- Ну, кто же так воюет? – Сжатый кулак отца грохнул по столешнице так, что зазвенела посуда. – Ведь я ему говорю, ты бы, гад, всю роту положил в настоящем бою, а он мне в ответ, тебе какое дело, я командир, выполняй приказ. Ско-ти-на!
- Да успокойся ты, отец! – Мать поставила перед отцом граненый стакан и доверху наполнила его. – Вот, выпей лучше. Чего ты детей пугаешь?
Мы с сестрой действительно испуганно жались в углу кухни.
- Детей? – Отец еще больше разъярился. – А если этому командиру, - отец произнес это как последнее ругательство, - моим сыном придется командовать? Эх! – И он махом опрокинул стакан и потянулся к папиросам.
- Да закуси ты. – Мать осторожно погладила его по рукаву потной и грязной гимнастерки. – Иди, умойся да переоденься, целую неделю воевали.
И что там случилось на учениях?
- Пап, расскажи что-нибудь. – Мы сидели на крыльце. Отец вроде успокоился, только непрерывно смолил папиросу за папиросой.
- Рассказать? Так слушай.
Бой закончился перед закатом солнца. Последняя атака немцев захлебнулась сразу. Только немцы вышли из окопов и двинулись вперед, как застучали русские пулеметы. Фигуры на поле охотно легли, сделали одну – две перебежки и стали отползать назад. Наши их не подгоняли, бесприцельно и лениво постреливали из своих окопов, чувствуя не меньшую усталость. Неделя оборонительных боев достала всех, и в то же время все чувствовали, что немцы выдохлись, их наступательный порыв сгорел окончательно.
Сразу после боя пришел старшина и принес горячее питание. Что это было, обед или ужин, понять было трудно, но оставшиеся в живых ели охотно, с аппетитом. Тяжелый день закончился, и солдаты нутром чуяли, что инициатива боя переходит в их руки.
- Завтра, однако, мы наступать будем, – сказал кто-то из сибиряков и его слова все приняли как должное. Наступление – тяжелое дело, но как у хлебороба при виде созревших хлебов появляется зуд в руках, так и каждый солдат знал, да, созрели.
- Борька, собирай свои манатки, отступаем! – ординарец комбата суетливо складывал в вещмешок небогатые вещи командира.
- Чего? Я те щас за такие разговоры! – Борис только что вернулся из второй роты, где молодой связист умудрился оборвать провод на телефоне и не заметить этого, за что и был всячески обруган им. В батальон этот горе-связист пришел недавно, но по возрасту годился Борису если не в отцы, то по крайней мере в дядьки или очень старшие братья, может поэтому Борис и разошелся. Он и на обратном пути придумывал новые обидные прозвища, жалея, что не успел их высказать этому…, этому. Может, потому так сразу и завелся.
- Ты чо? Мне комбат приказал, спроси сам его! – ординарец не обиделся, ему самому не нравился новый приказ.
В блиндаж вошел старший лейтенант с непривычными еще погонами.
- Опять буянишь? Ох, Борька, дождешься ты у меня, не посмотрю на то, что ты теперь кавалер!
Он искоса глянул на грудь Бориса, где висела его, комбата, медаль «За отвагу» и с сожалением подумал о своем минутном порыве. В сущности, он был еще очень молод, комбатом он стал в результате катастрофических потерь в офицерском составе, комбат в звании лейтенанта. Правда, второй день у него три звездочки на погонах, и наградной лист на «Красное знамя» уже подписан, так что чего обижаться? И он более миролюбиво продолжил:
– Приказ отойти на вторую линию, понял? Личные вещи забирай, а связь не трогай.
- Ага, разбежался! У меня чо, аппараты лишние? Или полевика* навалом? – этот монолог Борис произнес про себя, комбат был порою очень крут и скор на расправу. – Мы чо, назад вернемся?
- Выполнять! – комбат зло сверкнул глазами и, круто развернувшись, вышел из блиндажа.
*полевик – телефонный провод для полевых телефонов, сленг
Командиры по ходам сообщений постепенно выводили солдат с первой линии, а навстречу им густо шла замена. Молодые ребята, практически все в гражданке, с одними винтовками, шли смело, поднимая головы над брустверами. Редко между ними виднелась солдатская гимнастерка с лычками на все еще непривычных погонах, на груди у большинства сержантов были пришиты нашивки за ранение и негусто висели солдатские медали. Молодые лейтенанты в новеньких ремнях подгоняли своих грозными окриками.
- Откуда столько молодых взяли?
- Оттуда же, откуда и ты появился!
Соленые шуточки, негромкие разговоры слышались повсюду.
- Сержант, давно из госпиталя? – комбат остановил молодого парнишку с двумя медалями и нашивкой тяжелого ранения на груди.
- Две недели, товарищ старший лейтенант. – охотно ответил тот.
- А бойцы что не по форме одеты?
- Так их только позавчера пригнали.
- И что они умеют? – комбат с затаенной гордостью посмотрел на идущих встречным потоком своих солдат. Сержант нахмурился, кто бы перед ним не находился, но обижать своих бойцов, идущих на передовую, он позволить не мог. А с другой стороны он уже повоевал и знал разницу между новобранцами и настоящими солдатами, которые шли ему навстречу.
- С такими бы повоевать, – с легкой завистью он посмотрел на комбата и подчеркнуто браво кинул руку к виску. - Ничего, бой покажет. Извините, надо своих догонять. – Легко крутанулся на каблуках и скоро пропал за поворотом хода сообщения.
Отойдя менее полукилометра, солдаты попадали на новую линию обороны с глубокими блиндажами, заранее устроенными огневыми точками и прочими приметами того, что все было подготовлено заранее. Командиры расставили охранение и разрешили спать. Между ними и немцами стояла новая часть, и спать было намного спокойней.
Утро началось с завтрака. И только после того как солдаты поели, за их спиной ударили пушки, а небо над ними наполнилось шорохом и свистом летящих снарядов. Над позициями немцев поднялась плотная завеса пыли, которую постоянно срывали сполохи взрывов тяжелых снарядов. Казалось, это продолжалось вечность, но на самом деле прошло полчаса и все стихло. А потом над первой линией наших окопов вспыхнули ракеты и донеслось нестройное ура. Крепкое, оно вылетало из молодых глоток и двигалось вперед, к немецким окопам. Немцы не стреляли. Так прошло полминуты. И лишь тогда заработали немецкие пулеметы. Их было много, как будто бы и не работала артиллерия, не поднималась от жарких разрывов земля, не летели во все стороны бревна и щепки от блиндажей и укрытий. Ура еще звучало, но постепенно стало как-то опадать, распадаться на отдельные голоса, еле слышные на расстоянии, а потом и совсем стихло.
Почти сразу пришел приказ вернуться на передовую линию. Солдаты были готовы и снова ходы сообщения наполнились людьми. Вернувшиеся солдаты сами расходились по своим местам и осторожно выглядывали из-за брустверов вперед, на знакомое по вчерашнему бою поле. И не могли его узнать. Поля не было. Зеленой травы тоже. Все поле стало серым, повсюду ровными рядами и отдельными холмиками лежали вчерашние мальчишки. Кто-то выпрямился во весь рост. Немцы не стреляли.
- Мать моя, - только и сказал солдат. Прямо перед собой он увидел стоптанные подошвы старых ботинок, а чуть выше изорванный пулями гражданский пиджак. Крови на темном почти не было видно. Солдат повел глазами. У тех, что лежали ближе к нему, так же видны были в первую очередь подошвы. Только дальше перспектива взгляда выхватывала полностью тела убитых. Но и там ни одна стриженая голова, пилотка, лицо не были обращены в сторону солдата. И так почти на две трети расстояния до окопов противника. Ближе немецкие пулеметы не подпустили.
- Что же вы, командиры, - солдат не повернулся, он смотрел прямо перед собой, - чего ж пацанов-то на пулеметы? Они же ничего не понимают, даже укрыться не могут, прилечь вовремя…
- Теперь прилегли…- голос другого был тих и подавлен.
- Смотрите, ведь никто не вернулся, - кто-то посмотрел вдоль окопа, словно надеясь увидеть хоть одного мальчишку.
- Может, там раненые, - кто-то вылез на бруствер, но его сдернули обратно.
- Куда, видишь как лежат.
- Ну, приказали бы нам, мы бы хоть…, а так зачем же…
Комбат тоже осматривал поле. Совсем рядом лежал кто-то в солдатской форме, и комбат интуитивно понял, что это его ночной собеседник. Почему он так решил, он не знал, но вдруг решительно поставил ногу на специальный приступок и кинул тело вверх. И тут же сильные руки ухватили его за пояс:
- Куда вы, товарищ старший лейтенант? – ординарец страдальчески сморщил лицо. – Там живых нет.
- Пусти! – комбат не отрывал глаз от лежащего тела сержанта. Ординарец проследил за его взглядом.
– Я сам.
Он тяжело уперся руками в бруствер, поставил ногу в солдатском ботинке на тот же приступок, где стоял сапог комбата, и неожиданно легко выскочил из окопа.
- Куда? – комбат не успел схватить Бориса, и тот поспешно догнал ординарца, шагнул вперед, и так и пошел, словно прикрывая его своей грудью. Так они и дошли до тела сержанта.
Немцы не стреляли.
- Хорошая смерть, легкая, – Ординарец перевернул тело на спину. Только две пули пробили грудь солдата, одна смяла по дороге нашивку от ранения, другая пробила лацкан кармана гимнастерки на левой стороне. – Бери за плечи.
Они так и несли его, головой вперед, и ординарец только поддерживал бывшего сержанта за ноги, теперь он прикрывал своей спиной Бориса. Донесли до окопа, положили тело на бруствер и словно по команде выпрямились, сняв пилотки. Борису сверху хорошо был видны коротко стриженые солдатские затылки, русые, черные, рыжие.
Это единственный случай, когда, рассказывая о войне, на глазах отца были слезы.