Любовь – это игра, а в игре можно жульничать. Именно этими словами закончилась книга, что читала я в последнее время в метро. Да-да, сидеть и глупо ждать, когда к тебе пойдут стихи, и я судорожно брошусь их записывать в телефон, мне давно надоело. Сейчас я читаю всякий «мусор», чтобы занять в голове место, и чтобы непрошеным мыслям некуда было приходить. Когда-то мне и, правда, казалось я – в игре, потому что люблю, потому что меня любят. Мне было действительно нужно – ощущать любовь. Но та игра завершилась водевилем, благо конец случился без мелодрамы, все остались живы и здоровы, я так вообще поправилась, и худеть уже не буду, мужу этот вес уж очень понравился, да, и мне все мои бесчисленные диеты надоели.
Итак, любви не было, игры значит, - тоже. Но, меня и без игры обвели, обжулили, потому что поверила, уговорила себя, что вижу действительно любовь. А сейчас досада от этого такая, будто крапивой жжет мою душу. Но крапива телу полезна, значит, и это время когда-нибудь я тоже исчислю полезным для себя. Слушай, но вообще-то, я никак не могу понять, о какой любви ты продолжаешь твердить? Ты забыл: нет любви – нет игры…
Помню диалог двух мужичков, один другому совершенно не смущаясь, ушей сторонней женщины, степенно и не снижая при этом голоса, проговорил какую-то фразу о том, что нужно делать, чтобы поддерживать потенцию в норме. И может быть, это и пропустилось бы мной незамеченным, все, списав в очередной раз на вульгарность и невоспитанность первого, если бы второй не отреагировал понимающим и поддерживающим «кряканьем». А потом еще принялся мне расписывать, что в этом разговоре нет ничего страшного. Этого я уже пропустить не могла, я буквально затряслась в сдерживаемом хохоте. Эмоции настолько овладели мной, я настолько была будто опрокинута людской глупостью, что даже сил вырваться в другое пространство у меня не было. Я, отвернувшись от этих двух бедолаг, в немом хохоте смотрела в темноту окна. Темнота – за окном, темнота – в голове одного, темнота – в душе другого, кругом темнота.
Сегодня совершенно случайно «набрела» на рассказик, где автор, выдавая себя за женщину «лепит» историю, будто от лица женщины. Только история у него несет мужскую харизму. Там говорит не женщина, там говорит мужчина, наряженный женщиной, он говорит о своей мечте, только мечта у того убогая какая-то. Пусть я сегодня в каком-то диалоге и сказала об унисексе человека, но мечта женщины никогда не станет мечтой мужчины. В театре Кабуки мужчине малюется маска женщины, надевается женская одежда и... И всё равно мы видим условность, и всё равно мы понимаем, что это всего лишь мужчины, играющие женские роли.
На миниатюры этого горе-автора «клюют» только женщины, ушедшие далеко от своего естества, они дружно аплодируют предложенному действу. А настоящую женщину трюком с переодеванием не проведешь, она всегда ощущает, кто говорит, женщина или мужчина. В своей рецензии на это так называемое творчество я написала, что женщина, никогда так бесстыдно не стремится к тому, чем изобилуют его рассказки. Женщина – это не ажурные чулочки и капелька духов, как утверждает автор, если всё это исчезнет, что останется женщине? Текст явно написан не женщиной, этот текст о желании мужчины. Автор абсолютно далек от женского образа, суть женщины ему никогда не откроется, как бы он не пытались. Купи себе в магазине Резиновую женщину, и успокойся, и предложи кукле всё, что пожелает твоя душа, и проблема решена. Купи чулочки и духи. Лишь слов не услышишь, зачем они тебе, слово может быть разным. Возражений не услышишь, нервы твои будут в порядке, по-моему, проблема автора может решиться самым безболезненным образом.
По-моему, я не меняюсь, и, слава богу. Я – прежняя, я – это я, как говорила героиня любимого мной фильма, и с этим не поспоришь, и мне это нравится. Я нравлюсь себе такой, без сахарной пудры и патоки. Приобретенная душой со временем ложь действительно напоминала мне эту сахарную пудру, но ведь дух-то мой всегда ощущал, что это ложь. Именно такой я иду по жизни, начиная с самого сопливого возраста. И я никогда не боялась говорить, что думаю, и поступать как велит мне мой дух, не оглядываясь на общественное мнение. Помню, как весь класс замыслил бежать с урока английского языка, мне же стало противно только от осознания того, что нас - много, а «англичанка» – одна, она будет совсем одна в классе. И значит, она будет уже слабее, а я не люблю, когда «травят» слабого, и с моей помощью вы никого «травить» не будете. Какой-то зануда уговаривал меня всю перемену, с таким же успехом он мог бы уговаривать меня бежать с ним под венец, и дело с побегом лопнуло, и все в дружном составе вернулись в класс. А мне было совершенно наплевать, что они обо мне думают. Я-то осталась собой.
Вечером мы с мужем идем по улице, и я вдруг говорю ему, что больше не угощаю сахаром, когда чужие заглядывают в кабинет, когда хотят выпить чаю, это правда. Нет у меня сахара для людей, что меня окружают, нет. А он опять принялся смеяться. Ему нравится, когда вдруг возникаю именно я, без масок и без роли, я – без сахара и патоки, я. Когда я волею интриг и случая оказалась Вне штата, то сполна ощутила отношение к себе как к человеку действительно вне штата, и это «вне штата» обернулось для меня - вне закона, и даже День моего Рождения оказался запрещенным. Ты – вне штата, ты преступил… А преступник – не имеет биографии, у него нет никаких дат, и рождения тоже. И теперь у меня «развязаны руки», сахара у меня для вас уже нет. Я теперь совсем - несахарная женщина, и мне от этого почему-то хорошо, вот только мужу – весело, потому что любовь – это и, правда, игра, а в игре можно позволить многое, и без выпячивания своей потенции.