Он появился на приходе молодым щенком. Можно сказать, почти подростком. Кто-то из благодетелей отдал настоятелю храма внепланового, а может и с брачком, породистого пса с хорошей родословной. Можем мы вот так. На тебе, Боже, что нам негоже! Кличка у него была Фрэд, но дали и церковное имя Нечай, к которому он так и не привык. Это был один из лучших представителей московской сторожевой с благородным и добрым характером сенбернара, но только для близких друзей.
Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Я смело подошла к маленькому теленочку и сказала,
— Фрэд! Будем дружить? Ты очарователен! — а он, посмотрев мне внимательно в глаза, встрепенулся, допрыгнул до лица, и в знак согласия, лизнул в нос.
— А дружеское рукопожатие? — спросила я. И пес с готовностью протянул толстую когтистую лапу.
Его никто ничему не учил, не дрессировал, толком даже не ухаживал. Изначально и будочка у него была какая-то дрянная, маленькая, ущербная. Он в ней и не жил, игнорировав такое убежище. И в дождь, и в зной, и в холод валялся пёс перед храмом, зорко исполняя роль охранника. И, если визг и поползновения некоторых неразумных детей, бесшабашно копошащихся около него, он миролюбиво и смиренно терпел, то взрослых особей, истовых прихожан и просто любопытных, допускал к себе далеко не всех. Грозный рык и могучий вид собаки останавливал желающих познакомиться с очередным «Бетховеном».
А отношение церковных служек к нему было... Ох! Как бы сказать помягче.
Свекровь все время возмущалась.
— Как можно верующим так небрежно и безразлично относиться к собаке. Холодные и равнодушные люди! Ни плошку не помоют, ни водички свежей не нальют. А кормят чем? Живодеры! Видела сама, как одна прихожанка приносила псу замороженные куриные головы. Так и бросала в него, как ледышками, боясь поближе подойти. Собака же заболеет от такой еды и бездушного обращения.
Я, как могла, защищала и верующих, и служащих в церкви, и всех, попадающих под острый свекровушкин язык. Как могла, лишь бы не допустить нарастающей злобы осуждения. Не ожесточиться. Но сердце у самой больно сжималось от людской бессердечности и черствости, прикрытых ветхим покрывалом мнимой веры в Бога.
Ребенок жаловался после очередной службы.
— Мамуля, посмотри на этих злых, вечно болтающих бабок. Им же все равно, где сидеть. На лавке во дворе, в торговых центрах на скамеечках, или в храме. Они же не молятся, а только замечания всем делают, — я отвечала ему, любя, как можно спокойнее,
— Не обращай внимания на них, сынок. Смотри себе в сердце, — но в душе была боль и тоска.
Муж подрабатывал «ночным директором», сторожил молитвенную обитель ночь через две за чисто условную зарплату. Я упросила его, ради Бога, потому что никто не хотел за такие копейки работать сторожем в ночное время. Тихая, кроткая храмовая служащая Валюшка, отдав ключи, провела по всей церковной территории и разговорилась с новым человеком о непростом житие-бытие.
— Какая у твоего мужа душа светлая и чистая. Какой он добрый, порядочный и отзывчивый. Сейчас таких и среди верующих нет, не то, что... — горячо шептала она мне на ухо, прямо во время вечерней службы.
— И Фрэд его принял сразу, как старого друга, а ты же знаешь, он к себе не всех допускает, — продолжала та, удивляясь.
Я приложила палец к губам. Ох, как любят у нас поговорить даже во время молитвословий, да еще о мирских бытовых делах.
Понятно, что вся наша семья очень любила и заботилась о собаке. Готовили горячую и свежую еду, тщательно укутывали банки, кастрюльки и ехали, чтобы побаловать верного друга. Вернее, полноценно накормить. Предварительно вымыв его грязные плошки, с остатками закаменевшей постной каши и протухшей воды.
Нечай отвечал своей преданностью и любовью. Пройти незамеченным мимо пса было нельзя. Он рвался с цепи, радостным лаем приветствуя нас, даже если кто-то из членов семьи, просто проходил мимо церкви, не заходя в ограду.
Иногда, возвращаясь с Божественной Литургии или Всенощной службы в чем-нибудь красивом и светлом, хотелось потихоньку проскользнуть мимо любимого дружка. Но даже равнодушно лёжа мощным задом к проходящим людям, он мигом оборачивался и мчался ко мне, как только я оказывалась поблизости. И уже не разбирая дороги, сама бежала к нему. Фрэд клал мощные грязные лапы мне на плечи и, радостно повизгивая, облизывал лицо, грудь, руки. А потом, после ритуала братания, валился, как глупый маленький щенок, на спину, раскинув все четыре лапищи, и доверительно подставлял свое незащищённое, мохнатое пузо, разрешая его почесать.
И знал, что всегда будут угощениями любимые леденцы «взлётные», «бабаевские». Мы специально ездили на центральный рынок за кислинками. Именно эти конфетки-хрустяшки, которые он вкусно разгрызал, продавались только там, в маленьком закуточке. Таком же, как его будочка.
Бабульки охали и причитали, видя наши горячие, дружеские отношения, такие нежные щенячьи чувства. Но больше всего они жалели мои белые наряды. А я жалела собаку.
В те первые сторожевые ночи мужа, он, предварительно купив поводок и новый ошейник, с удовольствием, и к великой радости Фрэда, наматывал с ним круги по микрорайону. Летом водил в пруд купаться. Зимой бегал с собакой. Как-то раз, посадив сына на санки, дав ему в руки поводок, использовал пса, как добрую лошадку.
Фрэд, не смотря на отшельнический образ жизни, оказался очень умной и благородной собакой. В первую же ночную прогулку они встретились с питбулем и его хозяином. Питбуль решил тявкнуть для острастки. Четвероногий церковный сторож, молча, приняв угрожающую стойку, так фыркнул в сторону бойцовского пса, что тот, заскулив, забился между кривых хозяйских ног. А их обладатель, тоже заскулив, но по-человечьи, стал злобно выговаривать мужу, слегка заикаясь от страха,
— Тты, ччё, тты, ччё, осторожнее надо. Гуляешь ттут ббеззабботтно с ттакой огромммеенной, оху...ой собакой. Такой оху...ной!
После первой встречи с трусливыми представителями и ласкового вразумления, как себя надо вести на улице благородному псу, Фрэд понял, что все разношерстное собачье царство не стоит ни одного его коготочка. И, в дальнейшем, даже не натягивал поводок в сторону каких-нибудь шавок, но гордо и невозмутимо неся свой крупный красивый торс, спокойно проходил мимо.
Хотя, впрочем, одна маленькая сявочка, "нищенка", "побирушка", как я звала её, все же посягнула приходить к остаткам еды, этой страшной каши в его плошке. Он, снисходительно отвернувшись, великодушно позволял съесть свой незамысловатый церковный ужин. Зная, что придут друзья и полакомят его от души.
Мы мечтали забрать Фрэда к себе. Жилплощадь позволяла ему летом жить на дачных просторах, зимой в квартирных хоромах.
В церкви нужно брать благословение на всё. Для начала, хотя бы взять разрешение на ночные прогулки с псом. Но муж наотрез отказался подчиняться правилам.
— Гулял, и буду гулять. Я это делаю во благо собаки, для ее здоровья. И спрашивать ничего не буду! — сказал он, как отрубил.
— Отец Петр, благословите на прогулки с Нечаем, — слезно просила я настоятеля, после горячей исповеди, — пес погибнет, сидя на цепи. За ним в храме нет никакого ухода. Или отдайте его нам насовсем. Мы пожертвуем на церковные нужды, много, Вы же знаете. Отдайте, Христа ради, — канючила я.
Обычно, в чем-то мягкий и уступчивый батюшка, решительно отклонил все мои мольбы, был неприступным и твердым и не благословил даже, на такие необходимые для собаки, короткие пробежки.
С тяжелым сердцем, вся в слезах, сокрушенная, отходила я от аналоя.
А муж прогуливал Фрэда по ночам, как ни в чем не бывало. Только однажды пришел с дежурства суровым и опечаленным, сказав, что сегодня не удалось погулять с псом, так как цепь к ошейнику собаки была приварена намертво. А сам ошейник был увенчан замысловатыми шурупами. В следующее дежурство он взял с собой пассатижи и еще какие-то слесарные инструменты, и справедливость восторжествовала для четвероногого друга. Но только на время. О мечте забрать благородного пса пришлось забыть. Сын плакал, свекровь ругалась. Я скорбно молчала. Но "ночной церковный директор" продолжал невозмутимо гулять с верным любимцем .
Надвигалась лютая страшная зима. Хоть клетку более просторную сделали для собаки, и даже какую-то подстилку кинули. Ночью столбик термометра опускался ниже тридцати градусов по Цельсию. Фрэд грустнел, был вялым и, казалось, коченел день ото дня. Когда дежурил супруг, то практически на руках втаскивал "телёночка" в прихожую маленькой трапезной, единственное место, где можно было как-то согреться. А утром, пока никто не видел, уносил обратно в будку, предварительно утепленную принесенными из дома одеялами и ковриками. Но, люди есть люди. Пошел ропот, что в трапезной пахнет псиной, что невоцерковлённый сторож, вопреки всем канонам, не благословясь, водит греться туда собаку, оскверняя всё и вся.
Супруга пригласил для беседы отец настоятель. Долго разговаривал с ним о терпении, смирении, послушании. О том, что надо выполнять церковные правила, поступать на благо людей, а не зверей, что на всё есть воля Божья. После чего своевольный "директор" ушел из храма, даже не взяв окончательный расчет. Еще три недели мы каждый вечер, ездили к любимому псу и, как могли, отогревали его. А еще через несколько дней Фрэда не стало.
И так спокойно констатировала смерть собаки церковная служка, что умер он не от голода, не от злейших морозов и отсутствия человеческого внимания. У него, оказывается, был врожденный порок сердца. От этого и сдох. Поэтому и выбраковали из общего помета, не ставшего элитным, красавца щенка.
Сколько раз мы собирались сфотографироваться с общим семейным любимцем. Все откладывали на потом. Наша память осталась лучшей живой фотографией.