Хорошо помню как мне мать пела колыбельные песни. Я закрывал глаза, мне виделось черное небо, звезды... И среди этих звезд слышался мамкин голос. Он было высоко вверху, а я лежал внизу и пытался представить себе то, что слышал в песнях. Классическая колыбельная «Спи, моя сапа, усни, в доме погасли огни...» рисовала картины очень маленького домика в два этажа (наверное такого, который стоял перед нашими окнами в отцовом дворе) в котором одно за другим гасли окна, потом виделись совершенно сказочные вариации на тему Ветра, Солнца и Орла.
Помимо настоящих колыбельных песен, которые мать почти не знала, она исполняла мне популярные тогда песни, из которых я запомнил только «Сиреневый туман», «В далекий край товарищ улетает» и «Случайный вальс». Я всегда пытался представить тот самолет, за которым летят «род-ные ветры» и получалась довольно интересная и яркая картина. Ветры мне представлялись, как на книжных иллюстрациях, в виде седых старцев с раз-дутыми щеками, которые то догоняли, то обгоняли самолет, в общем играли, как стая щенков. Примечательно, что в своей жизни я не разу не полечу на самолете. Сколько раз я не пытался это сделать, но страх высоты всегда останавливал меня.
Фраза «Любимый город в синей дымке тает» мне почему-то слышалась как «Любимый город в синий дым кидает». Либо я не знал слово «дымка», либо мать так произносила –- не знаю, не знаю…
А вот «Сиреневый туман» мне в те годы оказался не по силам. Я никак не мог понять ; зачем же прощаться навсегда, когда можно просто уехать вдвоем или не уезжать совсем. Меня постоянно мучила эта песня! Зачем так поступать? Почему? Вопросы, на которые я, по своему малолетству, никак не мог найти ответа. Почему я не спросил об этом у матери? Не знаю. Может быть, я тогда еще не умел говорить? Или, понимая все душой, не мог выразить свое удивление словами. Может быть, может быть…
Через много лет жизнь поставит передо мной точно такую же проблему. И я выберу ; расстанусь навсегда, хотя можно было сесть в поезд и вер-нуться, а можно было и не уезжать совсем. Видимо я за всю свою жизнь, так и не разобрался в смысле этой песни.
А тогда, лежа в кроватке, и прислушиваясь к маминому голосу я пред-ставлял пустынный перрон, почему-то именно последний вагон, проводницу с флажком и сиреневый туман за вагоном. Себя я видел, как в песне, на перроне и какой-то неясный силуэт в вагоне. На этом месте я обычно засы-пал, накрываясь сиреневым туманом. В жизни все будет проще ; не будет ни романтического сиреневого тумана, ни проводницы, ни последнего вагона. Будет яркий солнечный день, уезжать буду я, мы даже не прощались – ведь я уезжал только на одну неделю. Я и не знал, что уезжаю навсегда.
Так же трудна для моего понимания была песня со словами «…три года ты мне снилась, а встретилась вчера…» В мои четыре года, три года –- это была целая вечность, мне трудно было представить, что чего-то можно ждать целых три(!) года. Впоследствии, я понял, что некоторых вещей можно ждать и всю жизнь, да иногда, так и не дождаться.
«Случайный вальс» всегда привлекал меня фразой «...спит городок...», да и мелодия самой песни ; очень мягкая, спокойная, убаюкивающая ; пре-красно подходила для колыбельной. Эта танцующая, вне времени и про-странства вальс, пара навевала сон своими легкими и плавными движения-ми. Я даже не задумывался над содержанием песни, мне было безразлично после каких «тревог» «спит городок», почему «в этом зале пустом» и зачем «скажите хоть слово, сам не знаю о чем». Я видел только огромный пустой зал с какими-то эфемерным сероватыми стенами – то ли стены, то ли туман, может быть камень, а может быть ткань, и две фигуры в развевающихся белых одеждах, слившиеся в танце. Они кружились и кружились, а я при-ближался и приближался к ним…ближе, ближе и ближе… Фигуры не спеша кружились, постепенно они закрывали собою все и вся, а я видел только колышущуюся белую ткань, и засыпал...