- Пап, а ты на гауптвахте сидел? – И с чего я задал такой вопрос? Видать, набедокурил славно.
- На губе-то? Сидел, сидел как миленький. Я ж тебе рассказывал, каким разгильдяем в армию пришел. И не только на губе, – отец задумался.
- Как это, а где еще?
- Долгая история, ты уж про это особо не распространяйся. Чести в этом мало, да из песни слова не выкинешь, – и папиросы легли на стол.
- Приговор окончательный, обжалованию не подлежит,- с этими словами председатель трибунала, полковник юстиции бросил папку на стол и посмотрел перед собой. Только что по его приговору двадцать один человек были лишены всех наград, воинских званий, даже тех куцых прав, которые имели военнослужащие. Им оставили только одно право: или умереть, или кровью вернуть себе прошлое.
- А хороши ребята, - полковник с невольной симпатией еще раз пробежал взглядом строй солдат. Строй? Да, даже сейчас, выслушав суровый приговор, они остались солдатами, прошедшими суровую школу войны, знавшими себе цену. И стояли соответственно, распрямив плечи, выпятив грудь так, чтобы грудь четвертого была как на ладони. Окружавшие их конвоиры выглядели куда как более подавленно и стесненно, несмотря на все свое оружие. И полковник, который с 42 года работал председателем суда и вынес столько обвинительных приговоров, что сам забыл о многих из них, чуть не сказал вслух.
- Дай вам бог, ребятки! - его губы чуть шевельнулись и он, недовольный собой, резко повернулся и молча вышел из зала. Это дело ему не забыть. Снять сразу двадцать одну звезду Героя Советского Союза и отправить бывших героев в штрафбат – такого еще не было не только в его практике.
Дверь теплушки откатилась в сторону, и холодная волна воздуха заставила вздрогнуть Бориса.
- Выходи! - послышалась команда, а напротив открытых дверей автоматчики направили стволы прямо на него. Впереди них стоял капитан в отличной каракулевой кубанке и белом полушубке, и нервно постукивал себя прутиком по голенищу хромовых не по погоде сапог.
- Значит, приехали. А это и есть капитан Соловьев, который нас всех научит свободу любить, - Борис перехватил взгляд капитана и в одно движение оказался на снегу.
- Ну, чего разлеглись, выходи, начальство требует, - закричал он внутрь вагона, и на снег спрыгнули еще двадцать человек. Не ожидая команды, они построились в две шеренги напротив капитана и разглядывали его так же сумрачно и исподлобья, как на них смотрели конвоиры. Капитан молча, все так же пощелкивая себя прутиком по сапогу, прошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в лицо каждого. Затем, так же молча, отошел на пять шагов и, отвернувшись от строя, закурил. В три затяжки высосав папиросу, он бросил ее на снег и притоптал сапогом, а потом повернулся к строю.
- Мне известно кто вы, - негромко сказал он, - и если вы надеетесь на какие-то привилегии, то жестоко ошибаетесь! С вами я буду еще более жесток, чем со всеми! Потому что вы нарушили дисциплину и не подчинились приказу старшего офицера. Более того, вы жестоко надругались над ним!
Борис невольно улыбнулся. Он вспомнил этого старшего офицера, его негодование и жалкий вид маленького, тщедушного тела, раскачивающегося на жерди на манер волчьей туши между двумя несущими. О том, что старший офицер еще в первую мировую был командиром роты и потом прошел всю гражданскую, он как-то не задумывался, с эгоизмом молодости считал, что….
- Пойдете всей командой в первую роту, вот ваш командир, старший лейтенант Воробьев, у него не побалуетесь, – капитан, не глядя, указал прутиком за плечо и вперед шагнул здоровый мордоворот с угрюмой улыбкой на лице. – Учтите, Воробьев в моем батальоне давно, мужик крепкий, его на жердочке не утащите, - и капитан внятно выматерился.
- Командуй, - он повернулся спиной к строю и пошел к сараю, а за ним, приотстав на два шага, пошли два солдата. Их автоматы были одеты на плечо так, что стволы как бы прощупывали дорогу, по которой шел комбат.
- Вещи с собой? – неожиданно спросил старлейт и внимательно осмотрел строй.
- Так точно, - ответил Борис как самый молодой и бойкий.
- Свободны, - кинул Воробьев охране и те, закинув автоматы за спину, пошли вслед за капитаном. Воробьев проводил их задумчивым взглядом и медленно прошелся перед строем. Несмотря на огромный рост, движения его были мягкими и скрадывающими, и вообще его габариты были заметны только при сравнении с другими фигурами солдат. Угрюмая улыбка не сходила с его лица, и только когда он подошел вплотную к Борису, тот понял, в чем дело: лицо как бы перечеркивалось шрамом так, что рот уходил высоко к ушам. Глаза же вблизи были хорошие, спокойные и уверенные в своей силе.
- Пожалуй, сойдемся, хотя у него не побалуешься.
- Ваша история мне в общих чертах известна, так что у меня к вам только один вопрос: с жиру беситесь? Генерал – майор Пирогов, которого вы несли на жердочке, вывел меня в 41-ом от самой границы, мы вышли боевой частью. Два месяца шли, он после этого год в госпиталях пролежал, ему хирурги вместе с внутренностями полкило осколков выкинули, комиссия ему белый билет гарантировала, а он все равно служит и в гарнизоне у него порядок что надо. Не так ли? – Воробьев остановился напротив Петрова, самого старшего и рассудительного в их команде. Петров не принимал участия в том инциденте, пожалуй, если бы он не ушел с какой-то женщиной раньше, то и не было бы ничего, он так и сказал ребятам, что они все … и раздолбаи. Но перед трибуналом себя не выгораживал, и вот теперь вместе со всеми. Хотя ему сами ребята говорили, давай, мол, скажи, что тебя не было, а мы подтвердим. Но команда есть команда, и Петров так и сказал.
Петров пожал плечами и, твердо глядя снизу вверх в лицо лейтенанта, ответил:
- Наша вина, товарищ старший лейтенант, мы за нее и ответ держим, никто за чужие спины прятаться не собирается.
Воробьев внимательно осмотрел строй.
- Понятно. Раз свою вину чувствуете, есть разговор. Все на месте, а ты…, - рядовой Петров, - представился тот, - ко мне.
Они отошли в сторону и о чем-то негромко заговорили. Потом Воробьев достал портсигар, и оба задымили.
- Надо же, - Борис озадаченно закрутил головой, - такой шибздик вроде, а боевой генерал. Этот, - он глянул на Воробьева, - врать не будет.
И он в который раз прокрутил в памяти тот неприятный эпизод, из-за которого весь курс солдат-связистов, Героев Советского Союза, оказался в дисбате. Как хорошо все начиналось! Его отозвали из части в конце сорок третьего, в штабе дивизии конфиденциально сообщили, что маршал войск связи специально собирает команду особо отличившихся. А потом маленький городок и двадцать один Герой Советского Союза, все рядовые и сержанты, все связисты! Три месяца обучения на курсах и ты офицер! Чем плохо? Сначала так и было. Но потом….
Потом ребята решили, что они и так лучше всех, что они Герои, что им все позволено. Занятия ладно, это понятно, но свободное время, словом, что хочу! И вот этот поход в казарму будущих медсестер. Договорились давно, все чин чином, пошли всем курсом, что не было увольнительных – это не в счет, кто же откажется? И все было хорошо, небольшой выпивон, немудреная закусь, танцы, девушки, восхищенно глядевшие на Героев! Блестящие перспективы! И вдруг этот генерал, комендант города, откуда он только взялся? Задним умом Борис вспомнил, как твердо и смело держался это генерал, но тогда! Тыловая крыса, какой-то штабной, мешает нам, фронтовикам! Комендатурой грозит? А мы тебя сами туда доставим! Не хочешь? А вот так? Привязали к палке, как охотничий трофей, и строем, а его как тушу зверя. Ага, вся комендатура попряталась! То-то же, нас, героев-фронтовиков, уважают! Получайте своего генерала, тыловики хреновы. Знай наших!
- Курить-то можно? – бросил кто-то из строя и получил короткую свирепую команду: - Отставить разговорчики!
- Покурив и о чем-то договорившись, старлейт и штрафник вернулись, и Воробьев, дождавшись пока Петров встал в строй скомандовал:
- Нале-во, шагом марш! – и повел их к лесочку.
- О чем говорили-то? – толкнул Петрова в плечо Борис.
- Отстань, дай подумать, - отмахнулся тот и только перед самым лесочком, уже видя сугробы землянок, продолжил, - ребятам скажи, чтобы все рядом держались, понял?
- А как же иначе, Петрович? – Борис округлил глаза.
- Именно рядом, смотреть в оба и спины прикрывать.
- Ты чо, Петрович, не на фронте же, до фрицев далеко!
- Ох. Борька, ну когда же ты поумнеешь! Это штрафбат, пойми меня правильно.
Ужин был скудным. Немного перловой каши, ломоть хлеба и кружка кипятка, забуренного какой-то гадостью мало напоминавшей чай. По тому как ели остальные штрафники было видно, что это обычное меню.
- Петрович, мы так совсем отощаем, - Борису явно было мало, и Петров молча подвинул ему свою миску.
- Ты что?
- Ешь, я что-то не хочу, живот крутит.
- В это время к ним подошел невысокий вертлявый парень в щеголевато сидевшей форме и офицерских сапогах, сдвинутых гармошкой.
- Ты, шестерка, тебя пахан зовет, - обратился он к Петрову.
- Че-его? – Борис угрожающе повернулся к парню. Но тот даже не посмотрел на него, продолжая буровить взглядом Петровича. – Петрович, чего это он к тебе? – Борис как бы ненароком прикрыл Петровича плечом.
- Заткнись…, - даже не грубо, а совершенно равнодушно бросил парень, все так же не отводя взгляда от Петрова.
Петрович успел перехватить руку Бориса.
- Подожди, Борис! Поговорить все равно надо. Ну, давай веди, - он встал из-за стола, многозначительно посмотрел на Бориса, - ты старший, - и пошел за парнем, который молча повернулся спиной к ним и двинулся к столу, за которым сидели всего четыре человека и ели что-то явно не похожее на общий ужин.
Борис осмотрелся. Его ребята молча смотрели на эту сцену, но потому, как чуть заметно напряглись мышцы у Щукина, сузились глаза и затвердели челюсти у других, было ясно, что команда готова к любым неожиданностям. Никаких дополнительных команд не надо, поэтому Борис пожал плечами и сел за стол так, чтобы видеть происходящее.
Петров подошел к столу. Судя по жестам, его пригласили присесть и, немного поколебавшись, он сел на лавку, Посадили его спиной к ребятам, и Борис неодобрительно крутнул головой, это была промашка Петровича. Однако разговор шел мирный, никто не размахивал руками и не повышал голоса, так что за столом немного успокоились. Затем Петров встал, отрицательно покачал головой и шагнул через лавку. Рядом стоял вертлявый, он протянул руку, как бы помогая Петровичу, но потом резко отдернул ее и Петрович споткнулся об лавку и упал. Но почему-то не встал, а продолжал лежать, как-то неловко подвернув под себя руку.
Борис стал медленно приподниматься, он еще ничего не понял, хотя внутри уже что-то замерло.
- Сиди, падла! – чья-то рука легла ему на плечо и придавила вниз. Борис сначала напрягся, а потом стал медленно, будто под давлением руки, садиться на лавку. Опускаясь, он положил свою руку на руку стоящего за его спиной и вдруг резко наклонился вперед, одновременно каблуком сапога ударяя по чьей–то коленке. Хруст кости, взвизг и удар головой о столешницу, а Борис и еще трое уже стояли плечом к плечу. Остальные торопились к ним, но между ними встали угрюмые фигуры.
- Чего пыркаетесь, герои? – голос вертлявого был единственным звуком. - На кого руку поднимаете, шакалы? Все под нами ходить будете, и пайку отдавать, и «за родину за Сталина» орать будете. Ясно?
Все это время в его руках вертелась острая сталь финки. Шестеро амбалов, стоящих за ним, были вооружены короткими дубинками. Борис уже оценил ситуацию:
- Здесь семеро на четверых, ерунда, пробьемся, на остальных вроде поменьше, так что еще проще. А эти гады за столом даже не встали, - Борис уловил насмешливый взгляд одного из паханов, который даже не прекратил жевать.
Борис с силой ударил ногой продолжавшего лежать перед ним первого нападавшего по ребрам, тот зашелся в неистовом крике. Шестеро амбалов и даже вертлявый на секунду опустили глаза на вопящего. И в этот момент четверо бросились вперед.
Через минуту все было кончено. И угрюмые фигуры, и шестеро амбалов, и вертлявый лежали на полу. Кто-то еще сучил ногами, размазывая льющуюся из себя кровь, кто-то просто плавал в луже из смеси мочи и крови, расплывающейся под ними.
- Петрович, – Борис наклонился над другом, - ты чего, Петрович? – и увидел разрезанную, набухшую от крови справа над ремнем гимнастерку.
-А-а-а! – Борис выпрямился над умирающим.
- Ша, мужики! Это проверка, чо взбеленились!? – один из паханов спокойно встал из-за стола. – Вижу, вы люди достойные, будем дружить.
От его слов веяло такой непоколебимой уверенностью, что Борис растерялся, он вновь посмотрел на своего старшего друга. Петрович вдруг открыл глаза и вытолкнул из себя последние слова:
- Не верь им! Берегись…, - из раскрывшихся губ скатилась капелька крови, и Петрович замолчал. Навеки.
- Н-на! – Борис вскочил на стол и страшный удар тяжелого сапога в висок сбил стоящего пахана. Лишь один из четверых успел выдернуть пистолет из-за поясного ремня, но нажать на курок ему не дали. А еще через минуту в помещение ворвались охранники. Первым у стола был командир роты Воробьев.
- Что случилось? – пистолет Воробьева уперся в грудь Бориса.
- Петровича убили, – Борис очень естественным движением отвел пистолет в сторону, потом склонился над телом своего друга.
- А это? – кто-то из охраны повел стволом автомата над заваленным трупами полом.
- Это? – Воробьев сунул пистолет в кобуру. – Это убрать.
Большинство Героев кровью смыли собственную глупость, им вернули ордена и медали и закончили они войну в обычных войсковых соединениях. Но те из них, кто остался жив, навсегда потеряли веру в честь и достоинство воров и бандитов, паханов и авторитетов.