Я
Таптапка
Черная Чайка
Читание и писание
Ручки-сучки
Гексаметилентетрамин
Главные слова
В детстве я был слишком полным ребенком. Сказался перекорм в самом раннем детстве. Любовь наших родителей к детям никак не могла найти себе форму выражения. При общем тогдашнем нищенстве и дефиците, единственное, что легко можно было сделать – это накормить ; дешевизна и доступность основных (!) продуктов позволяла это. Чтобы купить холодильник или телевизор – надо было копить деньги год, а то и больше. Чтобы купить красивую одежду ; надо было стоять в очередях и не один день, записываться и проч. Даже хорошую игрушку и то можно было купить, если знаешь в какой день ее «выбросят» (был такой термин) на прилавок. Зато крупа стоила баснословно дешево и была в каждом магазине. К тому же вырвавшиеся из тесных уз карточного распределения продуктов люди, думали только о еде.
Помню, что меня очень много и долго кормили гематогеном ; от мало-кровия. Почему-то в те годы боролись с каким-то мифическим малокровием. Мать два-три раза в год проверяла мне уровень гемоглобина, Ее сестра Нина также боролась с малокровием у своего свинообразного сына Димки. Ну тому повезло больше ; вместо гематогена его поили Кагором ; считалось, что именно это крепленое вино помогает от малокровия. Интересно кто пустил такую шутку? И вообще ; мать говорила, что его делают из вишни! Интересная трактовка. Не знаю спас ли меня гематоген от малокровия, а от худобы уж точно.
Я, в те годы видимо сопел при ходьбе, как старик, готовящийся к апоп-лексическому удару, раз отец мне дал прозвище «паровоз», плохо, но... так оно было. Хотя, глядя на предшкольные снимки меня не назовешь толстя-ком, так – полноват, но не до омерзительности. Растолстение мое началось позже – в школьные годы – и мне кажется, что в этом виновата низкая цена хлеба. Действительно, ребенок просит игрушку за 70 копеек, а булка стоит 10, так лучше купить ему две булки – и сэкономил, и накормил, и не оставил без подарка. Ребенку цены-то невдомек. Пистолет не купили – жаль! Ну булку, так булку – зато целых две. Вот и понеслась…
Помню еще, что кутали меня до неимоверности. Глядя на зимние снимки 1963 года, видишь ; колобок ; закутанный, закрученный по самые глаза. Зимой мне всегда было жарче, чем летом, когда мне давали возможность раздеться. Меня так берегли от простуды, что я прел заживо. Виноват в этом опять же «ложный круп», которым я болел и, который очень сильно пугал и меня, и мою мать приступами удушья.
Ложный круп, болезнь о которой я до сих пор толком ничего не понимаю. Откуда она у меня взялась и была ли она на самом деле или это было про-явление какого-то другого патологического процесса в моем организме. Удивляет то, что последний приступ случился у меня в 12 лет, хотя по всем медицинским статистикам этого не должно было быть. Это ужасная болезнь, которая проявляется в приступах удушья. Причем приступы приходят чаще всего утром, при пробуждении. Впечатление такое, что на голову надели полиэтиленовый пакет и тебе с трудом удается втягивать в себя воздух. Выдыхать легко. Но вдохнуть снова трудно. Поэтому боль в легких. К тому же это сопровождается страхом и у тебя и у окружающих. Редкостная га-дость, которая отравила мне все раннее детство. Я жил в каком-то постоян-ном напряжении ; будет или не будет? Схватит или нет? Просыпаешься и прислушиваешься ; свистит или не свистит? Задохнешься или поживешь еще. Лечения от этой гниды особенно никакого не придумали, правда в 1968 появился супрастин, который, если не лечил и не снимал приступы, то, хотя бы, уменьшал их силу, снижая ужас от задыхания. После него, как при брон-хите ; свистел, но дышал.
Считается, что первопричина болезни в воспалении гортани, но мне кажется ; там еще куча невыясненных причин. Может от излишнего прилива крови к гортани – от полнокровия. Интересно, но факт, что даже сейчас, стоит мне заволноваться, в бронхах появляется небольшой свист. Может быть простая аллергия на домашнюю пыль. Во всяком случае, простуда понятна, поэтому мать стала бояться каждого ветерка, поэтому укутывала меня зимой как колобка, завязывая пальто сверху шарфом, надевала теплые носочки, заставляя меня заживо преть под одеждой. В квартире она боролась со сквозняками, поэтому устраивала душегубку.. Лучше мне от этого не ста-новилось, скорее наоборот ; становилось хуже. Ни о каком закаливании не могла идти речь. Я был абсолютно тепличный ребенок. Поэтому любой хо-лодок или ветерок заставлял меня болеть. Болел простудами я долго и тя-жело. То насморк, то кашель ; долгий и упорный, то ангина, то стоматит, высокая температура ; это было мое нормальное состояние. Болезни, друг за другом, посещали меня. Уходил кашель, приходила ангина. Я болел, бо-лел и болел. Причем эти болезни мучили меня не только в школе, но и в институте. И только когда я пошел работать и стал намного реже появляться в родном доме, они отступили. А как только я покинул свою детскую квартиру навсегда, то ангиной болел раз в десять лет. Видимо домашняя пыль, еще какие-то компоненты этой квартиры действовали на меня не лучшим образом.
Поэтому в детстве я был лишен самого главного детского лакомства – мороженого. О, как я завидовал детям, которые жрали его у меня на глазах. Ух-х-х, суки…
В то время по большой нужде я, вместо унитаза, пользовался детским стульчаком, который ласково называл «сранюшкой». Причем делал это прямо в комнате, на глазах у родителей. Почему то, у них вызывало умиле-ние, если я начинал этим заниматься, когда они обедали или смотрели те-левизор. Меня никогда не стыдили, не делали замечаний, не отправляли со «сранюшкой» в туалет или прихожую, ничего ; сри где хочешь и сколько хочешь. В этом плане свобода у меня была максимальная. Малая нужда также справлялась в комнате, правда, вместо традиционного ночного горшка мне ставили литровую стеклянную банку. По своей небрежности, я часто забывал эту банку вылить и вымыть (хотя не помню, чтобы я когда-нибудь ее мыл) и она стояла, воняя, весь божий день в комнате. Когда я уже учился в первом классе, то попадал в неудобные ситуации, когда ко мне приходил кто-нибудь из одноклассником, особенно Марина Фомина, а у меня рядом с кроватью красовалась банка с мочой.
Таптапка
Естественно, я не помню того, как я учился говорить. Но сохранилось у меня в лексиконе слово, которое я употреблял в детстве в шутку, напоминая себе о том, как я учился говорить. Это слово «таптапка». Оно обозначало автомашину марки «Победа». Мать рассказывала, что я, как и все дети, сна-чала придумывал собственные названия всем предметам, которые я видел. А потом, обучаясь разговору, связывал свои, собственные, названия с теми, которым меня учили родители. То, что иногда именуется в научной литера-туре «двойное перекодирование» или «синонимическая структура речи». К слову, просто автомашину, без указания марки я называл «упатяпа». Так вот, довольно быстро (опять же со слов матери) все эти «упатяпы» уступили место привычным словам и лишь только «таптапка» застряла во мне как кость в горле. Мать говорит, что сотню раз меня пытались обучить слову «Победа» и ; безуспешно. Мне говорили: «Скажи «По»«. Я говорил ; «По». Теперь «Бе-да». Я говорил. Ну а теперь ; «По-Бе-да». Я говорил ; «Таптап-ка». Тогда это вызывало много веселья и смеха. Но в жизни все не так про-сто как нам кажется. Недаром я запнулся именно на слове «Победа». Мне не было дано познать, что это такое. В своей жизни я никогда никого не по-беждал. Что такое «По» и что такое «Беда» я хорошо познал за прожитые годы, а вот «Победа» осталась неизвестной для меня. И если со стороны и казалось что у меня происходили «победы», то на самом деле, это были лишь стечения обстоятельств и действия высших сил. Сам я, лично, к дос-тижению этих «побед» усилий не прикладывал, поэтому и уверяю всех, что не знаю, что такое «Победа».
Черная Чайка
Была одна вещь, которую я никак не мог понять. Эта вещь ; автомобиль по имени «Чайка». В те годы достаточно модное слово, Им называли первую женщину-космонавта и им же назвали машину представительского класса. Мы в то время жили на Кутузовском проспекте и «Чайка» там была такой же распространенной машиной как и «Москвич». Неоднократно она проезжала мимо нас и мать мне говорила: «Вот, Чайка поехала». В тоже время до Москвы-реки было рукой подать, и мы с матерью часто гуляли по Шевченковской набережной, и она показывала мне летящих над водой чаек. Но эти «настоящие» чайки всегда были БЕЛОГО цвета, в отличие от маши-ны, которая всегда была ЧЕРНОГО цвета. И это несовпадение цветов никак не давало мне покоя. Я не мог понять почему черную машину назвали «Чай-ка», зачем? Она не похожа даже близко на белую птицу. И мне все время хотелось понять, что же объединяет эти два предмета. Почему одно назва-ние дано таким разным вещам. Много времени я думал, но ничего придумать не мог. И никак в моем детском разуме не помещалась черная «Чайка». Ну не могла быть чайка черной! И лишь потом, уже перед школой, я осознал такую простую истину, что названия, порою, даются просто так. Можно назвать «коротышкой» высокого человека, а «длинным» коротышку. Соответственно могут быть, и черные, и белые, и зеленые «Чайки».
Читание и писание
Абсолютно не помню как меня учили читать и писать. Мать говорит, что я научился этому быстро и рано для своих лет. Запомнилось, что буквально за неделю перед тем как пойти в школу, я что-то хотел сказать своему другу Кольке, но его не было дома и я решил написать ему записку. Но мать ска-зала, что Коля еще не умеет читать. Меня это удивило, поскольку я читал и писал достаточно свободно, а еще больше озадачило ; что же делать. Но ничего не проходит даром ; за раннее умение читать и писать пришлось расплатиться здоровьем ; близорукостью и искривлением позвоночника. Второе удалось исправить путем длительных тренировок, а зрение так и осталось испорченным на всю жизнь. В то время, когда мои сверстники фи-зически развивались в дворовых играх, я сгибался над книгой и ломал глаза. Зато я был, модным в то время, с легкой подачки доктора Спока, «вундер-киндом». Два слова, относящиеся ко мне, которые я запомнил еще с дошко-льной поры и не мог терпеть всю свою жизнь ; «вундеркинд» и «акселерат».
Самой любимой моей книгой перед школой, с которой я практически не расставался, был «Справочник инженера-строителя кабельных линий свя-зи»! Эту книгу мать принесла с работы специально для меня. В ней было более 600 страниц и практически на каждой странице картинка ; то изобра-жение кабеля в разрезе, то какого-то усилителя, а главное ; там было мно-жество техники ; тракторы, кабелекуладчики, грейдеры, бульдозеры и про-чее с подробными описаниями. Естественно, что для парня эта книга была намного интересней и полезней каких-нибудь «Трех поросят» и иже с ними. Вообще, до сих пор люблю книги с картинками, особенно полезные ; атласы автодорог и проч. Художественные книги я больше люблю слушать, когда мне их кто-нибудь читает. Сам читать не люблю.
Ручки-сучки
В шестилетнем возрасте я узнал, что есть не только обидные (вроде ; дурак, козел, осел), но и запретные слова. Этот факт потряс меня до глубины души. В моих понятиях не укладывалось, да и сейчас не укладывается, что какие-то слова произносить можно, а какие-то ; нельзя. Ведь это всего лишь слово. Оно не может быть, ни плохим, ни хорошим. Оно ; слово! И этим все сказано. Я сознавал, что есть плохие дела и хорошие дела, что многое запрещено, например, бить тех, кто меньше тебя. Но как можно запретить слово я не мог понять. Я спрашивал себя и ребят ; если можно запретить слово, то можно запретить и букву? Вот мы смеялись с Колькой Пилясовым, что запретят букву «К» и тогда он станет «Ольой», то есть ; почти бабой, а я из «Юркова» превращусь в «Юрова». Даже неоднократно играли в слова, на запрещение букв. Став старше, я выяснил, что коммунисты могут все ; и слово запретить и букву тоже. Оказалось, что в русском языке запретили букву «Ять», поэтому в некоторых словах встречаются по две или даже по три буквы «Е».
А произошло мое знакомство с запретными словами весьма безобидно. Мать меня мыла в ванной и попросила поднять «ручки». А я, нараспев отве-тил ; «ручки-сУчки». Мать вспыхнула, заверещала и сказала, что такое про-износить ни в коем случае нельзя. Я остолбенел. Во-первых, я не видел за собой никакой вины. Ведь я имел в виду «сучкИ», которые встречаются на каждом дереве и на которые человеческие руки, особливо, с растопырен-ными пальцами, весьма схожи. Во-вторых, то, что я изменил для рифмы ударение, мне также не казалось большим преступлением. Ну что, мы неод-нократно путали в детстве ударения в словах, но никогда, ни родители, ни окружающие не говорили нам, что этого нельзя говорить. Нам объясняли, что мы неправильно произносим, что надо произносить по-другому. Но явного запрета никогда не было. А тут ; такое…
Мир взрослых сразу показался мне каким-то не то чтобы непонятным, а неинтересным. Вот тебе и на ; нельзя словами поиграть. Переставил уда-рение ; уже ругают. Слово «плохое»! Черти что! Учитывая то, что мне было скоро идти в школу, идти в школу еще сильнее не захотелось. Сколько же там придется запоминать всякой ненужной всячины… Не хочу в школу!
Гексаметилентетрамин
Еще одно воспоминание из раннего детства.
Коробочка с лекарством под названием «уротропин».
Моя бабка долго и безуспешно лечилась от всех мыслимых и немысли-мых болезней сразу. Во многом ей помогал в этом журнал «Здоровье», ко-торый «просвещал» неразумных названиями новых болезней и лекарств. Простой крестьянской женщине было невдомек, что существуют такие бо-лезни и такие лекарства, позволяющие вылечиться от этих болезней. Про-стой люд считал боли и болезни божьим гневом или испытанием, болели все, страдали тоже. Терпели, терпели, сколько могли до самого смертного часа. И работали… Потому что без этого они бы умерли от голода. Город-ские люди имели больше свободного времени. Пенсионное обеспечение в старости, обещанное социалистическим строем, давало возможность не работать, а больше думать о себе и своих болячках. Причем, в отличие, от большинства развитых стран, старость в те годы начиналась у женщин в 55, а у мужчин в 60 лет. Причем моя бабка должна была, как работающая на железной дороге, идти на пенсию в 50 лет, но, пришедший на смену Сталину, Хрущев, эти льготы отменил. За что был проклят моей бабкой (наверное из-за этого и попал под домашний арест), но и она сильно сдала после этого, отчаявшись дожить до пенсии. Ее можно понять, ведь работать она стала только с 37 лет, естественно, к труду (на доброго дядю) была непривыкшая, тем паче, что ей довелось работать в войну, когда выходные и праздничные были отменены.
И вот, выйдя на долгожданную пенсию, она стала (как умеющая читать) просматривать журнал «Здоровье», находя в нем все новые и новые болезни у себя и, соответственно, лекарства. А поскольку тогда лекарства были достаточно дешевы, то она и покупала и потребляла их бездумно и без ме-ры. (Замечу, что в совковые годы лекарства либо были дешевы, либо их не было совсем. Дорогие лекарства в продаже почти не были, их можно было купить только по знакомству с очень большой переплатой). Весь наш дом был завален какими-то коробочками, бутылочками, порошками. (Помню по-сле бабкиной смерти мать выбросила на помойку целую коробку с ее лекар-ствами). Мне кажется, что бездумное потребление лекарств приблизило и без того раннюю кончину моей бабки.
Ну вот я запомнил только одну коробочку из-под лекарства. Почему она мне так въелась в память – не знаю! Может быть она была оформлена чуть-чуть иначе чем остальные (похудожественней), может быть этого лекарства у нас было просто очень много, а может – вот просто так получилось, что запомнил и все! Но, моя память сохранила, маленькую, в половину спичеч-ного коробка, тоненькую коробочку на которой по прямой линии было напи-сано слово «уротропин», а над этим словом, по дуге, которая напоминала мне всегда полную радугу, другое, очень заковыристое слово, которое, как ни странно, я запомнил с фотографической точностью – «гексаметилентет-рамин». Чтобы правильно прочесть это слово, я вертел коробочку в своих руках то вправо, то влево, не спешно разбирая буквы и составляя из них единое слово. Учтите – я только что научился читать. Большинство слов представляло для меня нераскрытую тайну. А здесь такое длинное, но очень певучее слово «гекса-метилен-тетра-мин». Я и произносил его нараспев. Мне оно просто очень нравилось и своей напевностью и тем, что ни у кого из взрослых в обиходе я такое слово не встречал. Знание этого слова придавало (как я сейчас понимаю) мне какую-то сакральность, разительное отличие от всех остальных людей, которые не знают этого слова. Наверное я чувствовал от этого себя очень взрослым. Может быть…
Как бы то ни было но «гексаметилентетрамин» запомнился мне на всю жизнь и, видимо только смерть или старческий маразм, может отнять его у меня. И кто знает, может быть именно из-за этого слова я впоследствии за-интересуюсь химией и хоть химиком я не стану, зато в химической школе найду свою первую любовь, которая тоже не сложится, но определит мою жизнь на все последующие годы.
Главные слова
Весной 1967 года появился легкий и веселый фильм «Кавказская плен-ница» с тогда еще молодой и красивой Натальей Варлей, которая сразу же стала образцом женской красоты для многих мальчишек старшего возраста. Да и мы, малявки, смотрели на ее фигуру раскрывши рот, еще не совсем понимая, но уже предчувствуя половое влечение.
Многие фразы этого фильма стали «летучими» и мы их повторяли по-стоянно и доповторялись до того, что и сейчас, через сорок с лишним лет, я помню многие из них наизусть.
И была в этом фильме одна очень яркая и веселая песня – песенка про медведей. Когда я слушал ее, то отчетливо представлял себе «Земную ось», которая, как бревно из болота, торчит на Северном полюсе, вокруг которой вереницей, не торопясь, движутся белые медведи, своими лапами вращающие нашу Землю. (Кстати, впоследствии, подобную ассоциацию я встретил у Высоцкого в строках: «землю тянем руками за стебли, на себя, под себя, от себя…». Очень эффектная мудрая и краткая фраза. К слову, я всегда удивляюсь краткости великих. Мне, чтобы выразить подобное потре-бовалась бы, наверное, целая страница текста), Но, к своему сожалению, одно место в этой песни я никак не мог понять. «Раньше на год или два, кто-то сказал кому-то Главные Слова…» ; что это за такие «Главные Слова» и почему их надо бы «сказать раньше». В моей жизни шестилетнего мальчиш-ки было уже много всяких слов ; и важных, и неважных, и добрых, и запрет-ных, но вот главных ; не было!
С детским максимализмом, я воспринимал «главное», как какой-то аб-солют, как какой-то пароль, который давал доступ к чему-то такому, что я еще не знаю и не понимаю. Не дано мне было понять, что транскрипция этих «Главных Слов» у каждого человека своя. Хотя это всего-навсего три-четыре слова. Но каким словесным мусором, мы, взрослые, их порою окружаем. Порою, и не разглядишь, и не поймешь, что они «Главные».
Я размышлял, недоумевал, смотрел фильм снова и снова, пытаясь по сюжету понять ; где они эти, проклятые, «Главные Слова» и не мог! Никак не мог понять! Тайна оставалась неразгаданной! А ведь это ; «Главные Слова»! Я хотел знать про них все, я понимал, что и у меня в жизни они будут «Главными», а раз они «Главные», следовательно от них и будет зависеть моя жизнь.
Устав ломать голову над этой тайной, я стал выспрашивать у матери, что это за такие «Главные Слова», кому и когда их говорят и почему их надо сказать пораньше? Что от этого произойдет? А, что будет, если я их не скажу совсем? Вот такими вопросами я засыпал свою бедную, тогда уже одинокую мамашу, брошенную своим молодым мужем. По своей детскости я не мог понять насколько, видимо, ей было больно и тяжело все это слушать. Ее «Главные слова», наверное, еще звучали в ее душе, и вот ; несколько лет прошло ; измена, ссора, развод, раздел имущества. Вот тебе и «Главные Слова». Быть может она вообще жалела, что они были ей сказаны.
Говорить на эту тему она явно не хотела (как я сегодня понимаю), а ста-ралась перевести разговор на другие темы. Но поскольку я настаивал, она объясняла мне то, что сейчас мне этого не понять, что надо сначала стать взрослым, выучиться и проч. и проч. ; в общем, несла всю ту чушь, которую говорят детям, когда по какой-нибудь причине не желают или не могут отве-тить на так называемые «детские вопросы».
Раздосадованный на мать, я спросил у Кольки Пилясова про загадочные «Главные Слова». Он мне ответил просто, так как понял сам и как ему объ-яснили родители: «это, что-то там такое ; про любовь, ну, в общем, слова для девок…»
Жалко, очень жалко, что моя мать не разъяснила мне тогда про «Главные слова». Быть может, в своей юности, я бы сказал их той, которой должен был сказать, а не разбрасывал их потом, в старшем возрасте, налево и направо, тем, которым они были не нужны. Быть может и моя жизнь тогда сложилась бы по другому. Не знаю, была бы она лучше, может быть и нет, а может быть и хуже, но то, что она была бы другой ; в этом я уверен.