Ты у меня одна...

«Ты у меня одна...»

«Вот тебе, Настьюшка, и Новый год! Вот тебе и твой ненаглядный, единственный до гроба муженёк!». Именно эти горькие слова и безутешные слёзы своей жены и запомнил Иван. Все остальное, «до» и «после», помнил смутно, а эти слова и слёзы запомнил на всю жизнь. Как гвозди в голову заколотили.
И всё-то в тот злосчастный 1991 год в жизни Вани, как и всей огромной страны («отчизнушки», как с некоторых пор с иронией говаривал он, пяля очередные безрадостные новости в «ящике») пошло как-то разом наперекосяк. В институте, где он два года тянул лямку младшего научного сотрудника, и без того не бог весть какую зарплату стали из месяца в месяц задерживать, давать мизерными частями. Это такими микробными, что после оплаты за съёмную квартирку и на кружку пивка не разбежаться было. Не лучше обстояли дела и у жены в её «престижной школе». Ну, какая такая зарплата у начинающей «училки» начальных классов. Вся надежда-то и была в будущем стаже и «престижности». И, ёлки-моталки, как говорится, «чё-то ето», разом всё и рухнуло. Всюду и везде. Рухнули планы о скорой защите кандидатской, о Настькином поступлении на заочное отделение университета, своей квартире, прибавлении семейства, машине… Примерно в такой очерёдности и планировали своё безоблачное семейное будущее Ивановы.
Вот уже полгода в смену со своим «завом» на его же стареньких «Жигулях», в основном по ночам, Ваня «таксовал». Всё дело в том, что Иван ещё в школьные годы в ДОСААФе получил великолепные шофёрские навыки в автокружке. Там под руководством старика Матвеича, с фронтовой поры намертво влюблённого в «Виллисы» и «Студера», пацаны сами собирали из автолома вполне приличные машинёшки. Даже на соревнованиях по картингу выступали. А уже в армии в автобате получил права 1 класса. А что это такое — любой водила знает. Никому ничего объяснять не надо. «Зав» в академическом институте, прознав о таких талантах нового покладистого сотрудника, быстро превратил его в своего личного механика и очень часто, в основном по выходным, личного шофёра своей дородной жёнушки, ясное дело, «только по дружбе» с прозрачными намёками на будущую «лафу».
Так бы и существовал, наверно, сей симбиоз неопределённо долго, если, конечно, не учитывать некоторые дополнительные «виды» этой завовской супружницы. Но это мы в своём месте ещё изложим. «Зав» же, от которого на службе зависел Ванька, был ещё и не стар, но в науку дальше переть, скажем, защитить там докторскую или чего-то там открыть явно не собирался. А вот пересесть на новенькую «Волгу» очень даже и мечтал. Сидел он на своём академическом стуломесте прочно, будучи местным «нацкадром». Дело-то происходило в одной северной автономной республике и сей «фактор» (это кто знает), был весьма и весьма важен. Впрочем, к Ваниным видам на будущую «жизню» в самом передовом, т.е. «зрелом социалистическом обществе», данное обстоятельство особым препятствием не являлось. Ведь он был не якут или калмык какой в чужой республике, а как есть, природный архангельский русак во всех поколениях. А местный начальственный кадр привык почитать «старшего брата»-русака, тем более живущего испокон века по соседству. Бывало, Иван временами искренне сочувствовал своему старшему коллеге, одному неглупому корейцу, который в отличие от них всех, закончивших местные вузы, получил ни где-нибудь тебе, а в самом ЛГУ блестящее образование. Подозревал, что ему, тем не менее, не светит карьера большая в их институте всё по тому же пресловутому пятому пункту. Но парня, похоже, это обстоятельство не больно и волновало. Однажды на общем большом собрании, сей наглец, громко посочувствовал Ванькиному и его собственному директору института, ясен перец, тоже славному «нацкадру» почти из анекдота, заявив, мол, всем институтам их северного филиала АН СССР, достались, как и положено, хоть местами и по одному, но всё же учёному еврею, а вот их ущербному выпал только он — учёный кореец. Впрочем, мы малость отвлеклись, не о корейце речь идёт в новогоднем рассказике. А здесь и «ежу понятно» — «барская милость» никогда не лишняя.
Словом, наступили всеобщие окаянные времена. И стали они в числе первых тамошних горожан-«чайников» частными таксистами. Не сказать, чтоб и преуспевали шибко, особенно Иван. Ремонт-то старушки, всё ещё «ласточки», ясен пень! шёл только из «доходов» нашего героя. Сам хозяин в основном возил разных знакомых и знакомых теперь самих знакомых по родственникам в близлежащие деревеньки и дачки, естественно, за мзду, часто прихватывая и разный «скусный» деревенский харч.
Такие вот, ёлка с палкой, актуальные времена наступили и крутились все граждане ещё недавно «самого передового общества» как могли.
Всё бы ничего, да только молодой-то жене стало как-то и не весело. Ночами мужа что-то часто перестала находить на законном-то месте. А тут ещё шпана решила пощипать «богатенького таксёра». И, «тута ясна-понятна», это им, «чиста-конкретна», так казалось. Шпана — она, как всем на белом свете известно, безмозглая по определению. Кончилось по тем нещадным временам, слава Богу, почти вничью. Ваньке сломали два ребра, а он «окрестил» монтажкой обоих дуроломов. Крестил на совесть, по-уличному, вовсе не выбирая, уж куда попадёт. Если не считать, что месяц за рёбра держался и чихнуть толком не мог, то обошлось без последствий. Да вот беда, хозяин-зав вскорости тоже хорошо «постарался», влетев в открытый канализационный колодец. Тут можно в скобках как бы заметить, что сии колодцы-ловушки располагаются исключительно на проезжей части и, тоже исключительно, только в странах так называемого «ближнего зарубежья», ну, это там в хохляндиях-белоруссиях и в прочих чуркестанах… А нигде больше в мировых окрестностях, вкруг нас и подалее, даже в соседних финляндиях-скандинавиях (а ведь недавно ещё были чухна чухной!), что-то не наблюдаются такие признаки цивилизации. В общем, как уже писалось нами выше, чтоб совсем уж и не материться тут, скажем полулитературно на языке шпаны, ремонт на этот раз встал им, «чиста-конкретна», тра-та-та, в «фитилёк-лампадку мать!», вовсе даже не в копеечку, а в полновесные рубли. Хоть и деревянненькие, а очень необходимые тогда в семейном бюджетце «тугрики».
В общем, мало чего радостного наскреблось за год такой житухи у нашей Настасьи. А раз у хозяйки хреново, то и во всей семейке Ивановых стало и вовсе хреновато. Пошли разговоры долгие, сначала про «невезуху» и «непруху». Но, заметим, покамест в цвет тельняшки, с надеждой больше на белые полоски, пусть хоть в вермишель толщиной. Это сначала. А уже «попозжа» пошли разговоры типа того, что, «может и на панель уже пора настаёт…», с намёками в две стороны, мол, и «деньги не лишние в семье», да и «в монашки собираться вроде рановатенько…».

Вот в таком разрезе выглядели основные проблемы семьи Ивановых, аккурат, перед новым 1992 годом. Ещё точнее, 31 декабря. Утром Иван, вернувшись с ночной работёнки таксёра, утомлённо улыбаясь, сообщил Настасье, что и у них дома нынче будет праздник. Женским чутьём Настёна поняла, не шутит ноне муженёк, за которого она, вятская девчонка, всамделишно втюрившись по уши, пошла безоглядно замуж. И решила в грязь лицом не ударить.
А уж ежели наши «царевны-лягухи» захотят, кого удивить, то будьте спокойны, удивят и чёрта! Пока муж повёз «взад-вперёд» на дачку жену «зава», Настя успела сгонять в салон к подруге Таньке и обернуться по гастрономам-кулинариям. Будучи с детства расторопной и способной, соорудила новогодний стол-шедевр с еловыми лапами с игрушками-гирляндами, свечами и красиво уложенной в тарелки вкуснятиной, двумя хрустальными бокалами (больше-то и не было в их семейке). И так красой природной не обделённая, приоделась так, что ей хотелось саму себя приобнять и приголубить. Шампанское же должен был принести сам муж. Какой же Новый год без этого напитка!
Время в тот последний день уходящего года, по Настиному мнению и по сей день, вело себя странно. Сначала оно неслось просто вскачь, галопом или аллюром, а потом, дома, тоже торопилось. Торопилось, торопилось, что хотелось и попридержать чуток, а потом вроде перестало и стало вообще вразвалку еле плестись…
Но муж успел. Когда его внесли менты и приставили к стенке прихожей, в «телеящике» возник, «понимаш», сам первый президент «отчизнушки». Менты, лыбясь красивой и нарядной молодке, хором пожелали хорошего и, главно дело, весёлого Нового года! И быстро слиняли. Словно призраки какие. Иван-то, между нами говоря, и по сей день думает, что это не призраки-фантомы, а самые настоящие добрые ангелы небесные. Ну, это Иван так мыслит, хотя представить ментов отчизны в виде ангелов, скажем мягко, чересчур смело. Разве что под Новый год. И именно под тот 1992 в конкретном граде и месте. Ну, это Иваново. Как говорится «Ивану ивановы фантазии…». Тем паче, что под Новый год, скажем-напомним себе, опять-таки. А каких чудес в такой день не бывает?! Когда же им и быть-то, если они вообще-то иногда и случаются у нас?
Ну, а «веселья», как вы уже догадались, было и в самом деле шибко уж много. Мы, россияне, в массе своей вообще догадливы. Иногда и не впопад бывает, а то и задним числом и уж больно редко когда и передним. А тут и гадать не надобно. Сюжетец оказался зело не прост. И сами мои герои не думали и не гадали, да и просто не додумались бы никогда, а вот сама жизнь подкинула им так, что мало тут никому не показалось! Попробуем изложить по частям.
Часть 1. Что зрит Настя? А зрит она мертвецки пьяного, теперь уже окончательно рухнувшего на пол, ненаглядного Ванечку в разодранной, единственной приличной кожаной турецкой куртке, с галстуком, скрученном почему-то в верёвку, почти на поясе, и вдрызг растерзанной, когда-то снежно белой, сорочке. Без норковой шапки, пуловера и ею любовно связанного мохерового шарфа. Сии предметы были на нём утром. Были, а теперь безвозвратно сплыли. Это на Ване. А у него самого: фингалы под закрытыми теперь некогда васильковыми глазами, глубокие и обильные царапины по обе стороны распухшего носа, местами ало и бордово уходящие под подбородок и шею.
Часть 2 и главная в этом локальном сюжете, что потихоньку вытянула из Вани на следующий день уже нового года жёнушка дорогая. Иван повёз с утра, как нам известно, Нелли Дормидонтовну 45 годов, супружницу начальника, страхового агента по роду деятельности и хищницы по натуре. Как там? «Сорок пять, сорок пять – баба ягодка опять!» Так это про неё. Герой-то наш и раньше примечал нездорово блестящие глазки Дормидонтовны и её шаловливые ручки с грудным смешком как бы нечаянно касающиеся щёк «симпапулечки» — мужниного водителя-сотрудника, а то и нежно гладящие не только плечи, но и бёдра. Но как-то «Ванюлечка» до сих пор спокойно, со смущённой улыбкой выходил из положения. Вот эти улыбки, как видно, раскалили страсти страхагентессы не на шутку. На даче была забыта-отброшена объявленная накануне цель визита – соленья, маринады к праздничному столу. Приказано было истопить печь. Приказано – сделано. Ванечка наш слазил всё же и в погребок, снёс таки баночки в машину. А когда вернулся, то увидел возлежащие на взбитых перинах прямо на полу совершенно нагие раскормленные телеса и томно-чувственные губы Дормидонтовны-мастодонтовны, тянущие призывно в объятия ручищи в перстнях на каждом пальце. Натурщицы Рембрандта просто отдыхают! Иван непроизвольно попятился от этого роскошного непотребства. А хищница с неожиданной ловкостью проснувшейся с голодухи посреди африканской саванны львицы внезапно вскочила и, обхватив его стальными руками-когтями, повалилась назад, больно впившись в губы. Рык и ярость полубезумной в дикой страсти бабы с добрый центнер весом, жарко шептавшей: «Дай…дай…дай! Я тебя съем…съем! Хочу-хочу! Получу-у!!», были серьёзной силой даже для молодого рослого мужика. С трудом Иван оторвал от себя Дормидонтовну с немалыми для себя потерями и бросился к выходу. Решил на улице как-то прийти в себя. Идя по дорожке к машине и заправляясь на ходу, внезапно упёрся в своего начальника – зав. отделом академического института Афанасия Фермопилыча...
Ну, а дальше… Дальше, что называется - «кино и немцы!». Выскочила следом полураздетая жёнушка и заголосила дурным голосом, что «гадёныш Ванька», как есть, решил снасильничать её. «Праведный гнев» Фермопилыча закончился глубоким нокаутом последнего. Несмотря на знаменитое историческое отчество, «зав» явно не спартанцем оказался. Но тут-то и выяснилось, что если один не знал, что его жена отправилась на дачу якобы за припасами, то вторая до сего дня понятия не имела, а зачем пожаловал ейный супружник — уважаемых наук кандидат. А приехал он на такси к соседке по даче – давней, считай с момента основания дачи, полюбовницы окрестных здоровых крестьянских кровей. И была эта Любка ядрёной тридцатилетней бабёнкой, твёрдо положившая себе прибрать через годочек Фермопилыча к рукам. Даром, что ли жарко банька на соседнем участке топилась прямо сейчас. Увидав поверженного в снег «драгоценного», Любаня, тоже полуодетая, с бигудями на соломенной башке с диким воем загнанной собаками волчицы, маханула через хлипкий забор, тут же повалив его, и с маху засандалила пудовым кулаком доярки-рекордсменки промеж глаз несостоявшемуся насильничку. Последнее, что помнит Ванюша, поспешно убегая с поля боя, это катающихся и визжащих баб на снегу и пытающегося встать на ноги его, как он сам теперь вполне осознал, бывшего начальничка.

Но это ещё не «финита ля комедия», господа! Уже находясь на шоссе, Ванька обнаружил, что кошель с трудовыми деньгами-то оставил в машине. Плюнул и потрусил бодрой трусцой, благо до города было вёрст 12, а не 120. Но можно и подсократить километра 3-4. Знать бы наперёд, что не стоило, да кто же знал и думал наперёд, а в 15-ти градусный мороз километрик лишний, сами понимаете, чай не в Африке живём. Это ведь только для наших властодумцев каждая зима, не считая нынешней, «с глузду зъихавшей», пренеприятная неожиданность.
Скосил наш Ванька, на свою шею, дорогу до дому. Почти уже добежал до вокзала и увидел на лесной полянке кучку бомжиков, разложивших жаркий костёр из натасканных незнамо откуда ящиков. Решил напоследок погреться, привести себя в порядок перед городом. Озяб изрядно. Полупьяная публика весело приняла его в свою компанию. Дали выпить и закусить. Хорошо дали, не жалеючи.
Стало тепло и хорошо на душе. После всего пережитого Иван теперь думал примерно так: «Мир, господа хорошие, состоит не только из сытых мерзавцев и ублюдков… За блестящим фасадом одна вонючая помойка на поверку… Так-то вот, господин учёный, постигай настоящую сторону жизни. Эти, изгои, на деле-то мне братьями оказались. По братски последним поделились… Я их до сих пор не понимал, брезгливо отворачивался… Не, я их люблю на самом-то деле, настоящие, понимаш ты, человеки оказались. Ну, не любил раньше, не знал, полюблю, дай срок…».
Иван решил загнать в городе подаренные на свадьбу часы и всё же бутылку шампанского купить. А «братцы» решили его напоследок «напоить чайком». Напоили, что очнулся он только в железнодорожной ментовке. На его счастье патрульный уазик ПМГ увидел большущее пламя за вокзалом у котельной и решил проверить, что за чудеса предновогодние творятся в лесочке. Братва, ещё недавно почти кровная родня, кинулась врассыпную в лес, а на поляне остался полуощипанный бесчувственный наш герой. В честь Нового года, раз уж пришёл в себя, решили отвезти домой, всё одно до утра мотаться по городу. Это финита сюжетца.

Настя же в новых жизненных обстоятельствах вскорости ушла со школы, взяла у родителей в долг деньги и пошла челночить. Ездила в Турцию, а потом в Польшу. Продавала вещи своим недавним коллегам в школах, ходила по разным учреждениям, сдавала оптом на рынке «азерам». Прошла через всё и испытала всё. Унижения, боль, напрочь негнущиеся к вечеру руки-ноги, мучительные боли в спине. Открывала для себя другую сторону Луны. Теперь она решила драться за жизнь, за своего Ваню. После той ночи он попал в больницу. Сильно простудился и был на грани жизни и смерти. Пневмония — вещь более чем серьёзная, доложу я вам. Нужны были дорогостоящие лекарства и сиделка...
Если теперь сказать, что Анастасия шибко изменилась, это значит, ничего не сказать. Исчезла почти всегда восторженная полуженщина-полуподросток, спрятавшаяся за спину мужа от всех житейских невзгод, солнечно смотревшая на мир. Настя изменилась не только внешне, но и в душе. Вчерашняя учителка стала решительной и жёсткой. Теперь это было брючно-сумчатое животное дамского пола с выносливостью грузового мула, с повадками и хищной грацией молоденькой тигрицы, охраняющей своё логово. Другая Настька знала точно, что человек, без пола и возраста, если только он человек, а не овощ — всё сможет, что нет таких свинских обстоятельств, из которых нельзя извлечь для себя урок и пользу. Надеяться надо на себя и только на себя. Слабых сомнут. Отныне ни у кого ничего не просить, ни от кого не зависеть, не ждать «у моря погоды», не ныть, не скулить — это стало её жизненным кредо. Валилась с ног, но ей доставало сил вселять надежду в совершенно ослабевшего и отчаявшегося от этого невыносимого сознания мужа.

Жизнь — самый лучший учитель. Для всех поголовно особей многообразной фауны планеты Земля.Это так просто и так сложно. У каждого-то из нас всего одна жизнь, в запасе больше и нет. И за неё, единственную, надобно каждому самому всерьёз побороться. Падать десять раз с маху в грязь и столько же упрямо вставать. Надо, в конце-то концов, заслужить достойную человека жизнь. И вот теперь Иван мучительно усваивал уроки жизни, что называется в полный рост, без дураков. До крови закусив губу, из последних сил тащил себя из топкого зловонного болота болезни. Учился сам слезать и забираться на кровать, держась за стенки добираться до туалета… Терял порой сознание, но упрямо карабкался дальше.
Вот как бы эту науку всем заранее и осознать, не залезая каждый раз по самую шею в дерьмо. Вот как бы…
Полгода ушло. Медленно, дряхлой пенсионеркой-черепахой уползало время болезни и настал день, когда Иван наконец-то поднялся. Глядя на изумлённую жену, счастливые слёзы на бесконечно любимых глазах, он сказал ей, сидя за кухонным столом, вытянув впёрёд исхудавшие за время болезни руки: «Считается, что как Иванов — так дурак. Как болван — так это Ванька. Куда, мол, ему, сиволапому, со свиным рылом да в калашный ряд. Так-то так, да не так это. Неправда это, не верь. И я докажу тебе — своей жене. Ты знаешь мою любимую песню «Ты у меня одна…»? Это я о тебе, любушка моя единственная. Я встану. Другой я, «я теперя не глухая тетеря». Я — Иванов и на мне лично, отныне и до скончания дней моих, будет держаться моя семья, а значит и страна. Ведь страна — это и мы, Ивановы. Куда же без нас... Запрягусь на всю оставшуюся жизнь. Вот надо было серьёзно заболеть, сподобил Творец, чтобы увидеть, как ты, женщина, существо субтильное и слабое, создание зефирное, как до этого наладил я неправильное суетливое мнение о тебе, потащила одна семейный воз как лошадь, рвущая жилы, вылезая из непролазной топи, чтобы я до печёнок осознал самую суть бытия. Я буду достоин тебя. Добьюсь, чтобы ты отныне ни секунды не пожалела, что когда-то вышла за меня замуж. Это мой урок и мой смысл в жизни. Один раз целую речь перед тобой держу, а теперь время только делу. Полгода провалялся, пора навёрстывать, давно уже пора».

Муж сказал это так, что Анастасия всем своим нутром: мозгами, потрохами, сердцем поняла разом и навсегда — она будет всю оставшуюся жизнь тихо гордиться своей фамилией. Недаром же в старину говаривали, что на Ивановых вся Россия-матушка держится. А почто только в старину?

Чаяново.
3 января 2007 г.
Александр Цой.