впоследствие, учась в школе, будем у него подворовывать. Мать, Зина ; высокая, красивая, не скажу крупная, а то, что называют, с формами ; и грудь и бедра у нее были большие, но талия, может и не такая тонкая, но значительно меньше бедер, была хорошо заметна. К сожалению в старости он долго и тяжело болела и умерла, будучи еще совсем не старой.
У Ильи была еще сестренка Нана, которую мы, с его подачи, дразнили «Нинельдрынкой». Девочка некрасивая, замкнутая, она тяжело болела ал-лергией на все окружающее, и лицо и тело ее вечно было покрыто какими-то красными, а порою и гноящимися прыщами. Ее мучила аллергическая астма, поэтому на улице она бывала редко, часто кашляла, задыхалась, в общем, была очень несчастным ребенком ; не помню, чтобы она с кем-то играла или дружила. В юности, по окончании школы, она стала еще более замкнутой, поскольку рубцы и прыщи на лице не делали ее красивой, а скорее ; наоборот. Начались психозы, истерики, она начала прятаться от людей, отказывалась ходить в школу. Насколько знаю ; он все-таки пошла работать, а потом даже родила ребенка, но замуж так и не вышла.
Илья учился отдельно от нас в Английской 56 школе, но, к сожалению родителей, успехов в учебе не выказывал. Подарки учителям делали свое дело и отметки у него были достаточно хорошие, но после школы он учиться не стал, а пошел на завод Хруничева, по-моему, который на Соколе, работать модельщиком. Он резал по воску или по дереву модели отливаемых изделий. Работа ему очень нравилась. Но, потом, уже отслужив армию, Илья почувствовал недостаток в средствах и решил заработать побольше денег. Для этого устроился в метрострой проходчиком. Он строил перегоны между Каширской, Кантемировской и Царицыно. Два раза на перегоне возле Кантемировской его плывуном выносило из забоя. Правда все обошлось даже без травм, но на второй раз, когда он головой пролетел в нескольких миллиметрах от металлического тюбинга, подал заявление об уходе, сразу же женился и пошел работать снова на авиазавод.
Чем старше становился Илья тем более смуглым казалось его лицо, ин-тересно и то, что ладони его были кристально белыми, как у мулата. На это мы, пацаны, как-то не обращали внимания, вернее ; может и обращали, но не задумывались над этим. А оказывается в их семье была тайна, которую мать поведала Илье, по смерти отца. Илья оказался не сын, а пасынок и, видимо, его отцом действительно был мулат или негр. Но Илья этого рассказа не воспринял, он настолько привык считать своего отца, своим отцом, что ничто не могло поколебать его уверенности в этом.
Ребята постарше
Главным моим другом, нет не моим, а нашим, поскольку он дружил со всеми ребятами, а не только со мной был Генка Семиков из 2 подъезда 2 корпуса ; он был года на четыре, если не на пять, старше меня, но возился с нами малявками и был заводилой всех наших игр. Придумал нам игру в пожарных, в которой мы должны были искать и тушить всякие костры, заго-рания на помойках и проч. Но все это у него было поставлено не на простом детском уровне ; типа, пошли, нашли и погасили ; ура! Он подходил ко всему очень серьезно, по-взрослому. Нам пришлось составить схему района, нарисовать наши дома, соблюдая, как могли, масштаб, потом разбить все на квадраты, закрепить за каждым определенный квадрат, потом вести журнал учета происшествий, докладывать старшему, то есть Генке об обстановке. В его играх не было ничего детского. Они готовили нас ко взрослой жизни. Потом он нам придумал игру в сокровища. Одна группа прятала свой секрет и должна была составить краткий план, по которому этот секрет можно было разыскать (ну, типа, как у Стивенсона), а вторая группа по этому плану должна была найти секрет. Но всегда была тайна – например, было не известно в каком дворе этот секрет схоронен и мы ходили по дворам, приравнивали ; похож ли план на этот двор, потом шли в следующий и сле-дующий. В общем, его игры были очень увлекательны.
Он был очень добрый, отзывчивый, свой в доску, пацан. Сколько мы бегали вместе, но никогда он нас не учил ни курить, ни пить и даже никогда об этом не заводил разговора. Я даже не знаю курил ли он сам и пил ли ; об этом мы не говорили и курящим или пьющим его не видели. Нелепая смерть оборвала его жизнь ; в армии он попытался перепрыгнуть с одних строительных лесов на другие вдоль угла дома, чтобы показать работающим там девкам свою лихость, и разбился вот так, по собственной глупости.
Его отец, не вылезал из тюрем. Когда возвращался ; рождался сле-дующий ребенок, кроме Генки была сестра Ирка, года на три старше меня и брат Сережка, лет на пять-шесть моложе меня. Отца я его воочию не видел, зато мать видели постоянно, поскольку она все время гуляла во дворе с маленьким тогда Серегой.
Окончив школу, Генка стал учиться на моториста речных судов и даже перед армией успел поработать на речном трамвайчике. Обещал, что когда вернется, а мы, к тому времени, станем постарше, обязательно покажет нам машинное отделение и покатает на теплоходе. Но, к сожалению, этому не суждено было сбыться. А пока учился в учебке, обязательно рассказывал нам все что узнавал о устройстве двигателя, о работе моториста, и вообще о теплоходах. Интересно было с ним разговаривать. Хороший был человек, мир праху!
Был еще один парень по имени Игорь-профессор, постарше меня года на три, жил в 88 квартире 3 корпуса и был знаменит своими уникальными игрушками. Это фантастика! Для нас пацанов того, времени, не избалован-ным не то, что красивыми, а вообще ; игрушками, они казались верхом со-вершенства. Не знаю кто делал их и откуда у него они были, но ; полная деревянная модель трехлинейки (винтовки), фанерная модель танка с пово-ротной башней, откидывающимися люками, пулеметом, двигающимися гу-сеницами приводили нас в неописуемый восторг. На эти вещи мы смотрели затаив дыхание и с дикой завистью. Иногда он разрешал нам их потрогать и аккуратно поиграть. Почему-то надираться к нему не решался никто, даже самые хулиганистые ребята. Почему ; не ведаю. Парень он был очень спо-койный, рассудительный, не хулиганистый. Не помню, чтобы он слонялся по двору или играл с кем-то из ребят, наверное он хорошо учился, коли звали профессор, а может быть это из-за очков ; уже не помню. Жаль ; прожил короткую жизнь ; умер от рака мозга где-то в возрасте тридцати лет.
Был один очень несчастный мальчик. Он был намного старше нас ; ко-гда нам было только 6 лет ему уже было лет 16-17. У него был порок сердца. Он сидел на жарком солнце, весь синий и мерз. И говорил, что скоро умрет. Так оно и случилось. Ни имени, ни где он точно жил я не помню.
Ровесники
В 78 квартире 2 корпуса жил Сережка Спирин или Спиридонов. который став постарше у помойки в кустах занимался онанизмом. Ходил все время с пунцовыми щеками, видимо от сильного возбуждения. С нами как-то он не играл и стоял особняком, видимо из-за своей страсти к рукоблудию. Он за-помнился мне тем, что придумал мне прозвище «Плюшка», которое ко мне не привязалось. «Толстый» было привычней и лучше всего подходило ко мне. Перед окончанием школы я несколько раз видел его вместе с одним и тем же парнем – вид у них обоих был достаточно неприличный, голубоватый. Что было дальше ; не знаю ; они переехали в другую квартиру.
На этом снимке – Сашка, Я, Буратино, Марина
В его же подъезде на первом этаже жил Вовка Горбоконь, по кличке «Пузырь». Его отец умер на светофоре за рулем, в преддверии ревизии. Сам он, по молодости, начал снимать колеса с автомобилей. Сколотил неплохую команду. А потом все вместе пошли на скамью. Вовка, то ли пошел паровозиком, то ли действительно был организатором преступного сообще-ства, за что и отмотал лет 7;8. Как откинулся, стал заниматься торговлей автомобилями, купил себе диплом МАДИ, чтобы не иметь проблем с серти-фикацией и, в общем, жил неплохо. Жена, двое детей. Когда я его видел в конце 90-х годов, он был на старом, но все-таки мерседесе, сам толстый, и дети его, и жена его – все толстые. А бедные люди, как известно, толстыми не бывают.
Когда мы жили еще всей семьей в доме напротив, то в квартире на 4 этаже, точно под нами, жил мальчик, Саша. Его родители работали где-то по Внешторгу и, как раз перед школой, значит в 1966 году приехали в Москву на голубом Фольксвагене-Жук. Удивительно было видеть иностранную машину в нашем дворе, да и не только во дворе, а вообще в городе. Ведь наших-то автомобилей и то, во дворе не было. Потом они приезжали на ней еще один раз. Полгода жили в нашем доме и куда-то уехали. Больше про них ничего не было известно. Люди они были достаточно замкнутые, необщительные. С Сашкой мы никогда вместе не играли.
На этом снимке – Сашка (См. выше), Я, Буратино, Марина
Марина
На том же 4 этаже в угловой квартире жила девочка Марина, а из ее родителей я хорошо помню только бабушку, потому что как-то, играя, я хорошенько промок, а она увидела меня на улице, привела к себе, просушила, отогрела и тем самым спасла меня от простуды. Отец Маринки работал водителем и как-то ночью на служебной машине в нерабочее время поехал встречать жену в аэропорт и задавил какого-то молодого пьяницу насмерть. Приговор, как все приговоры советского периода, был суров ; 7 лет. Отягчающим обстоятельством явилось использование социалистической собственности в личных целях. Отмотал от звонка до звонка, потом откинулся начал попивать пивко и умер, не дожив до пенсии. Маринка была в детстве довольно симпатичной, но потом год за годом все толстела и толстела. После школы выучилась на медсестру и по-моему училась на врача. Один раз в 1980 году, мы даже вместе сходили с ней в кино, но дальше наши отношения не продвинулись. Говоря словами класси-ка: «полны-с… очень-с…». Еще у нее был младший брат, Сережка что ли ; точно имени не помню, которого отец с пятилетнего возраста начал поить пивом ; для здоровья. (Кстати, почему-то детям 1966-1972 года рождения досталось в качестве «Эликсира здоровья» пиво. Видимо его было навалом и врачи рекомендовали всем детям без разбора для крепости, для здоровья пиво, ссылаясь на наличие в нем каких-то витаминов В. Раньше были другие «Эликсиры здоровья» ; послевоенным ребятам достался рыбий жир, 1950-1955 года рождения потребляли черную икру и тресковую печень, а на мои годы пришелся чудодейственный Кагор, который предписывалось пить по чайной ложке.) Ну в общем Сережка вырос физически здоровым, но на голову ; слабак, от перепоя у него случилась водянка головы и жил мягко говоря ; дурачком.
Буратино
На 2 этаже в 84 квартире жил Игорь Илюхин по кличке «Буратино», про-званный так за свою худобу, какой-то торчащий нос и некоторую деревянную походку. В общем-то, неплохой мальчишка, родился, вырос и умер в каком-то непрерывном дурном пьяном угаре. Отца у него не было ; то ли не было совсем, то ли он сидел ; сейчас не помню. Его мать, Нина, была очень симпатичная ; стройная, тонконогая, всегда подчеркнуто-вызывающе одетая ; мы всегда посматривали на нее с восхищением. Вот дети-дети были, а в женской красоте уже понимали. В отличие от наших матерей она носила слишком короткие юбки и слишком большой вырез на груди. А ноги у нее на самом деле были красивые и показать их было не грех. Но, в отличие от наших матерей, она еще и пила. Пила много и крепко. С каждым годом все больше и больше, угасая просто на глазах. Работая на телефонной станции, где всегда было море спирта (для протирки контактов) и ночные дежурства, она за десять лет сошла полностью на нет, обрюзгла, обмужичилась и производила вид какого-то бесполого существа. Трудно было поверить, что это та же самая женщина. Я много раз видел ее в окно, когда учился в институте и глядя на нее мог с уверенностью сказать, что нет на свете ничего более ужасного, чем женское пьянство. Мужчина пьяница может сохранить до самого конца какое-то подобие человеческого облика и даже рассудок, но пьющая женщина всегда сначала теряет человеческий облик, а только потом умирает.
Игорь в такой обстановке тоже пристрастился к выпивке. Стал работать шофером ; по пьянке поругался с каким-то человеком, стоящем на останов-ке троллейбуса, дал задний ход, разогнался и снес остановку то ли с че-тырьмя, то ли с пятью человеками. Получил ходку по мокрой, где на зоне и сгинул.
Была у него такая особенность ; он абсолютно не боялся высоты. Не-однократно ходил по крыше, подходя к самому краю, лазал по балконам и по деревьям на что, иной раз, было страшно смотреть. Он был один из не-многих, кто без волнения и беспокойства проходил по бетонным колесам моста в Серебряном бору. Причем делал это неоднократно, а когда хотел поиздеваться над милицией, которая его за эти подвиги ловила, то садился на самый край бетонной дуги, свешивал ноги и, весело ими помахивая, кри-чал мильтонам ; «залезай и хватай»! Ставши старше, любил сидеть на ок-нах ногами в сторону улицы. Неоднократно я его заставал в таком виде на окне моей соседки Татьяны, муж которой Игорь в то время служил в армии. Была у него еще одна подруга на 8 этаже в доме 17 по Демьяну Бедному, так там он ходил по перилам балкона и лазал с ее балкона на балкон верхнего этажа. Не знаю ; может лихостью бравировал, а может быть залезал чего-нибудь своровать, все-таки вороватый был мальчик. Иной раз мне казалось, что он специально играет со смертью, чтобы предотвратить те события, которые ждали его в конце жизни. Но божью волю изменить нельзя, поэтому и говорят, что кому суждено быть повешенным тот не утонет. Так и Игорь ; не упал и не разбился, а поубивав и покалечив людей, спокойно сел и умер.
В нашем доме на 1 этаже 2 подъезда жил Алешка, родители которого году в 1971-72 году купили «копейку» ВАЗ 2101, мыли ее до зеркального блеска, начищали, терли как кобель сучку и разбили буквально через полго-да, после чего интерес к машине значительно снизился, хотя ездить про-должали, но уже доведение кузова до зеркального блеска прекратилось. Алешка, будучи евреем, как-то не особо вписывался в нашу компанию, мы с ним играли в раннем детстве, но не дружили и к 5 классу совсем прекратили общаться.
В том же подъезде, но на 3 этаже жил татарин Рашид, которого весь двор дразнил «Рахит». Он зверел, кидался в драку, иногда били его, иногда бил он и все это так и продолжалось много-много лет, пока мы не повзрослели. С ним мы никогда не общались ; у него была своя, татарская компания, у нас ; своя. Мать его всегда ходила по двору в цветастом халате и таком же цветастом платке ; ни дать ни взять ; восточный базар. Интересно, что она практически до самой старости помнила меня. Странно ; не так то хорошо мы были знакомы.
Ниночка
На нашей лестничной площадке напротив жила семья какого-то мамки-ного то ли сослуживца, то ли начальника –- не помню этого, зато запомнил его фамилию ; Петровский, потому что мать, рассказывая о нем, называла его не по имени, а по фамилии, видимо так, как она привыкла называть его на работе. Имя-отчество его Валентин Васильевич. Он был очень высокий, худой, спокойный до флегматичности, какой-то даже безразличный ко всему. Я неоднократно видел из своего окна, как он неспешной походкой шел с работы домой не глядя по сторонам, а уставившись себе под ноги, казалось ему безразлично, что происходит вокруг. И зимой и летом он одевался как-то одинаково ; то пальто, а то ; костюм ; никогда не видел его в летней легкой одежде. Никогда не видел его смеющимся. Поэтому мне он казался очень скучным и неинтересным человеком, однако было в нем такое, что всегда веселило меня и, в душе, давало повод для насмешек. Из окна, сверху, было хорошо видно, что на самой его макушке пробивается маленькая, но яркая лысина, которую, ни с моего детского роста, ни с роста матери видно не было, поскольку, как я упомянул раньше, человек он бы достаточно высокий. Жены его я не помню совсем, только знаю, что ее звали Валентина. Потом, ставши старше, я всегда вспоминал Петровских, когда в афишах читал название спектакля «Валентин и Валентина». Были у них сын ; старше меня ; ничего он нем не помню, да дочь Ниночка, очень миленькая, симпатичная девочка, которая в наших играх не принимала участия, по-скольку была года на три-четыре моложе меня. К сожалению, как только я подрос и стал обращать внимание на девочек, они получили новую квартиру и уехали от нас, а на их место приехала женщина с дочкой Татьяной, моей ровесницей, о которой я расскажу в главе «Любовь, собаки и инцест».
Вовка Петухов
В 15 квартире, этажом ниже жила семья Петуховых. Отец ; невысокий, худощавый мужчина, любивший выпить, работал где-то на почте, поскольку достаточно часто его, немного перебравшего, подвозила до дома почтовая машина. Мать ; полная расфуфыренная дама, по виду ; еврейка, выглядела всегда старше своих лет. Мне кажется, что она была выше своего мужа, а может быть это всего лишь моя выдумка, поскольку она была намного полнее мужа и, следовательно, казалась больше во всех направлениях. Сын ; мой погодок ; Вовка. В семье у них была некая тайна, которая понемногу стала достоянием общественности. Отец Вовки, в молодости, носил фамилию Дураков, которую заменил по свадьбе на фамилию жены. Пере-давали это из уст в уста, шепотом и насколько это было правдой мне судить трудно. Хотя для его сына такая фамилия была не сахар. Помнится, как на весь двор гремело «Петух! Петух! Выходи!» Он зверел, сопел, ругался, дрался… но «Петух» оставался на своем месте и многие взрослые, ни один раз усмехались, когда слышали такие выкрики.
Вовка учился в «сотой» школе, поэтому другом детских игр наших не был, да и вообще он как-то не был в нашей компании. Парень он был круп-ный, физически сильный, не в пример своему худосочному папаше. Что на-водило на мысль, что фамилию «Дураков» его отец носил не зря. После школы у него вышла какая-то неприятная история, вроде бы драка, за кото-рую ему светила уголовка, но дело замяли, а Вовку отправили в армию, вы-ступать по регби за ЦСКА. Отмечу, что в те годы, для молодых преступни-ков, которые шли по малым срокам, существовала такая судебная практика ; отправка в армию, вместо осуждения. Дескать ; там воспитают. Правиль-ная позиция.
Выступал он вначале успешно, стал кандидатом, а потом, вроде бы, и мастером. Несколько раз участвовал в заграничных турне, привозя оттуда матери какие-то дешевые подарки, которыми он хвалилась перед соседями ; «Сын, привез!». Но, потом, к 27 годам, стал сдавать позиции под натиском шестнадцатилетней молодежи, которая, конечно, была и сильнее и ловчее. В 1987 году мы встретились как-то на лестнице, Вовка был выпимши, жало-вался мне на то, что, несмотря на свой значительный возраст, профессии никакой не имеет, в спорте его позиции уже были более чем шаткими, на тренерскую работу он не тянул и что делать он не знает. Куда идти работать, бросив спорт, не понимает, и вообще ; дело плохо!
Потом он пошел работать вместе с отцом на почте и дальше его след теряется, поскольку в начале 1990-х они уехали из нашего дома.
Зверек по имени Хорек
В следующей квартире на нашей лестничной площадке жила Валентина, которую иначе как Валька не называли, и на то были основательные причины, с сыном Сашей. Отца у Сашки не было, хотя не знаю ; не было его вообще или он был и ушел или же был да сел. Мать его Валька, была достаточно некрасивой женщиной ; невысокая, худенькая, вся какая-то уг-ловатая, если не сказать ; скособоченная. До сих пор не пойму то ли она так плохо одевалась, то ли действительно имела какой-то физический не-достаток. Если сравнивать ее с каким-то животным, то можно сказать, что она напоминала ворону, какая-то неопрятная, растрепанная, черная… такие противные женщины встречаются только среди цыган. Но какой она была нации ; не знаю. Голос у нее был хрипловатый, как бы прокуренный, а лицо было скорее неприятным, чем некрасивым. К тому же она любила выпить, но делала это так аккуратно, что никогда в хлам не напивалась, при ходьбе не шаталась и только протяжный разговор и глаза выдавали тот факт, что она выпила. Работала она на очень низкой должности вроде уборщицы или чего-то подобного. Но все вышесказанное не мешало ей заниматься прости-туцией. Она водила мужчин от винного магазина, с улицы, черт знает откуда их подбирала, но они шли за ней и платили ей деньги. Диву даешься ; либо мужики были настолько пьяны, что она им казалась красавицей, либо их жены были еще хуже и гаже, либо она владела чем-то, что для большинства женщин недоступно. Загадка! Но факт остается фактом ; к ней была поход-ня, поэтому в средствах, ни она, ни Сашка обижены не были. Очень много к ней ходило молодых ребят (и это понятно ; кто им, кроме нее, даст), еще школьников и это, в конце концов сгубило Валькин промысел. За одним школяром прилетела мать, устроила драку с Валькой, кричала, визжала, оскорбляла ее на чем свет стоит. Потом была милиция и с Вальки взяли подписку о том, что проституцией она заниматься не будет. Посадить ее, слава богу, не посадили, поскольку у нее на иждивении находился дошколь-ник Сашка.
Вот в такой обстановке протекало раннее детство Сашки, естественно, что он не выделялся ни силой, ни красотой, ни умом. Лицо его, какое вытя-нутое, с заостренным носом, действительно напоминало морду какого-то грызуна. Но свое прозвище «Хорек» он получил не поэтому. Случилось нам с Сашкой играть рядом с какими-то старшими ребятами, которых, видимо, наши крики и возня раздражали и они решили нас турнуть в другую песоч-ницу. Я, конечно, сразу же убежал, а Сашка, по своей глупости и затормо-женности остался. Они стали над ним издеваться, а он, наверное, со страху, стоял и не двигался с места. Ребята смеялись, говорили – «беги, а то бить будем», но Сашка стоял, в немом оцепенении. Им было смешно, что он такой трус и дурак и кто-то вдруг сказал – «во, харя какая, дурацкая!» И с той поры стали между собой называть его Харей. Понемногу мы, младшие, переняли это прозвище и тоже звали Сашку Харей. И пошло ; «харя», да «харя». Сашка привык и не обижался. Точно не знаю, как превратилась «харя» в «хорька», но после 2-3 класса его звали уже однозначно – «Хорек». Видимо произносить «хорек» было намного проще, чем «харя», особенно когда бежишь и кричишь во все горло.
Когда я уже учился в 5-6 классе у Вальки появился муж, которому мы придумали кличку «Бобиксдох», поскольку он несколько раз в окно выбра-сывал Валькину собаку по кличке «Бобик». Помню знаменательный момент, когда они возвращались из ЗАГСа, что было надето на женихе ; не помню, зато Валентина была во всем великолепии ; даже в белом платье. Будучи значительно моложе ее, «Бобиксдох», пил неумеренно, то что называется «до упаду», причем «упад» было совсем буквальный. Ежедневно «Бобик-сдох» не доходил до своей двери, а так уставал, поднимаясь, нагруженный выпитым, по лестнице на пятый этаж, что падал сразу же, как только лест-ница кончалась. К несчастью, именно здесь были наши двери и получалось, что чужой алкоголик спал у наших дверей, как комнатная собачонка. Бо-роться с этим было невозможно. Никакие методы увещевания не помогали и приходилось попросту ногами расталкивать «Бобиксдоха» чтобы он отполз к своей двери. В самых затруднительных случаях помогала вода горячая или холодная. Несколько раз он меня доставал настолько, что мне хотелось облить его кислотой, на долгую память, но глядя на его наивно-спящее лицо доброго идиота, я никак не мог этого преступления совершить. Совесть что ли мучила?
Понемногу алкоголь разрушал психику «Бобиксдоха» ; он становился все злее и злее ; участились скандалы, драки, доставалось не только Валь-ке, но и Сашке. Не раз я заставал его сидящим на лестнице в то время как из их квартиры раздавались крики Вальки и «Бобиксдоха». Бедный Сашка! Слава богу, через какое-то время он исчез навсегда ; вернулся к своей ма-тери, где через три-четыре года с запоя умер.
Валька, лишившаяся материальной поддержки, долго не унывала, а ор-ганизовала подпольную торговлю спиртными напитками. Судя по всему, она торговала не только водкой, но и самогоном. Снова началась походня, только теперь в наш подъезд ломились пьяные, с похмелья, еле стоящие на ногах представители самых низов общества. Самый пик приходился на 19-20 часов ; время после закрытия винных отделов. Некоторые приходившие не знали даже номера квартиры, а стучали в первую попавшуюся и звали тетю Валю, многие, залив шары, не были в состоянии найти Валькину квартиру и тыкались в первую попавшуюся дверь, а вот, к моему сожалению, первой попавшейся была именно моя дверь. Поскольку именно она была сразу по завершению лестничного марша. Год-другой вся эта пьянь беспокоила нас, а потом, видимо все уже хорошо прознали дорожку к выпивке и в наши двери уже не звонили и не стучали. Хотя разок другой в код иногда ночью нас поднимали с просьбой либо водки, либо тети Вали.
Конечно, живя в таком бедламе, нельзя вырасти нормальным человеком, что доказал и Сашка, мало-помалу, начавши в старших классах школы пить, опускаясь все ниже и ниже. Последний проблеск человечности в нем произошел лет в 18, когда он неожиданно женился. Почему неожиданно, да потому, что я никогда не видел его с девчонками. Где он ее нашел ; не знаю и насколько же она была дура, что согласилась выйти за него замуж, а может быть ей просто надо было выйти замуж? Кто знает? Помню шумную свадьбу, Сашку в костюме, достаточно трезвого, невесту его невысокую, худенькую всю в белом ; достаточно симпатичную для такого урода, как Сашка. Никто не знает, что их связывало ; в общем, меньше месяца они прожили вместе и Сашка вернулся обратно в родительскую квартиру.
Видимо, с горя начал пить по-черному. Ходил, сильно качаясь, нигде не работал, слонялся пьяный по двору. Как и «Бобиксдох» стал не доходить до квартиры, а падать на лестнице, засыпать на лестничных площадках. Коро-че, ; началась нормальная простонародная жизнь! Мать носилась вокруг него как курица возле яйца ; обмывала, обстирывала так, что никогда нель-зя было увидеть Сашку в грязных брюках или рубашке. Время шло, Сашка продолжал пить, несколько раз падал, несколько раз ввязывался в пьяные драки, что привело к тому, что от многочисленных ударов по голове у него образовалась опухоль мозга. Но, как говорится «доброй свинье все впрок», поэтому он не умер и даже хуже не стал себя чувствовать. Дурную его голо-ву распилили, вынули лишнее и опять зашили. Несколько месяцев, а может и больше года, он ходил с перевязанной головой, потом со швом во всю голову, И потихоньку все это зажило без каких-либо осложнений, но…
потихоньку он допился до чертиков. Как то Валька пришла к моей матери и сказала, что Сашка какой-то странный, а скорую помощь она боится вызвать, поскольку Сашка пьян. Моя мать не из пугливых ; вызвала скорую. Его лечили. Лечили долго. Не знаю как это произошло, но Сашка бросил пить. Помню результат ; трезвый Хорек. Вначале это было непривычно и я считал, что это ненадолго и Хорек скоро вернется к прежнему образу жизни, но время шло, а Сашка не пил. Потом он купил машину, стал ездить, бомбил, разбил одну машину ; купил другую, потом женился и больше я его лично не встречал, но по слухам, он регулярно приезжает к матери и привозит ей продукты.
Хорек с матерью жил в двухкомнатной квартире, но занимали в ней всего одну, большую, комнату, в другой комнате жила сначала какая-то гаденькая старушонка по кличке «желтая шапочка», потом, когда она умерла, в маленькой комнате поселился какой-то мужчина, тоже выпивоха лет сорока с лишком. Не прошло и года, как он умер. У него случился сердечный приступ ; он был выпимши, в комнате сильно накурено ; вот сердце и не выдержало ; разорвалось. В общем-то ординарный случай, но, за два часа до его смерти, Валька вместе с Хорьком стали демонстративно прогуливаться возле дома не на минуту не исчезая из вида. И это при том, что даже, когда Харя был в раннем детстве, мать с ним так долго не гуляла. Потом, уже ве-чером, они вместе (!) пришли домой и обнаружили, что сосед мертв. Менты констатировали естественную смерть, да нужно было бы им копаться во всех этих грязных делах. Ну а Вальке стала принадлежать вся квартира це-ликом. Я уверен, что она помогла соседу покинуть этот мир, поскольку в то время уже работала уборщицей в госпитале МВД и могла знать и свойства клофелина, который тогда продавался и тут и там, как лекарство от давления и многие другие хитрости как симулировать естественную смерть, тем более у пьющего человека.
И вот еще интересный момент – у Вальки, пока Сашка находился в не-прекращающемся запое, была собака Дина, черной масти, по-моему с самого рождения старая и драная как сама Валька. Вместе они представляли неописуемое зрелище, настолько похожи были и их повадки и их внешность.
Ушан и Аркашка
В моем подъезде жили два еврея. Один, Сашка ; в соседней квартире номер 18, другой ; Аркашка в квартире номер 16. Так что, по номерам квар-тир, я жил между двумя евреями и мне надо было почаще загадывать жела-ния.
Сашка обладал огромными топорщащимися ушами и, соответственно, имел прозвище «Ушан». Насколько я помню, его умственные способности подтверждали народную примету, что все лопоухие ; дураки. Учился он плохо. Потом его родители получили новую квартиру и он уехал от нас. Че-рез много лет я встретил Ушана в компании Вовки Горбоконя, потом узнал, что он сел вместе с ним, но, благодаря родительской взятке, ненадолго. А что с ним было дальше я не знаю. В детстве мы никогда вместе не были.
Аркашка Юдевич намного больше играл с нами. Откалываться от нашей дворовой компании он стал примерно после 4 класса. Учился он в 100 школе и тяготел больше к своим одноклассникам. Мне запомнился только один момент ; как кто-то из ребят постарше, обидевшись на Аркашку, решил его кастрировать (не удивляйтесь, что дети знали, что это такое ; большинство ребят были выходцами из деревень, где традиционно кастрировали и хряков и коней), поймали, притащили на детскую площадку, положили на стол и стали махать перочинным ножиком над его штанами. При этом Аркашка орал так, как будто его кастрировали на самом деле. Попугав, его отпустили.
Но ему было мало одного урока. К 7 классу он связался с какой-то ком-панией, не самого лучшего свойства, где его пару раз пырнули ножом. За что ; осталось тайной, но он целую четверть провалялся в больницах. После чего притих очень сильно, даже поступил в какой-то институт. Женился, потом развелся, бросил жену и ребенка, и уехал, по-моему в Данию, где осел навсегда и женился вторично, Детей у него больше не было. Дела его в Дании пошли совсем не в гору, судя по тому, что он не приехал хоронить своего отца, а во вторых, его сестра Оля говорила, что у него телефон толь-ко у консьержа и позовет ли он Аркашку к телефону или нет, зависит от на-строения консьержа, поэтому дозвониться бывает проблематично. Понятно, что в порядочных домах такого не бывает.
Мать Аркашки, была то ли маникюрщицей, то ли парикмахершей, но ни-когда не работала, поскольку воспитывала детей – Ольгу, старшую и Ар-кашку ; младшего. Помню, что она постоянно прогуливалась туда-обратно по нашему двору с болонкой. Женщина была достаточно приятная и мило-видная. Судьба ее сложилась не лучшим образом ; после того как Аркашку порезали, муж выгнал ее из семьи, как несправившуюся с материнскими обязанностями. И только после смерти мужа она вернулась в квартиру к дочери.
Отец Аркашки ; Марк Борисович, высокий, худой, с годами сгорбивший-ся работал в СМУ, которое с 1960 года занималось строительством МАДИ. Так, что сначала при его участии, а потом и под его руководством было по-строено крыло кафедры двигателей, новый корпус, столовая, служебные помещения. Когда я уже работал в МАДИ, мы даже нашли общих знакомых и неплохо общались друг с другом, ну а в детстве для меня он был просто Аркашкиным отцом.
Старшая сестра
Оля, сестра Аркашки,; отдельная тема для разговора. Она была старше меня на целых три (!) года, и очень нравилась мне. Было в ее лице что-то такое, что видишь в Мадонне Рафаэля ; чистое, спокойное, полное какой-то неведомой красотою. А какие глаза! Но эти проклятые три года, стояли между нами непреодолимой стеной. Сколько раз я глядел на нее и не мог ничего вымолвить от страха, что она будет надо мной смеяться как над ма-лым ребенком. Мне было только 14, а ей уже целых 17. Но годы шли, а Оль-га замуж не выходила, и мне уже стало 26, а ей было всего-то 29,; самое время взять и пригласить ее куда-либо, но это проклятое Аркашкино «стар-шая сестра» довлело надо мной и встречаясь на лестнице мы весело бол-тали о том о сем о ни о чем. И я никак не решался сказать ей насколько он мне нравится. Много раз я со вздохом глядел ей вслед и ; молчал. Ну и домолчался ; Ольга замуж так и не вышла, детей у нее нет и до самой пен-сии она жила в той же самой квартире, что и в детстве. А, выйдя на пенсию, решила уехать в Данию к Аркашке. Были у нее какие-то планы продать квартиру и купить в Дании домик, но, в тоже время, уезжая, она отдала со-седке своего кота, который прожил с ней около 10 лет по причине того, что владелец дома, где живет Аркашка не допускает домашних животных.
Евреи
Кстати в нашем доме было достаточно много евреев. В 3 подъезде 2 корпуса жил Коська ; Константин, по кличке «Слон», поскольку был полно-ват, известный тем, что занимаясь с раннего детства в музыкальной школе, сочинил песню «Дорогая моя бабка, подними ты свою юбку…», которую мы горланили на каждом углу, поскольку Коське, как мальчику порядочному разрешалось гулять во дворе только в сопровождении бабушки.
В 1 подъезде 2 корпуса жил Миша Янкевский, тоже лощеный сыночек, любимец мамы и папы, с котрого сдували пылинки. И учился он в английской школе и с нами, рас****яями, не играл, только видимо вся эта жизнь ему настолько косо пошла, что в 10 классе он крепко запил и пил несколько лет, пока его не стали лечить от алкоголизма. Потаскавшись по клиникам, вроде бы протрезвился. Я его как-то видел уже 28-летник ; ничего ; шел ; трезвый!
Еще один мальчик, Виталий, то ли еврей то ли нет. Он приезжал летом к своей бабушке, которая жила подо мною в однокомнатной квартире на вто-ром этаже. Год-два мы с ним играли нормально и даже дали ему кличку «Карлсон», за его упитанность, широкое лицо и какую-то отвисшую задницу. Ну, действительно, не дать не взять ; Карлсон из театра. А потом, что-то не срослось в наших отношениях. Не помню из-за чего мы поссорились, в дет-стве можно поругаться на всю жизнь из-за какого-нибудь пустяка, вроде проигрыша в ножички. И мы разошлись, но он стал язвить, обзываться и сам не помню откуда проскочило в его адрес «Крыса!». Вроде кто-то сказал ; «носик острый, ну вылитая крыса…», но старое прозвище забывать не хоте-лось, настолько оно было оригинальным. И тогда Виталька стал обладате-лем неслыханного погоняла ; «Крысиный Карлсон». Вот это да! Целых два лета он получал «Крысиного Карлсона» в свой адрес, а потом сгинул куда-то, а может его бабка умерла ; мы, дети, не обращали внимание на стариков.
И последний сосед, Сашка, живший ровно подо мною на четвертом эта-же, был на три года старше меня. Его отец был не только заядлым рыбаком, а еще и держал аквариумных рыбок. Предметом моей зависти были его кас-кадные аквариумы, висевшие на стенке кухни ; с подсветкой и подогревом, сделанные так, что вода из одного аквариума, стоящего чуть выше, перели-валась в следующий, стоящий чуть ниже и так далее. Я мог любоваться ими до тех пор пока меня не выгоняли. Сашка прославился тем, что достигнув лет 14 стал кидать из окна отцовы охотничьи снасти (динамит) на землю, вызывая громкие хлопки и вспышки. Но ему это быстро прекратили, еще он до 10 класса охотился с рогаткой за кошками, которых во дворе и в подъезде было великое множество. Мой двоюродный брат Димка однажды застал его за этим занятием. Мы с ним не дружили, поскольку и разница в возрасте была достаточно большой, да и родители наши были в ссоре. По-моему Сашкина мать была недовольна тем, что я играю в комнате в мяч или что-то вроде того, что громко стучу по полу.
Со всеми остальными ребятами и нашего и не наших дворов, я позна-комился, уже учась в школе, поэтому о них я расскажу в главе «Школа»
Дом напротив ; Гуси и Холера
Напротив нас, в 1 корпусе, жил Гусев, имени которого я не помню, может быть Игорь, а может и нет, по прозвищу «Гусь». Был он сыном алкоголика и неоднократно рассказывал моей матери, как отец его бьет. Рос он не скажу хулиганистым, а скорее озлобленным на ребят, на взрослых, на весь мир, ребенком. Конечно, в такой ситуации жить очень тяжело, веди и большинство ребят и, тем более, девчонок, не желало с ним иметь ничего общего, что злило его еще больше. Стал ввязываться в драки, обижать мелюзгу, еще больше отбиваясь от коллектива. Взрослея, мало-помалу начал пить, пошел на зону и больше я его никогда не видел.
В этом корпусе в последнем подъезде на первом этаже жил еще один интересный кадр. Звали его Валера, лица я его не помню, поскольку никогда с ним знаком не был, потому, что он был старше меня года на два на три и учился в 100 школе. Но был у него дед, который мне казался дряхлым стар-цем, а может быть ему не было и 60, но плохо поставленные зубные протезы заставляли его шепелявить. Поэтому, когда он звал домой загулявшего и забегавшегося Валерку домой, то вместо «Валера» получалось «Холера». Мы хохотали, улюлюкали и кричали «Холера», «Холера»… Что интересно, он видимо был очень воспитанный мальчик, потому что он никогда за это нас, малявок, не бил, а во-вторых, дед звал его один-два раза – не больше, значит он по первому зову возвращался домой.