За давностью лет забыть бы эту историю, стереть из памяти, словно и не было. Зачем держу ее при себе, зачем вспоминаю, зачем душу тревожу?...
Москва, 1980 год, весна. Мы юны и бесшабашны, нам нет и двадцати. Три года назад принесло нас из городов и весей в град столичный желание получить высшее образование. С образованием, как это часто бывает, сразу не заладилось, что не остудило наш пыл, а привело от дверей различных вузов прямиком к проходной камвольного комбината. Здесь мы и трудились ныне, совмещая теперь работу с учебой на вечернем отделении текстильного института. Нас было четверо, и жили мы в одной комнате фабричной общаги, где столы и подоконники были завалены нашими учебниками, конспектами, чертежами и иже с ними. Мы были целеустремлённы, начитаны и полны амбиций. Мы посещали театры и Третьяковку. Мы любили порассуждать о высоких материях и думали о себе не иначе как о непризнанных гениях.
А Верка – она была другая. Из тех, чьим самым большим желанием было выскочить замуж, немедленно обабиться, напялить цветастый ситцевый халат, накупить сковородок и дешевеньких чайных сервизов в горошек – чтоб все как у людей -, и почивать на лаврах мужней жены до скончания веку. Девчат с подобными устремлениями на комбинате было немало – мы четверо были скорее исключением из правил, чем наоборот -, и Верку никогда бы не выделили из всех, если бы не одно обстоятельство.
Пару лет назад – тогда на комбинате мы были еще новичками – произвела она на свет и оставила в роддоме мальчика. Замужем, понятное дело, горе-мамаша не была. Поступок ( или проступок?) Веркин вызвал массу шепотков и пересудов. Именно так – шепотков и пересудов. Ибо, насколько мне известно, никто в лицо ей не высказал своего неприятия, и Верка, как ни в чем не бывало, с невозмутимым видом продолжала трудиться бок о бок с нами. Кто-то из женщин, из тех, что постарше, осуждающе качал головой, кто-то жалел ее, беспутную – сколько людей, столько и мнений. Нас, студенток-вечерниц, слушать никто не желал, считая этакими курсистками, ничего не смыслящими в бабьих делах. Да так оно, наверное, и было, нам тогда только-только по восемнадцать стукнуло.
Что ж, как говорится, перемелется – мука будет. И перемололось, и подзабылось, и быльем поросло…
Да только сбылась, наконец, Веркина заветная мечта – замуж ее позвали. И сыграли молодые свадебку, и возымел место ситцевый цветастый халатик, и сковородки были прикуплены всяких мастей. И раздалась Верка, и округлилась – обычное дело для мужней-то жены.
И как-то ярким весенним днем, отработав утреннюю смену, из проходной комбината, как и полагается, повалил говорливый и смешливый народ. И все увидели Верку, демонстративно прохаживающуюся с детской коляской. На лице ее были умиротворение и безмятежность. Она радостно и горделиво стала принимать поздравления, сразу посыпавшиеся со всех сторон.
- Кто у тебя, Вера? – спрашивали наперебой товарки.
- Мальчик, - отвечала, счастливо смеясь, Верка.
И все-то у нее было хорошо – и муж, и ребенок, и сервиз в горошек заготовлен по случаю родин. Жизнь удалась, одним словом. Все как у людей.
***
Всю дорогу до общаги мы подавленно молчали.
И только зайдя в комнату, одна из нас произнесла:
- Неужели она совершенно выкинула из головы того, первого своего мальчика? Разве такое возможно? И как она будет растить сына, зная, что где-то есть еще один, брошенный ею ребенок?
- А у нее, наверное, как у классика, помните? « А был ли мальчик-то?» - тихо ответила вторая.
- «Может, мальчика-то и не было?», - потерянно поддержала третья.
Я промолчала.
Что тут добавишь?