роман в двенадцати главах
Предисловие
Буду писать от первого лица, как если бы действительно всё это произошло со мной. И вот уже, в самом первом предложении собралась и правда и ложь. Удивительное дело выражать идеи, мысли, переживания в словах. Всё выходит не так, как чувствуется и поэтому так интересно. Правда – потому что многое из того, о чем будет сказано – было на самом деле, то есть я сам видел или слышал. А ложь – потому что многое обязательно выдумается, досочинится к жизни, возьмется единственно из фантазии, как и пишутся художественные рассказы, и это уже совершенная правда.
Писать буду как смогу, потому что иначе не умею, а не писать нельзя. Казалось бы, почему нельзя? – не пиши и всё, тем более, если ни разу до этого случая ничего такого не писал. Писал, как и все сочинения в школе, писал бабушке письма, но чтобы прозу или стихи – нет. Вот, видимо, и пришло время. Ещё месяц назад подумать не мог, а теперь вот сижу и пишу, то есть печатаю. Самому смешно и не верится, печатаю ещё так медленно. Может, к концу уже быстрее научусь. В один момент, как-то само собой пришло в голову: «Дай, думаю, запишу. А что если попробовать? Вспомнить всё, что случилось, дополнить своим и свести в одно целое». И вот как раз это «целое» меня и зацепило. Как в одной песне слышал: «Всё как-то странным образом закономерно и не случайно». Видимо, существует нечто такое сквозное, связующее, задающее характер… а что это значит? Что такое это «Целое»? - не понятно. А узнать можно, то есть хотя бы попробовать узнать, только если записать всё последовательно, дополнить собственными выводами, чтобы взять потом – и со стороны посмотреть, на чистом листе как бы заново прочитать, что получилось. А иначе никак не понять. Сразу, в один момент, мозг не вместит столько памяти, разных мыслей и форм, слов, образов, чтобы за раз обработать полный объем субъектива и выдать ответ: Целое – это… да и подозреваю я, что это «не случайное целое» вряд ли будет выглядеть готовым ответом, как в математике, а оно как раз кроется в общей целостности, в собрании всевозможной информации (достоверной и вымышленной), в совокупности частей.
Две недели я думал об этом, а потом вдруг пришла новая мысль: что «если не запишу, так ведь и не узнаю никогда». Буду жить одним сегодняшним днем, одними отрывками, порывами, как лист на ветру, и буду жалеть: «Вот, мол, не записал, а ведь мог, а теперь уже поздно… и не вернуть».
И тогда я решился. Как видно, больше страницы уже написал, но всё не о том. Так пускай будет предисловием.
12
В тот год мы переезжали на другой конец города, на улицу Самойлова, в кирпичный пятиэтажный дом (номер уже не помню) на последний этаж, в трёхкомнатную квартиру с балконом. Мы – это я, моя сестра Вера (она младше меня на 4 года), наша мама Людмила и отец Анатолий. Странно называть родителей по именам, потому что мы с сестрой никогда их так не называли. Наш друг Колька звал своего отца Сашей, и нам каждый раз от этого становилось странно и неуютно как-то не по себе. Хотя у Кольки с отцом были отличные отношения, возможно, лучшие из тех, которые я когда-либо видел, и хотя мы знали, что у каждой семьи свои законы, свои традиции, - все равно, как только Колька произносил: «Мне надо Сашу дождаться, а потом пойдем» - у нас с сестрой что-то такое сжималось внутри, но мы молчали и не обсуждали даже между собой. Значит, понимать – еще ничего не значит. Значит, можно понимать одно, а чувствовать другое. Вот. Я отвлекся, зато уже одну вещь важную сформулировал, которая сразу же все мои мечты о понимании «целого» ради лучшего самочувствия разрушила.
Ну, да ладно. Продолжаю. Никто из нашей семьи не знал, в честь какого такого Самойлова назвали улицу. Однажды, сидя у телевизора, Вера пошутила, что это в честь одного из братьев Самойловых из группы «Агата Кристи», отец подыграл ей, что с ним редко случалось, и сказал, что на самом деле, улицу назвали в честь мужа Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли», мама хотела продолжить шутку и спросила: «А почему не отца?». Отец не ответил. Мама осеклась. И потом и теперь, когда я слышу фамилию Самойлов, я вспоминаю эту дурацкую шутку, лицо отца, не находящее ответа, и срезанную мамину улыбку.
Переезжали мы два дня. В первый день перевезли на какой-то большой машине папиного знакомого всю мебель, а во второй день остальное, то есть относительно легкие вещи, в основном коробки с книгами. Так что в первый день ночевали дома, на полу. Мы с Верой спали вдвоем на моем матрасе, а родители в большой комнате на своем. Я помню, как Вера долго не засыпала и просила меня рассказывать ей что-нибудь.
- Ну, что?
- Что хочешь, что хочешь, по-жа-луйста.
Ей было страшно и непривычно в опустевшей квартире, а я очень устал, оттого, что много помогал во весь день, и хотел спать. Я говорил ей:
- Верочка, я тебе уже все рассказал. Я больше ничего не знаю. А ты спи. Мы завтра уже переедем, и снова будем спать на своих кроватях.
- И мы сюда больше не вернемся?
- Нет. А зачем нам возвращаться. Тут другие люди будут жить.
- Другие люди? Они тут будут спать?
- Ну да.
- Как страшно! – почти вскрикивала она.
- Да ты не бойся, - успокаивал я, это же лучше. У нас зато будет больше
квартира. У меня своя комната, а у тебя своя.
- Так значит, мы будем в разных комнатах?! – ещё больше волновалась она, - Не хочу! Не хочу одна в комнате спать!
- Ну, это же лучше! Как ты не понимаешь?! Мы же из-за этого и меняемся! У
тебя потом будет свой стол, может быть, свой шкаф.
- Мне не нужен шкаф! Я не хочу спать одна!
- Это сейчас не хочешь, а потом сама поймешь, что так лучше.
- Не пойму! Не хочу!
- Ну, хочешь, хочешь мы сначала будем с тобой в одной комнате жить?
- Хочу.
- Завтра скажем маме и всё, ладно?
- А если не разрешит?
- Разрешит.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Мы ещё о чем-то немного поговорили, Вера успокаивалась и скоро заснула. А как проснулась, только что мама подошла нас будить, сразу вскочила и закричала:
- Мамочка, мама, а мы с Витей будем в одной комнате жить!
- Зачем в одной комнате? – не поняла сразу мама.
- Я не хочу одна ночью спать!
- Ну, хорошо… хорошо. Вставайте. Собираться пора. Давайте, умывайтесь, идите кушать.
То утро мне особенно запомнилось. Мама резала бутерброды прямо на подоконнике, потому что стол увезли ещё с вечера, а мы все стояли. Папа присел на корточки, поставил стакан с чаем на пол.
- Стоя будете пить?
Мы опустились, облокотились к стене. Мама подавала чай и бутерброды с сыром. Все жевали, не глядя друг на друга, и почему-то никто не решался говорить. А как только закончили есть, в ту же секунду на улице просигналила машина.
- Валера подъехал. Готовы? Берите коробки, спускайтесь вниз. Я внизу.
Два или три раза мы ходили к машине, отдавали папе коробки и снова поднимались домой. Квартира пустела и пустела до тех пор, пока не стала совершенно пустой. Только на кухне ещё оставалось что-то своё, а в комнатах только стены, пол и потолок, и больше ничего. Когда мы уходили в последний раз, захватив с собой скатерть, чайник и чашки, у Веры был такой вид, будто она вот-вот расплачется. Мама остановила нас у дверей:
- Присядем на дорожку.
- А мы прихожую вчера унесли. – сказала Вера.
- Все равно. Можно на пол даже. Пол не грязный, я его мыла. Садитесь. Попрощаться надо. Понимаешь?
Вера кивнула, села резко, как будто кто ударил под коленки сзади, и молча уперлась себе в ноги. К подошве её ботинка прицепился серый волосок или былинка, она заметила и стала тереть об пол, не убирать от подошвы, а просто туда-сюда возюкать. Губки у неё обидно сжимались, вздрагивали кверху, она дышала в раскрасневшиеся щеки быстрей и сильнее, так что сбилась потом, не выдержала, вдруг взяла и в один миг разревелась. Не как говорят во все горло, а во все лицо, во все открытые глаза и щеки. Мы с мамой не ожидали, сначала даже растерялись: я смотрел на маму – ждал, что она будет делать, мама смотрела на меня, но это только секунду. Потом мы сразу кинулись утешать, уговаривать, но было видно, что сейчас не остановишь, ей надо выплакаться. И только иногда, когда могла сквозь слезы, которые лились по щекам беспрестанно, тяжелыми, быстрыми кляксами капая одна за другой на коричневый старый паркет, Вера всхлипывала, срывающимся голоском жалобно кричала:
- Не хочу! Не хочу другую квартиру! Мамочка! Мама! Давай не поедем! Скажи папе! Останемся! Мамочка, пожалуйста, не надо! Витя, скажи!
- Оленька, папа нас уже внизу ждет. Мы все вещи перевезли. Ну, не плач,
моя хорошая. Ты привыкнешь, вы с Витей будете в одной комнате. Ты сама не заметишь, как тебе понравится. Вот увидишь, как не заметишь. Там каток во дворе есть и елку на Новый Год ставят.
- Не ставят!
- Ставят. Я зимой ездила и видела. Там столько ребят играют! Столько разных горок, снежных фигур. Вот будет зима, мы все вместе станем кататься, а теперь надо идти. Давай-ка, Витя, поднимай сестру. Верочка, вставай. Вставай, поднимайся, девочка моя. Пойдемте, пойдем.
Я начал поднимать Веру, но она убрала мои руки локтями, сама встала, гордо утерла лицо и первая пошла к двери.
- Вот умничка. И нечего плакать.
Мы вышли в подъезд. Вера ещё терла глаза, а я услышал знакомый звук маминых ключей, повернулся и смотрел, как она закрывает двери. В узкий проем я увидел пустой коридор и впервые почувствовал, что он уже не наш, квартира вдруг отделилась и стала холодной, незнакомой, чужой. А нас ждёт совсем другая... Именно в тот момент я совершил свой собственный переезд. В одну секунду отложил всё прошлое куда-то в прошлое и больше не думал об этом. Наоборот я весь подался вперед и вдруг принял, что случившееся не остановить и не изменить. Тогда я понял, что значит слово «неизбежно». Мне стало весело и легко, я подумал, что если невозможно отменить, то и жалеть не стоит. Вспомнил о елке и снежных фигурах, и тут же весь загорелся какой-то свежей, бодрой энергией. Я чему-то страшно обрадовался и побежал вниз по лестнице, чтобы не ждать лифта, а только поскорее на улицу.
Отец был коммерсантом. То есть я знаю, что перед тем, как открыть первую фирму, он закончил строительный институт в Ленинграде, потом работал инженером в НИИ металлов и сплавов. В один из отпусков он поехал с друзьями в Сочи, где случайно, на автобусной остановке познакомился с мамой. Она переехала к нему, и через два месяца они поженились. Потом папу пригласили в наш город на постоянную должность с обещанием через два года дать квартиру, а так как в Ленинграде у родителей не было своего жилья, только комната в общежитии по месту работы, то и не стали долго думать. Приехали, а через полгода родился я.
Я, конечно, из того времени ничего знать не могу, так как был слишком маленький, но хотя и не помню – всё-таки знаю от мамы, что первые два года мы жили все в одной комнате, папа уходил с утра на работу, приходил вечером, ужинал и снова почти до утра чертил. Знаю, что мешал ему: он всю жизнь привык работать в тишине, а я был болезненный, плачущий ребенок. Знаю, что он часто повторял: «Чертежам нужна тишина», но я ни разу не слышал, как он это говорит. Не помню и с трудом представляю его за чертежами. Для меня отец с самого начала работал коммерсантом, потом предпринимателем, потом как-то незаметно превратился в бизнесмена, хотя точнее всего сказать – «деловой человек». Я думал – почему же он ещё в начале 90-х годов оставил прочное, теплое и перспективное место в научном гос.учреждении и предпочел «своё дело»? Может быть «прочное место» оказалось не таким уж прочным? Это так, но он сам ушёл, его не увольняли. Можно решить – причина в деньгах? Да, но отец не был транжирой или скупым рыцарем: он не зарабатывал деньги ради них самих, но всегда знал, что ему нужно, как и куда тратить. Вероятно предположить, что это был слишком независимый характер, понимающий свои силы, ощущающий своё право и не желающий мириться с издержками пятидневного подъема в 7.30 утра, не фиксированного графика, с глупостью начальства, машинальной работой и главное со всеми этими сплетнями, анекдотами, шуточками мелких страстей случайных людей по отделу. Конечно. Только ни времени, ни здоровья, ни в спокойствия, ни окружения он не выиграл. Действительно, отец был умным, амбициозным трудоголиком, но не это, я так думаю, определило его выбор. Ведь работал же он в ленинградском институте четыре года до знакомства с мамой? Деловая сноровка, оборотливость или как говорят «коммерческая жилка» - были в нём всегда, вопрос – что послужило к развитию? Что дало решимость и силы сделать первый шаг? И здесь я твердо, наверняка уверен, что ответ – мы. То есть ни я, ни сестра, ни мама сами по себе, а именно – все вместе. Семья. Фамилия. Лагутины. Его стимулом были родные люди. Сам он рано потерял родителей. Может, поэтому? Его смыслом было обеспечить нам достойную жизнь. Ему мало было устроить собственную жизнь. Вокруг него всегда были люди.
И последнее, в молодости отец мечтал стать киноактером, не просто актером, но именно киноактером, а тут уже другая психология. Он даже ездил в Москву поступать во ВГИК, но провалил экзамены и вернулся в Ленинград, решительно оставив идею видеть себя на экране, но подозреваю, что идея публичной жизни не оставила его, хотя, может, он и не догадывался об этом. Нет, он не был красавцем- киногероем, типаж его не любовный, образ не романтический в прямом смысле, а скорее характерный и не понятный с первого взгляда, как Джон Малкович, хотя они ни капли не похожи. Да и вообще не могу я представить своего отца в кино. Точнее не так: не могу роли для него представить, настолько он для меня – мой отец и больше никто.
Мама родилась в поселке Светлый Яр под Волгоградом. Поселок делился на «старый» и «новый». «Старый поселок» стоял по берегу Волги и был самой обыкновенной деревней. «Новый поселок» пятиэтажный, отстроен лет тридцать назад из белого и серого кирпича. «Новый поселок» - это не коренные, не местные жители, а все больше приезжие, в основном с севера; некоторые дома так и назывались «северянскими». До 17 лет мама жила «в старом поселке», в доме с колодцем, на холме с видом на Волгу. Посмотришь – в обе стороны, вперед – через косу до того берега, где не то, чтоб человека – дерево не разглядеть, граница песка и с ноготь шириной зеленая полоска, горизонт, куда ни глянь. Бабушка и сейчас там живёт, раньше я часто гостил у неё летом… может, будет место – расскажу, может, будет время – съезжу.
Училась мама в поселковой школе, в советской, капитальной, двухэтажной школе в центре поселка, у площади. Училась на «отлично». В аттестате за 10 класс имела всего одну тройку, по-английскому языку и то из-за учительницы. После школы решилась ехать в Ленинград или Петербург, как она сама называла, чтобы пробовать поступать в пед.институт. К слову сказать, она единственная, кто после школы уехал поступать далеко, другие или остались здесь работать или перебирались в Волгоград. Моя бабушка и дед (отец и мать) уговаривали её: «…всё-таки и к дому поближе», но мама не слушала, она понимала, что если не уехать теперь – значит остаться навсегда. Оставаться не хотела, и дом её не держал; она не любила колодец и мечтала вырваться в большую жизнь, в свободную, пусть неизвестную пока, зато свою от начала до конца. «Как получится, но только в другой город, в столицу, в Петербург, к культурным людям!» - так, представляется мне, она рассуждала. Опять же – почему не в Москву? Казалось, в то время и культура была Московская, оптимистически-столичная по духу. Но нет, при всей любви к Маяковскому, мама почти игнорировала красный цвет в искусстве: она ценила Горького, Булгакова и Пастернака, но по-настоящему зачитывалась Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и Достоевским, который (вместе с Кафкой) был у неё любимый писатель. Есть у меня своя догадка, правда ничем не подтвержденная, спрашивать об этом мне казалось неудобным, а быть может, как сейчас подумал, я просто не хотел разочаровываться в мысли, будто мама поехала в Петербург как раз из-за Достоевского. Не будь его – и кто знает, поехала бы или нет? Наверняка бы поехала, но точно ли в Ленинград? Думаю, что да, но Достоевский тоже мог сыграть здесь роль: впечатлил, а через впечатление повлиял. Поехала и, конечно, поступила. Стала учиться лингвистике, филологии, литературе, жить в общежитской комнате с тремя поступившими девушками из других городов, устроилась на обувную фабрику «Скороход», стала «везде ходить», танцевать и веселиться. Потому как Достоевским – Достоевским, а рок-н-ролл – вещь не менее впечатляющая и, стало быть, влиятельная.
Но вот что интересно. Пока мама жила в Петербурге, отец жил, учился и гулял в Ленинграде. А познакомились они в Сочи на автобусной остановке! Получается, им обязательно нужно было взять отпуска в одно время, поехать на один курорт, оказаться в один момент в одном районе, на одной автобусной остановке. Удивительно, но факт. Поэтому несколькими страницами ранее я не сказал «приехала к нему», а только «переехала»: оказалось в Петербурге-Ленинграде они жили в пару кварталов друг от друга. Неисповедимы жизненные пути. Пунктиром через отца я рассказал, что было дальше, может, вернусь потом, ещё что-нибудь вспомню.
А в тот день погода стояла счастливая. Я выбежал из подъезда и сразу попал под ослепительное солнце. И папа с другом Валерой стоят вдалеке у машины прямо в этом палящем свету. Я бегу. Я слышу, как Валера говорит отцу:
- Ну, какой у тебя! Глянь. Здорово, Витек.
- Здорово, дядя Валера!
Он хохочет: - Ну, даешь! Здоров! Здорово живешь!
- Мать с сестрой где потерял? – спрашивает отец. Я жмурюсь на него:
- Идут. Вон они! Мама! Вера! Идите сюда скорей! Вера, беги!
И сестренка бежит ко мне, её глаза слипаются от солнца и от высохших слез. Она смеется и бежит. Я ловлю её в руки.
- Вера! Папа! А можно мы спереди поедем?!
- Чего захотел! Успокойся, давай… ладно, садитесь. Валера, мы сзади тогда. Чего она в слезах?
- Ура! Вера, едём!
Мы садимся вперед, рядом с дядей Валерой, мама с папой едут в кузове, в ногах у них лежат последние коробки с книгами и кое-что с кухни. Город залит самым свежим, искренним светом. Мы едем на «Газели» в новый дом! Подъехали. Въезжаем во двор. Оранжевый дом. 4 подъезда. Наш крайний. Останавливаемся. Выходим.
- Витя, возьмите что-нибудь в руки. Вот, Верочка, скатерть.
Заходим в подъезд. Я был здесь уже раз пять или шесть, но только сейчас огляделся. Поднимался медленно, изучая надписи на стенах, я хотел прочитать, что меня ждёт здесь. Тогда я, конечно, этого не сознавал в прямом смысле, как теперь вспоминаю. Цитаты на стенах: «Мы ждём перемен», «Punk not dead», «Высокая Энергия» и «Саблезубая Люся» - последнее я запомнил точно, потому что ещё в прошлые разы «Люся» попадалась мне на глаза и отпечаталась по ассоциации, у меня был набор игрушечных динозавров, где среди прочих саблезубый тигр.
Добрался до пятого этажа, новая деревянная дверь чуть приоткрыта. Я уже запомнил, даже привык к этой двери, но вдруг именно сейчас сообразил, что совершенно не помню квартиры. Два дня мы перевозили вещи, а я еле-еле представлял себе расположение комнат… ни цвета, ни вида, ни площади. Я пытался понять какая комната будет моей.
- Чего не заходишь? – перебил папа с лестницы. Оставляй тут коробку, иди вниз, помогай матери, слышишь меня?
- М-хм… пап, а моя какая комната будет?
- Никакая. Если вниз сейчас не пойдешь.
- Пойду. А можно я сам выберу?
- Я тебе выберу! У тебя 10 секунд. На старт, внимание, марш!
Я побежал вниз, перепрыгивая по 3 ступеньки, про себя считая: «10, 9, 8, 7…» На «Раз» - я вылетел на улицу. Забрал у мамы последнюю коробку и мигом помчался наверх. Вера побежала за мной.
- Давай я первый комнату выберу, а ты вторая.
- А почему?
- Потому что я старше.
- Ладно, только ты мою не выбирай.
- А какая твоя? Ты же сама не знаешь!
- Ну и что!
- А я выберу, выберу!
- Витя, не надо! Подожди!
Квартира мне сразу понравилась. Просторная, светлая, добрая. Напротив входной двери через прихожую – кухня, справа – большая родительская комната, почти все вещи заносили сюда, поэтому сейчас она больше напоминала мебельный склад, даже свалку, где не было ненужных вещей. Налево шли наши комнаты: сначала Верина, с нежно-бежевыми обоями, а потом моя, синего цвета. Моя была чуть поменьше, зато с краю, не проходная и без всяких там цветочков. Никто не спорил, никто ничего не выбирал – как вошли (вбежали) сразу стало понятно.
- Эта моя!
Но больше всего мне понравился вид из окна, точнее из окон, так как все выходили на одну сторону, на улицу Самойлова, на широкую дорогу, на трамвайные пути.
- А это моя!
Я подошёл к окну и сразу увидел трамвай №26. Он поворачивал с другой улицы, и весело перебирая железными колесами по рельсам, катился к нам под окна. Я видел, как он остановился, как люди выходили из вагонов, расходились в разные стороны, другие заходили, занимали места, компостировали билеты и уезжали дальше в город, по своим делам. А меня никто не видел. Я даже забыл позвать Веру, а когда она подошла – трамвай стучал уже далеко.
- Тут до центра четыре остановки.
- Мама сказала, что они по утрам будут нас будить.
- Я об этом не подумал.
- Пойдем кровати ставить.
- Ты точно хочешь, чтобы мы в одной комнате спали? Может, в разных все-таки, а?
- Ты же обещал!
Мы переехали в апреле 1994 года, в воскресенье. Завтра, в понедельник, мы должны были идти в новую школу. Мама договорилась с нами ещё месяц назад, со школой тоже. Я шёл в гуманитарный 6Д, Вера во второй класс. И это было также неизбежно, как новая квартира. За ужином мама напомнила, чтобы мы собрали портфели. И всё. Почти до сна мы с сестрой не разговаривали про школу, помог хороший фильм – все вместе смотрели «Маску» в комнате сестры. Потом родители ушли, а Вера спросила:
- Витя, тебе не страшно?
- Нет. А тебе?
- А ты про квартиру или про школу спрашиваешь?
- Про квартиру.
- Не страшно.
- А про школу?
- Я волнуюсь, вдруг меня дразнить станут.
- Не станут. Я за тебя заступлюсь.
- Ладно.
- Переехали же, нормально. Также и со школой будет. Завтра будем лежать, ты меня спросишь, и я тебе скажу, что эта школа даже лучше, чем была. Мне, если честно, наша школа не очень нравилась. А тебе?
- А мне нравилась. Я с девочками из класса договорилась, мы будем встречаться.
- Где ты будешь с ними встречаться?
- Не знаю… они к нам в гости приедут.
- Так их и отпустили…
- Ну, зачем ты?
- Ладно, шучу… Колька точно приедет.
- Когда?
- Скоро… хоть бы только ребята нормальные в классе попались… а то опять одни дебилы… Тебе в классе со многими интересно?
- Почти со всеми.
- Да не может такого быть. Ты ещё маленькая. Всегда только несколько есть, с которыми интересно.
- Нет.
- Вот ты сейчас во 2-ом учишься, у вас задачки легкие. Ну, легкие?
- Легкие.
- Тебе поэтому и учиться нравиться, решать их, ведь правильно?
- А-га.
- А у меня в 7-ом физика и химия началась. Сначала тоже вроде легко, а сейчас я уже кое-чего не понимаю, и мне уже начинает не нравится. Вот доживешь до 7-го класса – сама поймешь.
- Ты шутишь! А я думала нужно поскорее детей родить, чтобы мамой стать. Игрушки ведь тоже для этого нужны.
- Нет. Ни для этого.
- А для чего?
- Чтобы родители их покупали!
Но про седьмой класс я не шутил. Проснувшись за минуту до будильника, в час, когда птички весело щебетали первые трели, а по небу плыли розовые барашки-облачка, я у себя в постели испытал ужасный февральский озноб. Я ощущал физической холод и дрожь внутри, на моих руках и ногах были цыпки. Но самое странное было то, что я не понимал и не видел никакой причины! Один раз я уже менял школу, правда, переходил тогда с первого полугодия первого класса, но это все равно. Даже Вера не волновалась! Как ни в чем не бывало, нехотя спросони, она засовывала сменку в рюкзак, а я… прятался в ванной. Меня трясло, и я ничего не мог с этим поделать. Я бы все отдал, чтобы только не идти сегодня в школу, заболеть, сломать палец. Но это был особенный день, день записи, день знакомства, не идти было нельзя, обмануть было невозможно. Кое-как я поел завтрак, в глаза почти никому не смотрел, ушёл из-за стола первый, стал думать как «поприличней» одеться, но ничего мне не нравилось, ничего не подходило. Мама перед выходом дала обоим немного «на пирожки» и сказала:
- Ты всё запомнил? И последи за ней. А ты дождись его после уроков, Вера, слышишь меня?
Как всегда поцеловала нас, как редко случалось, в конце добавила:
- Благословляю.
Помню, как мы идем с сестрой вдоль девятиэжтажки, вдоль высокого кирпичного забора, через дорогу, к воротам «Собачьего парка», на территории которого находилась школа № 2. В это время, где-то в 7.40 большинство учащихся проходило парк и главные ворота. Так что мы с Верой шли молча и смотрели на других ребят, которые стягивались сюда по одному, по два, по три человека с разных улиц, районов, домов. Наверное, мы тогда думали одну и ту же мысль: «А вдруг я с кем-нибудь из них буду в одном классе?».
Моё волнение прошло от удивления, когда я увидел саму школу.
- Ух ты… - тихо изумилась Вера.
Настоящий советский особняк. Может, раньше это был дом культуры? Академия? Институт? Управление? Но вряд ли обычная средняя школа. По крайней мере, редко встретишь обычную школу с колоннами в подъезде. И вместе с тем, самая обычная, то есть, так считалось.
Дверь с табличкой «2А» была открыта, я заглянул туда – классная учительница сидела за столом и что-то писала в журнал. Несколько ребят-малышей играли на задней парте. Я взял Веру за руку, мы вошли в кабинет, подошли к столу. Учительница, уже заметила нас, вставала навстречу.
- Здрасьте, это моя сестра, Вера Лагутина.
- Здравствуй, Вера Лагутина… – с ласковой улыбкой учительница вставала из-за стола и протягивала руку.
- Здравствуйте, - засмущалась сестренка, пожимая руку учительнице.
- Меня зовут Лизавета Петровна. Я буду твоим классным учителем. Проходи, Вера, выбирай, где будешь сидеть.
Красивая женщина Лизавета Петровна, я по-доброму позавидовал сестренке, порадовался за неё, пожелал и себе удачи. Пошёл искать свой класс. Как бы я хотел не делать этого, не идти туда, убежать, прогулять, обмануть – «всё равно меня никто не знает», но сила притяжения была сильнее отталкивающих инстинктов. «Какая разница сегодня или завтра?» – настраивал я себя. «Какая разница? Вера же пошла».
Постучался в кабинет, толкнул дверь. С первого взгляда понял – мне повезло меньше, чем сестре. За столом сидела толстая, неприятной наружности тетя поворачивалась на звук и вопросительно ждала, что я скажу. Её подбородок дышал по-жабьи, а пухлые пальчики барабанили по столу, как будто она уже хотела вызвать меня к доске. В классе были ещё две девочки, на вид отличницы, они тихо переговаривались на первой парте, а когда я вошел – замолчали и тоже стали ждать. Опережая события, должен сказать, что Лидия Ивановна оказалась не такой страшной жабой, как я сначала представил, она была требовательной и беспристрастной учительницей старой закалки (преподавала физику; её внучка Лена Филиппова училась в нашем классе).
- Здравствуйте, я Витя Лагутин.
- Так…
Повисла странная пауза, я думал моё имя должно все объяснить, но она ждала продолжения. Я растерялся, время шло, Лидия Ивановна стучала пальцами. Я выпалил:
- Я новый ученик.
- Вот как. Ещё раз представься, пожалуйста.
- Витя Лагутин.
- Да, да я помню… Лагутин. Где же твои документы?
Я подумал: «Почему она молчала, если помнит? И какие документы?»
- Хорошо, садись вот сюда… передо мной.
Ненавижу первые парты. Я сел.
- Вот… вижу, вижу. Тройки есть, четверки вижу, пять по музыке, рисованию… по литературе!
«Почему «надо же»? Почему сразу троечник?».
- Понятно, понятно. По литературе это похвально.
Пришёл класс. Прозвенел звонок. Все встали. Сели. Лидия Ивановна обратилась ко мне:
- Лагутин, встань.
Я поднялся. 40 глаз посмотрели на меня в упор, кто-то ехидно заулыбался.
- Это наш новый ученик, Лагутин Виктор. Садись.
Начались уроки. Длинный-длинный понедельник. Только одно успокаивало: «В первый день не спрашивают». Сплошное сорока-пятиминутное мучение, секунды тикают, тучи заволакивают небо, учителя меняются, немного удивляются тому, что я Витя Лагутин. И всё. Каждую перемену я шёл к сестре и только тогда забывал своё скучное настроение. Лизавета Петровна устраивала своим ребятам игры и сама с ними играла, Вера уже подружилась с ребятами, ей даже было чуть-чуть не до меня, но я не обижался: «по крайней мере, у неё все в порядке». Я хотел вспомнить себя во втором классе, но не получилось.
На четвертой перемене три парня из моего класса подошли ко мне вплотную. Самый крутой сказал:
- Иди сюда.
- Зачем?
- Слышь, ты че не понял?
Я только начинал догадываться, снова заволновался, но пошёл, чтобы не провоцировать худшее, не показать себя слабаком. Мы зашли в туалет в конце коридора. Там стояло ещё два мальчика. Один, кудрявый почти плакал, второй держал его за рукав.
- Ударь его! Он лох. Если ты сам не лох – ударишь.
- Я не хочу. За что?
- Я тебе ещё раз объясняю, чтобы самому лохом не оказаться.
Я посмотрел на бедного мальчика. Я запомнил его ещё с уроков, правда, без имени. И вот он смотрел на меня совсем по-другому: так умолял не бить его, так готов был заплакать… Но странно, его умоляющий вид, дрожащая кудрявая шевелюра и светло-голубые глаза не только не вызывали во мне жалости, а наоборот, я чувствовал брезгливость и хотел сам поскорее избавиться от этого лица. Мне даже хотелось ударить его, чтобы он перестал так смотреть, а пускай лучше бы разревелся или заорал. Но я не мог. Я повернулся к выходу и попытался уйти, в ту же секунду меня резко схватили сзади за свитер, развернули обратно. Главный дышал мне в лицо.
- Будешь бить?... Будешь?
- Не буду.
- Тогда ты лох!
И он плюнул мне прямо в щеку. Другой пнул ботинком по жопе, специально, чтобы остался след. Никогда не чувствовал такого отвращения. Никогда ещё меня так не унижали. Я вытирал рукой противный, гнусный плевок. Крутые выходили из туалета. Кудрявый мальчик пытался улыбаться, он начал заикаться…
- Спаси-и-ибо.
Я со злостью толкнул его в стену:
- Да пошёл ты!
продолжение следует…