Из Венеции стоило сбежать…
Прихватить немного монет, предположительно тех, что Распятый Иудей призывал отдавать Кесарю; оружие в испарениях Города-На-Воде грозило отшелушиться кровавыми лепестками ржавчины - у стен Падуи ему больше престало быть, а уж тем более – за стенами. Меч напоминает эрегированный член, - самое место ему под юбками обезумевших от страха девок.
До того, как по Европе прокатится сифилис, изукрашивая лица крестьян, до того, как Венеция окончательно разделается с Каррарами, заключенный в своей крепости последний из царственных Каррар призывал дьявола и просил смерти.
Небо цвета спелой сливы напоминало царственной особе о слабительных свойствах этого фрукта. Время ли мечтать об унизительной позе, которую следовало бы ему принять в ближайшие несколько минут, если бы он не хотел к радости юных воинов, окружавших трон, испачкаться поносом. Почему если ком подкатывает к горлу, то всегда кажется, что этот сгусток, состоящий из частичной переваренной еды, слюны, сока самого организма вдруг имеет белесый оттенок? Разве дело в цвете? Если это так, то тошнота – это желание, присущее художнику; как и поэту, которому ничего не остается делать, как выблевывать слова и метафоры, чуждые собственному организму. Каррара решает облегчиться через задний проход, не позволяя желанию вырваться через рот. Однако, два человеческих отверстия распахивают мясные погребки и содержимое одновременно вываливается как из зада, так и изо рта. Две бесформенные массы отличаются цветом, запахом и, наверняка, вкусом, - так думает глава Падуи, пока венецианцы штурмуют стены города.
Время Империи прошло, прошло время, когда христиан скармливали львицам. Теперь в самих христианских храмах практикуют убийства и поклоняются распятому человеку. Кстати, почему не дельфину? Многим было бы жаль дельфина, а кого может привлечь умирающий иудей? Видно, чума гуляет не только по внешней стороне человека, но и, прорвав плоть, беснуется внутри черепных коробок, раз доблесть стала постыдной, а смирение и пресмыкательство – добродетелью. Епископат склонялся к тому, что убивать нужно беззащитных, к примеру, детей. Специально обученные люди – ловцы детей – воровали заплутавших пастушек, беспризорных грудничков-волчат, да тех, кого родители оставляли по недомыслию дома на опеку домовым духам.
Мантия епископа укрывала от глаз мирян сотни трупиков, которые блеяли тонкими голосами затянувшуюся литургию. Над городом висела струна из детских голосов, на которую уже никто не обращал внимания. Бывали случаи, - и достаточно очевидцев это подтвердило, - из под священного одеяния выкатывалась маленькая головка на радость церковным крысам. Те принимались гонять ее по полу к неудовольствию прихожан, для которых крысы стали сатанинским проклятием, - своими постоянными перемещениями чумные зверьки сдвигали скамейки с привычных мест, сбивая благочестивых с накатанной молитвенной дороги.
Если свирепствует чума, то кто вспомнит о пропавшем ребенке или старике? И ребенок, и старик одинаково приписаны к миру мертвых, о которых следует поскорее забыть. Желание забвения сродни тому, как иногда хочется побыстрее покинуть погребальную процессию…
И вот сливовое медленно стекло по горизонту на головы защитников города и осаждающих его. Воздетые к небу трубы вдруг забулькали жижей, свечи погасли, и наступила тьма. Те, кто еще продолжал верить в своих богов, заполнили храмы. Цвет стен - цвет слоновой кости, и казалось, будто вся религиозность была выдолблена из огромного бивня доисторического животного, а сама религия – это и есть издохшая громадина вымершего великана. Кости сгниют последними, потому, храмы – надгробные памятники богам - все еще стояли и время от времени прятали в себе людское скопище. Приблизительно тем же занимались общественные бани.
Пространство за перилами городских стен наполнилось авантюристами, неудавшимися императорами, кондотьерами… Кое-кому из этой пестрой публики время от времени удавалось проникнуть в осажденный город. Их вылавливали сами жители, быстро научившиеся узнавать чужаков. Ошеломленных пленников ждал суд. Обычно это был суд толпы, приговор взбудораженной улицы. Виновных, а зачастую, и невинных вешали пред окнами царственного дворца. Когда ветер поворачивал висельника задом к окну, последний из рода Каррар мог наблюдать, как тоненькая струйка невозможной белизны вытекает из заднего прохода покойника.
Мелкая и самая мелкая челядь способна более чем господин на любые самые изысканные глупости. Императоры учились у своих подданных.
В семьях царственных особ споры разгорались преимущественно из- за наследства, те же, кто стоял ниже на социальной лестнице… о! они наверняка были ведомы христианскими бесами. Сражения между кварталами, кланами, резня – все это заканчивалось в большинстве случаев оргиями. Меч входил в ножны, и сразу же эрегированный член убийцы входил в раскаленное чрево живородящей человеческой самки. Смерть нужно было дополнить жизнью. Живые должны рожать жертв и палачей, - История не должна заканчиваться.
Некоторые ремесленники и лавочники, обеспокоенные сохранностью своих капиталов, жаловались властям на беспорядки и хаос на улицах. Однако, представители власти и папы делали вид, что не замечают ни жалоб, ни беспорядков. У них были свои секреты, - пастушки все еще томились в подвалах замков и церквей, некоторых обменивали на соль и бергамот…