Дом
В дошкольный период я не помню ни матери, ни отца, ни бабки – куда мы ходили, о чем говорили – ничего не осталось в памяти. Только одна сцена – что мы, втроем,; я, отец и мать идем от пешеходного перехода к дому, мимо магазина «Радуга». Помню, что на фонарном столбе висели круглые уличные часы. И улица была очень свободная – ни людей, ни машин, ни деревьев около дома. А лица матери и отца, как в дурном сне, – не помню! Вижу – темные фигуры и знаю, что это – они, но лиц – нет…
Бабку свою совсем не помню до школы. Несколько моментов связанных с ней я сохранил, но расскажу об этом в разделе «Школьные годы». А вот – до школы – ее, как нет. Думаю, что под впечатлением фотографий родился какой-то образ «скелетика в платочке», но мои ли это воспоминания или нет – не знаю.
Самое яркое воспоминание этого периода ; переезд на новую квартиру. Помню его очень плохо, за исключением одного момента ; как мы ехали по улице 1905 года. Меня, естественно, посадили в кабину грузовика и я очень хорошо запомнил чистенькие, ровненькие, как на макете, ряды пятиэтажек, еще не загаженные жителями, свободные пространства между домами, еще не заросшие корявыми деревьями, улицу, которая не была загорожена мно-гоэтажными домами. После Кутузовского проспекта, который прорезал уже сложившуюся планировку улиц и превратил многие улицы в тупики, изуро-довал дворы и загородил небо высокими зданиями, это казалось краси-вой сказкой ; такого я еще не видел.
Своего нового дома и квартиры я не запомнил. Что-то обрывочно сохра-нилось в памяти – окно в большой комнате (оно действительно было боль-шим, по сравнению, с отцовым домом), какие-то желтые шторы, ежик без головы и ножек, который бегал по квартире – и все. Потом переезд в сосед-ний дом в однокомнатную квартиру. То же плохо помнится (потому, что из-менения были незначительны) мы переехали с пятого этажа одного дома на пятый этаж соседнего, даже подъезды были напротив. Помню, что какие-то люди таскали наши вещи, а кто-то еще таскал вещи навстречу у тех, кто переезжал в нашу старую квартиру. Новый дом был как две капли воды по-хож на старый, отличие только в цвете ; новый был покрыт битой белой метлахской плиткой, а старый – зеленоватой краской.
Очень хорошо запомнилась примета того времени ; отрывной календарь на стене или, как его называла моя бабка ; «численник», который висел всегда на какой-нибудь подставке или бумажной, или, впоследствие, пластиковой. Я помню, что от оторванных листков у него был некрасивый рваный край, который усугублялся к лету, когда половина листков уже была оторвана. Край этот моя бабка резала ножом, чтобы как-нибудь выровнять его. Это получалось всегда очень плохо, да и грязи от него летело много. Хотя, как я выясню ставши чуть-чуть постарше, достаточно было только вы-нуть скобку с передней панели численника и удалить оторванные листочки, но, ни бабка моя, ни мать, до этого не догадались. Сейчас уже много лет такого календаря нигде не встретишь, а иногда жаль ; он очень хорошо да-вал понять сколько дней осталось до самого любимого детского праздника ; Нового года. Все тоньше и тоньше оставалась пачка листиков, значит все ближе и ближе подарки!
Помню цветы на окнах – много их было ; герань, столетник, еще какие-то… Мне нравились только одни, так называемые, «граммофоны». Какие-то луковичные цветы с достаточно большой луковицей, которые росли длин-ными тонкими листьями, которые я звал «ослиные уши», раскинувшимися во все стороны. Весною луковица давала одну или две «стрелки», высоких и тонких, на которых появлялись три, а то и четыре крупных розовых цветка, своею формой действительно напоминающие трубу граммофона. Особенно их украшали большие желтые тычинки на тонкой ножке, все осыпанные пыльцой. Пыльцу я слизывал ; вкусная!
На окнах стояло очень много кактусов, разных форм и размеров, которые я всей душой ненавидел, наверное за то, что они были колючие, а я, частенько, размахавшись руками, когда что-нибудь рассказывал, налетал на иглы. И меня это раздражало. Раздражало настолько сильно, что, как только бабка умерла, я потребовал избавиться от всех кактусов. Никакие уговоры матери о том, что они, дескать, красиво цветут, что это память о бабушке, не помогли ; кактусы пошли на помойку ; и я стал без опаски подходить к окнам. А чем вызвана такая любовь моей бабки к этим колючим и некраси-вым кактусам не знаю. Может ее душа находила в них свое самовыражение. Но вернее всего другое ; почему-то с периодичностью лет в пятнадцать-двадцать в прессе муссируется идея о чудодейственности кактусов. Я пом-ню, что в начале 1990 годов, когда в нашей стране появилось множество компьютеров с трубчатыми мониторами, возник миф о том, что кактусы по-глощают вредное воздействие каких-то лучей от монитора. И многие, даже очень приличные люди, ставили около монитора эти колючие чудовища, но мода быстро проходит ; и через год-другой кактусы полетели в помойное ведро.
Помню, что земля в цветочных горшках неприятно пахла сыростью, иной раз из нее вылетали какие-то крылатые насекомые ; мошки что ли. Горшки стояли на старых, поцарапанных, местами отколотых, блюдцах в которых собиралась вода, вытекающая из горшка. Блюдца всегда были грязные с неприятным рыжеватым налетом. Только спустя много лет я узнал, что это на самом деле ржавчина, вымываемая из некачественных цветочных горшков. Герань была вонючая – ужасно неприятный запах. Несмотря на это, листья герани я ел, мне запомнилась их мохнато-бархатистая поверхность. Вкуса большого в листьях герани я не находил, но ел, значит организму находил в ней что-то полезное. Столетник иногда я тоже ел, мне нравились его мясистые листья или стебли ; черт знает как их назвать. Я с превеликим удовольствием пил сок столетника, но потом, когда мать придумала капать мне его в нос от насморка, больше к нему не прикасался – воротило от него.
Еще я с удовольствием пил сок из-под китайского чайного гриба ; очень модного в те годы растения. У нас он рос в большой трехлитровой банке, куда насыпали сахар, а гриб перерабатывал его в какой-то кисловатый на-питок с ярким, иногда, очень даже неприятным вкусом. Видимо все зависело от количество положенного сахара. Не знаю насколько полезен был такой «самогон», но пился с удовольствием, учитывая полное отсутствие прохла-дительных напитков в то время. Мне было интересно смотреть как растет такой чайный гриб. Сначала это была практически тонкая пленочка на по-верхности воды. Затем из нее вырастали вниз «сопли» ; ниточки, иногда короткие, иногда не очень, с небольшим шариком на конце. Со временем ниточки утолщались, и в то же время, пленочка также становилась толще. Причем сверху эта пленка принимала зелено-синеватый оттенок, к тому же она вздувалась к середине принимая форму колокола. А внизу все росли и росли «сопли», соединяясь в единое целое, и в какой-то момент я замечал, что на пленке появился еще один уровень – все выросты слились воедино. В отличие от старого уровня, новый был еще светлого цвета, зато старый становился болотисто-зеленым. И снова и снова повторялся процесс роста гриба ; день за днем, месяц за месяцем. До этого я не замечал как растут цветы на подоконнике ; выросли и ладно ; мало, очень мало я смотрел в их сторону. А вот чайный гриб заставлял меня смотреть на себя ; ведь я по нескольку раз в день отливал из его банки воду. К тому же через стекло все хорошо было видно, а сделав засечки на стекле, можно было заметить на сколько утолщился гриб. Таким образом, я непроизвольно ознакомился с ростом растений, смог воочию увидеть, как этот процесс происходит. Уже за это можно сказать спасибо чайному грибу и моим родителям, которые его приобрели. Когда гриб становился очень толстым ; сантиметра полтора-два, он начинал затухать, запах от него становился каким-то очень кислым и тухловатым. Мать как-то делала от него отростки, а как я не заметил, но помню, что все канитель начиналась сначала. Но похоже, помимо кислоты гриб вырабатывал и спирт, потому что при каком-то сочетании параметров ; то ли много сахара, то ли слишком теплая обстановка, напиток принимал некий, непонятный для меня тогда, привкус и меня немного «штормило» после выпитого. И мне это даже нравилось ; создавало приятное настрое-ние.
Запомнилось, что в квартире всегда было парко и душно. Готовили мать и бабка много и долго, полуфабрикатов тогда не существовало, простейший суп варился по четыре часа. Стиральные машины представляли собой до-рогую и не очень удобную игрушку, поэтому на газовой плите не только жа-рили и варили, а еще и кипятили белье в огромном зеленом баке, стирали в ванной, и вешали сушиться на кухне, и в ванной комнате, а в хорошую погоду на балконе. Поэтому потолок, и в ванной, и в кухне был потрескавшийся, и просматривался через нотный стан протянутых веревок.
Мать стирала белье ночами – я ложился спать, а ванной раздавалось «жик-жик-жик» и потом шум воды из выживаемого белья. Когда мать вешала белье ; это было хорошо слышно по характерному звуку табуретки ; я все-гда вздрагивал ; как бы она не упала и не разбилась. На то были веские причины. Табурет был очень неустойчивым, а пол в ванной ; неровным, и все это тряслось и качалось.
В ванную ставили тазы и стиральную доску. Пластиковых тазиков тогда еще не было ; они стали появляться где-то в начале 70-х годов ; поэтому пользовались металлическими эмалированными у которых эмаль местами была отколота и они оставляли на ванной черные и рыжие полосы. Естест-венно ванная вся была испорчена ; подрана и поцарапана, от такого вар-варского использования. Знаю некоторые истории, когда в ванной солили огурцы и капусту, а мылись в раковине – были и такие кренделя. В нашей ванной прежний жилец замешивал цемент для того, чтобы положить плитку на кухне и на балконе. После такого казалось, что ее черти когтями драли. Ужас, ужас… Люди, приехавшие после войны из деревень, не только не по-нимали городской жизни и городских атрибутов, они еще и пытались прогнуть город под свой родной деревенский уклад. Привыкши пользоваться корытом, они принимали ванную за большое корыто, не понимая одного, что выбросить старое и купить новое корыто – просто, а поменять ванную – сложно. Положение усугублялось еще и тем, что все давалось бесплатно. Никто не чувствовал ни жалости, ни ответственности за дармовое. Черт с ней с ванной – дали одну, дадут и другую.
Среди наших соседей процветало нищенство. Мать рассказывала такую историю – когда еще жили в отцовой квартире на Кутузовском, какие-то со-седи купили холодильник. Они взяли взаймы, а чтобы вернуть долг им при-шлось так экономить на еде, что они приходили домой и не двигались, дабы сохранить силы и не разжигать аппетит.
Кстати о холодильниках ; у нас был холодильник «Саратов», без ком-прессора. Не знаю, чем руководствовались мои родители, покупая его, ценой ли, или они действительно хотели купить бесшумный холодильник, но мне повезло ; этот «Саратов» действительно не шумел. Работал идеально лет пятнадцать. Единственно, что плохо – морозилка в нем была очень реб-ристая и из-за высокой влажности в нашей квартире быстро обрастала очень плотной снежной «шубой». Помню, чтобы не выключать и размораживать его, бабка, ножом обрезала, соскребала эту «шубу», кусочки которой я, незаметно, совал в рот, наслаждаясь вкусом талой воды.
Не знаю почему детей так привлекает талая вода ; сосульки, снежинки, ледышки, мороженое, в конце концов. Проходит детство и интерес к талой воде падает. Я, например, лет с 12-13 сосульки больше не ел и даже потерял интерес к мороженому.
Мало, кто помнит, но тогда были, по американскому образцу, газовые холодильники, которые не расходовали электричество. Опасные очень, в том смысле, что газовый фитилек мог погаснуть и в комнату начинал поступать газ. Было несколько взрывов, но, мало, поскольку благодаря общим кухням эта техника всегда была под присмотром.
Кстати в новых домах уже не было газовых счетчиков. В старых, он был. У моей тетки в квартире на улице Мечникова он был ; висел очень высоко под потолком – громадный круглый как вокзальные часы, зеленого цвета, с небольшой красной стрелочкой в углу. Удивительно то, что при таком боль-шом размере на нем были маленькие циферки, которые я со своего тогдаш-него роста еле-еле мог разглядеть. Думаю у взрослых тоже были проблемы с рассматриванием показаний. Так что тогда за газ надо было платить. Ка-залось бы кипятить белье становилось невыгодно, но малоимущих не обма-нешь – они выяснили, что при очень малом расходе газа счетчик не крутится. Поэтому была такая штука, под названием «жулик», в виде диска, размером с донышко кастрюли, со множеством мелких отверстий, которая рассекала небольшое пламя по большой поверхности. Чайник нагревался, за полчаса, за час, но нагревался, а газ – не считался. Видимо поэтому, счетчики для газа и отменили.
Интересно, что в конце 90-х годов, мои знакомые эмигранты из России, в Германии точно также обманывали счетчики для воды, пуская воду по малой капле в бачок, который ставился в душевую кабину. За день наливалось около 20 литров, достаточно чтобы, и чая попить, и обед приготовить, и даже посуду вымыть. А счетчик воды не реагировал. Домовые службы чувст-вовали обман, поэтому раза два в месяц по квартирам бегал мастер-водопроводчик из арабов и искал утечки, но ничего найти не мог.
Зимой пар от стирки и готовки осаживался на холодных окнах, образуя непрозрачную белую пленку, которая к низу стекла превращалась в наледь, достаточно толстую в треть, а то и в целый сантиметр толщиной. Я очень любил аккуратно тонким ножом поддеть ее и сковырнуть со стекла, чтобы съесть. Холодненький приятный вкус талой воды. Если выбрать какой-то символ моего детства, то им станет именно эта наледь на стеклах. Потому что она была только в пору моего раннего детства, никогда позже я ее не видел ни в одном доме, в которых мне приходилось жить или просто бывать. Наши пятиэтажки срисованные инженерами с чешских проектов, пришли к нам из Франции, Именно там, после варварских англо-американских бомбе-жек, зародилось поточное панельное домостроение. Несмотря на теплый климат Франции в домах проектировались двойные рамы с толщиной 50 мм. Все бы было хорошо, если бы строители герметизировали эти рамы. Но строительство шло в спешке, все облагораживание жилья было возложено на проживающих, а те, вроде моей матери и ее знакомых, даже не понимали как сделать окна теплыми и почему в квартирах холодно. А все было очень просто ; достаточно было запечатать пространство между двойными рама-ми ; как делали в деревнях ; замазкой, ватой, лоскутками ткани ; любым доступным материалом. А моя мать почему-то налегала на щели между ок-ном и коробкой ; заклеивала рамы бумагой, затыкала щели поролоном, ватой, укладывала на подоконник какие-то немыслимые тряпки – было весьма живописно, но теплее не становилось. Балконная дверь даже летом была загорожена какой-то старой (по-моему моей детской) вонючей шубой – чтобы не дуло. Становилось только душнее и душнее, поскольку приток свежего воздуха сквозь щели прекращался, а холод от холодных стекол продолжал вымораживать квартиру. Слишком перемудрили архитекторы со стеклами, очень уж большие они для нашего климата. Да, я понимаю,; на-много светлее, но и намного холоднее. Интересные цифры (я их правда по-лучил, когда стал намного старше – лет в 13) ; площадь большого окна ; 3 квадратных метра. А у нас в комнате было два окна ; на 5 квадратных мет-ров холодной поверхности из 45 квадратных метров площади стен. Одна шестая!
Так вот, когда мы в школе выяснили, что воздух ужасно плохо проводит тепло, до меня дошло как можно утеплить комнату. Сначала я проверил температуру стекла при помощи старинного термометра, который долгое время стоял в холодильнике. У него колбочка со спиртом не была спрятана внутри корпуса, а торчала снаружи. Я долго держал ее прижатой к стеклу и получил ;3 градуса, когда на улице было около ;15. Законопатив двойные рамы ватой, я выждал два или три дня и померил температуру стекла. Ре-зультат превзошел все ожидания ; температура стекла была +15 градусов. С той поры я больше никогда не видел наледи на стеклах, зато в квартире стало теплее.
Маруська
Главной достопримечательностью нашей квартиры и предметом моей гордости (еще бы ; такого ни у кого не было) являлась, так называемая «Маруська» ; раскрашенная бронзовая статуя, примерно в 75 сантиметров высотой, изображающая сидящую на роскошном табурете то ли испанку, то ли цыганку. Жаль, что краска на Маруське за годы поблекла, а местами про-сто отвалилась и сейчас она представляет собою достаточно жалкое зре-лище. История ее появления в нашем доме такова:
С началом Великой Отечественной войны партия и правительство вы-дало кощунственный лозунг «все для фронта, все для Победы», означающий новый этап ограбления населения. А может быть и вся эта война была развязана только для того, чтобы «зачистить» страну от «наследия импе-риализма», разрушить памятники, церкви, монастыри, усадьбы, а порою и целые города, которые имели какое-то историческое значение в жизни «царской» России. То есть, уничтожить память о России, о ее славном про-шлом и создать новые подвиги и новых героев.
Ни о каком фронте и ни о какой победе речь не шла, а главной задачей этого мероприятия было уничтожить последние материальные свидетельст-ва «старого быта». Ведь не все церкви еще были уничтожены, не все иконо-стасы разграблены, да и на руках у людей еще сохранялось во множестве, и золотые украшения, и бытовые «барские» предметы, вплоть до столового серебра, украденного у бывших хозяев. Да и обстановка сожженных поме-щичьих усадеб зачастую не уничтожалась, а передавалась в музеи. Кстати, одним из таких «приемников-распределителей» предметов дореволюционной жизни был музей ЦДКЖ (Центрального Дома культуры железнодорожников), который находился в одном квартале от мамкиного дома. Там была масса всякой всячины, в том числе и четыре бронзовых скульптуры, изо-бражающих женщин в различных национальных одеждах. Откуда они попали в ЦДКЖ неизвестно, ясно одно ; где-то были украдены большевиками.
Итак, «для фронта и для победы» конфисковывались все драгоценности, в том числе, и бронзовые изделия. Кстати, не только ценности, конфи-сковывали и радиоприемники, чтобы люди не могли услышать правду о по-ложении на фронтах. Мать рассказывала, что у каких-то, то ли родственни-ков, то ли знакомых, в 1941 году приемник отобрали, а в 1947 году вернули, правда, без радиоламп, наполовину разобранный, но вернули ; честно ; по-советски. Началась кампания по сбору «лома» для фронта, туда шло все, что не представляло ценности для коммунистов ; колокола, церковная ут-варь, ограды, предметы быта (подсвечники, бронзовые рамы для зеркал) и все, все, все, что не отняли у людей раньше. В том числе к переплавке при-говорили и бронзовые статуи из ЦДКЖ, но, в тот момент, когда из грузили на подводу, чтобы отвезти на станцию, мимо проходил мой дед Петр Василье-вич Сухов, который то ли за деньги, то ли за водку купил у рабочего две ста-туи и принес домой. Одна как-то затерялась за годы ; может ее продали, а может быть украли, а вторая, «Маруська» благополучно дожила до того мо-мента, когда ненавистная советская власть закончила свое бренное сущест-вование и, я уверен, переживет еще и нас.