Глава третья
1
Был бархатный сезон. Солнце уже не так немилосердно, как в середине лета, раскаляло землю и камни, но море было теплым и спокойным. Безоблачное небо с утра до вечера радовало отдыхающих густым ультрамарином, а ночью обретало вид черного бархата, на котором россыпью сверкали драгоценные камушки южных созвездий. Было тепло и по-сентябрьски изобильно. На каждом углу торговали миндалем, персиками, виноградом, инжиром и прочими дарами щедрой Тавриды. Пляжи кишели бронзовыми телами. На бульварах и набережных гуляла праздная публика, а танцевальные площадки не могли вместить всех желающих потолкаться под звуки популярнейшей «Лаванды». Беззаботная курортная жизнь была в самом разгаре.
Забелин приехал в Симеиз около четырех часов дня. Выйдя из автобуса на небольшой привокзальной площади, едва вмещавшей полдесятка «Икарусов», он с редким по тем временам импортным чемоданом на колесиках пошел к зданию автовокзала. На счастье, в автоматической камере хранения оказались свободные ячейки, поэтому уже через несколько минут, свободный от всякой ноши, он в приподнятом настроении осматривал окрестные ландшафты, едва узнаваемые по остаткам смутных впечатлений далекого детства.
Присев на теплые камни невысокой подпорной стенки, он медленно обвел взглядом горную цепь, начиная с укутанных голубой дымкой острых зубцов Ай-Петри, видневшихся на востоке, до причудливого силуэта горы Кошки на западе. Между ними протянулась залитая солнечными лучами многоцветная гряда холмов и гор Ай-Петринской яйлы, у подножия которых прилепился и краснел черепичными крышами прекрасный Симеиз. А за спиной, до самого горизонта, жемчужным блеском сияла бескрайняя равнина Черного моря.
Солнце медленно клонилось к закату. Надвигался вечер. Забелин, приехавший без санаторной путевки, или, как говорили тогда, «дикарем», вдруг вспомнил, что еще не устро-ен, и стал внимательно присматриваться к стоящим на площади мужчинам и женщинам, угадывая среди них возможных хозяев жилья. В это время одна из женщин, отделившись от кучки товарок, подошла к нему. На вид ей было лет сорок пять, однако тщательно уложенные светлые волосы, неброский макияж на красивом загорелом лице, легкое сиреневое платье с глубоким вырезом, обнажавшим впадинку между округлостями невысокой груди, стройное тело и открытая улыбка молодили и придавали ей неповторимый южный шарм.
- Молодой человек, - сказала женщина, - я минут десять наблюдаю за вами, и думаю, что вам нужна квартира. Я не ошибаюсь?
- Нет, - ответил Забелин, - мне действительно нужна квартира.
- В таком случае предлагаю вам отдельный маленький домик в саду, на самом берегу моря. Ночью будете спать под шум прибоя. И плата у меня умеренная.
- А это далеко отсюда?
- Нет. Если ехать автобусом, то две остановки. Но обычно мы ходим пешком вдоль берега моря через санаторный парк. Так и ближе, и приятнее.
- Что ж, я согласен, - ответил он, - вот только заберу чемодан из камеры хранения.
Когда Забелин вышел из здания автовокзала, она спросила его:
- Как вас зовут, молодой человек?
- Саша, - ответил он.
- Очень приятно, Саша. А меня зовут Дина Павловна. Я думаю, мы с вами поладим. Люблю, когда у меня отдыхают холостые мужчины. Мне меньше забот: ни больших стирок, ни готовок. Единственное условие, которое я перед ними ставлю, - чтобы не приводили к себе женщин. Я их в свой двор не допускаю.
- Ну, это просто естественно, Дина Павловна.
- Вот и хорошо. Пошли.
Дорога к дому оказалась просто широкой тропой, ведущей от привокзальной площади вниз, мимо школьного двора и большой, обсаженной кипарисами, танцплощадки, к калитке ухоженного парка санатория имени XXII съезда КПСС.
Войдя в парк, Забелин осмотрелся. Справа, сквозь плотный строй высоких кипарисов, ртутным блеском сверкало море. Слева, за янтарными стволами пиний, белел грандиозный корпус санатория, за которым в нежной дымке купались горы Ай-Петринской яйлы. Впервые попав в этот райский уголок, Забелин постоянно вертел головой, восторгаясь изумительным произведением дворцово-парковой культуры, но Дина Павловна, для которой все окружающее было привычным и будничным, шла, не оглядываясь и не прерывая начатого монолога про своих постояльцев.
- У меня, в основном, живут постоянные дачники, - говорила она, изредка поглядывая на него. - Они приезжают ко мне уже много лет подряд. Но среди них есть один особенный - я зову его просто по отчеству – Соломонович. Он приезжает из Москвы уже пятнадцать лет подряд, и все в сентябре. Я его просто обожаю. Веселый, умный, знает множество анекдотов. Бывало, соберемся во дворе за столом, выпьем немного, а потом хохочем до ночи от его анекдотов. Молодец, человек уже в годах, через пять лет на пенсию, но жизнь из него бьет ключом, да и женщины вокруг вьются, как мухи. Вот только беда: никогда не предупреждает меня о своем приезде, сваливается, как снег на голову. Поэтому я специально для него держу в запасе койку во дворе, под виноградом. Он и сейчас там спит. Человек умеет не только работать с полной самоотдачей, но и хорошо отдыхать. Между прочим, в Москве он по космосу работает... Ну, вот, за разговорами незаметно и пришли домой. Наш двор вон там, наверху.
Она показала рукой в сторону белеющих на вершине косогора домиков. От дороги к ним вела лестница, ступени которой были выложены из светлых, почти не обработанных камней. Поднявшись наверх, Забелин оказался в чистом, уютном дворе, обсаженном с трех сторон кипарисами, между которыми приютились маленькие, аккуратно выкрашенные домики. Большой хозяйский дом выходил главным фасадом на улицу, а со двора, под разноцветным пластиковым навесом, разместилась общая кухня для жильцов с двумя газовыми плитами, посудным шкафом и водопроводом. Посреди двора стоял большой, накрытый клеенкой, обеденный стол, над которым раскачивалась на ветру электрическая лампочка.
- Вот ваша дачка, - указала Дина Павловна на домик, стоявший почти под самыми ок-нами хозяйского дома, - заходите, располагайтесь, отдыхайте с дороги, а вечером я вас познакомлю с Соломоновичем и другими жильцами. Они все у нас хорошие. Там же будет и мой муж, скорее всего, навеселе. Но вы не обращайте на него внимания, он тихий, не буйствует.
Забелин вошел в дачку, осмотрелся. Внутри было чисто. Аккуратно застланная широкая кровать сверкала белизной. На небольшом столике у окна, выходящего во двор, стоял графин с водой, громоздилась небольшая стопка тарелок, лежали ложка, вилка и чистое льняное полотенце. Второе окно на противоположной стороне дачки смотрело прямо в затемненное окно хозяйского дома.
Быстро разобрав чемодан, Забелин вышел во двор, умылся и решил немного отдохнуть в тишине начинающейся дачной жизни. Повесив полотенце, он подошел к окну и неожиданно увидел в ярко освещенной комнате хозяйского дома Дину Павловну. Полностью обнаженная, она некоторое время стояла перед большим зеркалом, придирчиво рассматривая свое стройное тело, потом надела халат, обернулась к окну и, заметив обалдевшего от этого зрелища нового постояльца, кокетливо погрозила ему пальчиком и, улыбаясь, задернула штору.
Отпрянув от окна, Забелин залился краской смущения, и с гулко бьющимся сердцем, не раздеваясь, бросился на кровать, стараясь заглушить в себе не только смущение, но и про-будившееся желание.
Через несколько дней он поймет, что этот якобы случайный стриптиз был далеко не случайным, расчетливо предназначенным именно ему, но в свой первый курортный вечер ему было не до анализа ситуации: усталость с дороги дала о себе знать, и он вскоре уснул, глубоко зарывшись в подушку.
2
Проснулся Забелин от громкого хохота, доносившегося со двора через открытые окна. В комнате было довольно сумрачно. Солнце уже ушло за горизонт, оставив за собой быстро густеющий сиренево-оранжевый небосвод.
Причесавшись перед зеркалом, Саша вышел во двор. Там за столом, уставленным все-возможными яствами, под горящей электрической лампочкой, сидели Дина Павловна и двое мужчин. Один из них, невысокий, лысый, удивительно похожий на артиста Броневого в «Семнадцати мгновениях весны», широко улыбался, приветливо глядя в сторону Забелина. Другой, залпом опрокинув полную рюмку водки, тянулся вилкой за перламутровым куском нарезанной лососины, тщетно пытаясь ее наколоть.
- А, вот и наш новенький! - воскликнул лысый мужчина. - Давайте к нам, познакомимся, молодой человек. Диночка, поставь ему стакан, тарелку и все прочее. Будем знакомиться. Меня здесь все зовут просто и ясно - Соломонович. С Диной Павловной вы уже знакомы. А это, - он указал на жующего мужчину, - ее муж, Виктор Петрович. А вы кто?
- А я Саша Забелин.
- Браво, Саша. И откуда пожаловали?
- Из Москвы.
- Ну, просто великолепно. Я тоже из Москвы.
- Выпьем за это! - потянулся за водкой Виктор Петрович, но Дина Павловна перехватила руку мужа:
- Хватит тебе уже, Витя. Взял свою норму, и довольно. Горе ты мое.
- А я хочу выпить за нового жильца. Не мешай мне, Динка. Так положено, и баста!
Дина Павловна, зная, что спорить с выпившим мужем бесполезно, отпустила его руку, отошла к шкафу, достала из его недр рюмку, тарелку, вилку и поставила на стол.
- Садитесь, Саша, - сказала она, указывая на свободный табурет рядом с собой.
- У меня в чемодане есть коньяк, я сейчас принесу, - сказал Забелин, но Соломонович, протестующе подняв руку, остановил его:
- Не беспокойтесь, Саша, дойдет очередь и до вашего коньяка.
Забелин сел рядом с Диной Павловной. Соломонович разлил по рюмкам водку и встал со своего места.
- Друзья мои, давайте выпьем за этого симпатичного молодого человека. Чтобы ему здесь хорошо отдыхалось, чтобы не портилась погода, и чтобы повезло встретить хорошую женщину! Виват!
- Выпьем за это! - подхватил тост Виктор Петрович.
Едва Забелин успел допить рюмку до дна, как внезапно почувствовал под столом прикосновение к своей ноге острой коленки Дины Павловны. Сердце его дрогнуло и застучало, перед глазами поплыло видение недавно увиденного в окне ее обнаженного тела, и он вновь ощутил нарастающую волну желания. Не поворачивая головы, он скосил глаза и с удивлением увидел, что она невозмутимо, будто ничего не случилось, что-то говорит Соломоновичу и также невозмутимо, улыбаясь, отвечает ему. Забелин подумал, что прикосновение Дины Павловны было случайным, и решил это проверить, осторожно отведя от нее ногу, но уже через минуту он снова ощутил на своем бедре настойчивое бодание ее теплой коленки. Сомнений не оставалось: она начала волнующую игру, партнером в которой приглашала быть его...
Он посмотрел на Виктора Петровича и, увидев его бессмысленные, опухшие от алкоголя глаза, вдруг почувствовал одиночество Дины Павловны. Бросалось в глаза явное несоответствие того, что требовало от жизни ее еще красивое тело, с тем, что мог дать, а вернее, не дать, этот спившийся человек. Тихонько опустив левую руку под стол, он тыльной стороной кисти провел по ее бедру, и губы Дины Павловны тотчас отозвались благодарной улыбкой побеждающей женщины.
- Саша, - обратился к Забелину Соломонович, - а кто же вы по профессии? Чем зани-маетесь в миру?
- Я писатель.
- Даже так? - удивленно спросил Соломонович и повернулся к хозяйке двора. - Диночка, у тебя в постояльцах, по-моему, еще не было щелкоперов?
- Пока не было, - ответила она.
- Так ты с ним поосторожней, - захохотал Соломонович, - не то он мигом тебя в комедию вставит. А чтобы этого не случилось, мы его сейчас еще разок коньячком армянским попотчуем.
Наполнив рюмки, он обратился к Забелину:
- Я не спрашиваю, Саша, что вы написали до сих пор. По крайней мере, я лично ничего вашего не читал. Но не в этом дело. Писатель вы еще молодой, поэтому главная книга еще впереди. Так давайте же выпьем за вашу главную, еще не написанную книгу!
- Выпьем за это, - подхватил Виктор Петрович.
- А тебе, Витя, я налил последний раз. С тебя уже довольно на сегодня.
- Конечно, довольно, - повысив голос, врастяжку произнесла Дина Павловна, - сейчас я его спать отправлю. Витя, иди-ка в большую комнату, на тахту. Давай, давай, и не надо морщиться.
- Я посижу еще, - упрямо огрызнулся Виктор Петрович.
- Да пусть сидит, - заступился за него Соломонович, - просто пить ему мы больше не дадим.
Дина Павловна махнула рукой, отвернулась от мужа и снова улыбнувшись, спросила у Соломоновича:
- А где же ваши анекдоты?
- Как где? На дне этой бутылки.
- Боже, у вас все разговоры переводятся на бутылку. Я вообще удивляюсь: зачем вы, приехав отдыхать на юг, так много пьете? Вы же когда-нибудь из-за этого утоните в море. Ладно, уж моего мужика дачники споили на дармовщине, но вам-то, ученому человеку, зачем пить при такой жаре?
- Диночка Павловна, дорогая, мне же нельзя терять форму. Если я растренеруюсь в этом деле, меня потом в Москве не примут ни в одну приличную компанию. Так что, голубушка моя несравненная...
- О! Наконец-то! Хоть такого комплимента дождалась от вас! А я все думаю и гадаю: ну, неужели Соломонович за весь сезон ни разу не отпустит в мой адрес хоть какой-нибудь комплимент? Раньше-то, бывало, вы возле меня павлином вышагивали, перышки красивые распускали, а сейчас... одни анекдоты. И на том спасибо.
Виктор Петрович поднял голову, посмотрел на жену, пытаясь понять смысл ее слов, но ничего не поняв, склонился над тарелкой с недоеденным салатом, а Соломонович, совершенно обескураженный насмешливым упреком хозяйки, нарочито изобразил на своем лице глубокое раскаяние и, глядя ей в глаза, начал декламировать Толстого:
Минула страсть, и пыл ее тревожный
Уже не мучит сердца моего,
Но разлюбить тебя мне невозможно,
Все, что не ты - так суетно и ложно,
Все, что не ты - бесцветно и мертво...
- Да ну вас, - махнула рукой Дина Павловна, - все вы, мужики, на одном тесте замешаны. Расскажите-ка лучше еще пару хороших анекдотов.
Забелину не хотелось в этот прекрасный вечер слушать анекдоты. Его настойчиво манила в свои чертоги загадочная и благоуханная крымская ночь.
- Спасибо за угощение. Я, пожалуй, пройдусь перед сном, - сказал он, вставая из-за стола.
- Конечно, конечно, молодой человек, - поддержал его Соломонович, - обязательно сходите на танцы в санаторий. Слышите музыку? Это с танцплощадки. Она над самым морем. Танцевать там – одно удовольствие.
Дина Павловна сидела безучастно; видно было, что она не разделяет восторга Соломоновича по поводу санаторных танцев. Не сказав ни слова, она стала собирать со стола тарелки, и только глаза ее в свете электрической лампочки говорили Забелину: "Возвращайся скорее".
В дачке он переоделся в светлый щегольской костюм и, замкнув дверь, снова вышел во двор.
- Нет, ну вы посмотрите на этого красавца-мужчину, - увидев его, воскликнул Соломонович. - Каков, а, Дина Павловна? Какая волнующая картина: молодой, сильный лев выходит на свободную ночную охоту! Так пусть же улыбнется ему счастье Казановы! Чего молчишь, Диночка, скажи что-нибудь на дорогу этому молодому льву!
Она слегка улыбнулась и тихо сказала:
- Саша, не споткнитесь у лестницы. Там камень торчит из земли.
- Не беспокойтесь. Зрение у меня хорошее, - ответил он.
- И еще: советую допоздна не задерживаться. Лучше завтра встаньте пораньше, да ис-купайтесь в утреннем море. Еще натанцуетесь.
- Хорошо, я скоро приду.
Соломонович, поморщившись от такой материнской заботливости Дины Павловны, по-своему напутствовал Забелина:
- Танцуйте, Саша, сколько влезет. На то и дана вам молодость. Отсыпаться будете на пенсии. А сейчас, молодой лев, вперед, на охоту!
Почти на ощупь, спустившись по каменным ступенькам к дороге, Забелин пошел в сторону санатория, на звуки доносившейся оттуда танцевальной музыки.
В кустах по краям дороги густо звенели цикады, а с берега доносился слабый шум лениво накатываемых на берег невысоких волн спокойного моря. Изредка в море вспыхивал луч пограничного прожектора; он беспокойно шарил по волнам, выхватывая из тьмы белоснежные корпуса прогулочных катеров, и неожиданно гас, отчего тьма на мгновение становилась совсем не-проглядной.
3
Вскоре он подошел к невысокой металлической ограде. В ней была калитка, которую не сразу заметил. Открыв ее, он вошел в парк и направился вглубь, к танцплощадке.
Ночью, при свете фонарей, парк выглядел романтичным и загадочным. Возможно, таким делали его ряды высоких кипарисов, которыми были обсажены все окрестные аллеи. Кипарисы создавали под собой такую густую тьму, что в ней тонули и оставались незаметными бесчисленные скамейки с влюбленными парами. Оттуда, из этой темноты, доносились приглушенный смех, какие-то шорохи, всхлипывания, стоны, казалось, темнота жила там особой жизнью, наэлектризованной высоким напряжением неуемной человеческой страсти.
Когда Забелин подошел к танцплощадке, она оказалась до краев заполненной танцующими парами. Небольшой оркестр томно исполнял медленный блюз. Теснота не позволяла парам двигаться широко и свободно. Плотно прижавшись и постоянно наталкиваясь на соседей, они медленно переставляли ноги, давая рукам полную свободу познания телесных достоинств партнеров. Со стороны это выглядело забавно, и Забелин, устроившись на скамейке в углу площадки, стал наблюдать за одной колоритной парой, поражавшей воображение даже видавших виды курортных донжуанов. Высокий мужчина в светлых брюках и белой ажурной тенниске, обняв за талию хрупкое тело симпатичной брюнетки, почти не передвигаясь, ритмично прижимал ее к себе, отчего она беззвучно открывала рот, искаженный легкой гримасой удовольствия. "Да... - сказал про себя Забелин, вспоминая некогда услышанную меткую фразу, - от таких танцев, несомненно, рождаются дети".
Между тем, музыка умолкла, и пары стали медленно расходиться. Из своего угла Забе-лин увидел, что мужчина с брюнеткой, за которыми он только что наблюдал, идут прямо на него. Не дойдя двух шагов, они остановились, мужчина слегка поклонился ей и быстро отошел в сторону. Несколько отрешенная, с пылающим потным лицом и помятым платьем, вся еще во власти пережитых ощущений, брюнетка некоторое время стояла без движения, потом повернулась и села рядом с Забелиным. У него тут же возникло желание пригласить ее на следующий танец, но когда она повернула к нему разукрашенное лицо с пустыми, лихорадочно блестевшими глазами, то подумал, что она, наверное, наркоманка, и желание танцевать с ней тут же пропало.
- Лаванду! Лаванду! - послышались выкрики нетерпеливых молодых людей. Оркестр не заставил себя долго ждать, и едва прозвучали первые такты этого популярного шлягера, он встал и пригласил на танец стоявшую недалеко от него невысокую хрупкую девушку в белой блузке и коричневой плиссированной юбке. Девушка изучающим взглядом осмотрела его с ног до головы, и, видимо, оставшись довольной экстерьером выбравшего ее мужчины, виляя бедрами, пошла на середину площадки.
У Забелина перехватило дыхание, когда она обняла его за шею, и он почувствовал упругое касание ее груди, живота и бедер. Танцевала она медленно, глубоко проникая бедром между его ног, отчего он невероятно возбудился и стал испытывать от этого определенные неудобства.
- Как вас зовут? – подавляя смущение, попытался начать разговор Забелин.
Девушка подняла на него чрезмерно накрашенные глаза и, не переставая жевать мятную жвачку, вяло ответила:
- А тебе не все равно?
- Вообще-то все равно, - пожал он плечами.
Она склонила голову на его грудь, а когда танец кончился, показала зажатый в ладони ключ:
- А ты мужичок ничего. Пошли ко мне.
Забелин отрицательно покачал головой. Брови девушки недоуменно взметнулись, и она с удивлением посмотрела на первого в жизни мужчину, который добровольно от нее отказался.
- Не хочешь? - спросила она.
- С вами не хочу. Извините.
- Козел! Зачем тогда танцевал со мной?
Ничего не сказав, Забелин повернулся и пошел к выходу. Ему уже не хотелось ни танцевать, ни разговаривать, ни вдыхать дурманящие запахи духов, ни ощущать под ладонями потные талии. Выйдя в парк, он полной грудью вдохнул чистый морской воздух и знакомой уже дорогой пошел домой, к своей маленькой дачке.
4
Когда он поднялся во двор, там было тихо и безлюдно. Лунный свет неровными холодными пятнами стелился по крышам и стенам дачек, бессовестно заглядывая в открытые на ночь окна. Звонко трещали цикады. Верхушки кипарисов едва шевелились; лунный свет, дробясь на густых ветвях, тонкими, едва заметными струйками стекал вниз и терялся в не-проглядной листве виноградника.
Постояв немного у входа в дачку, он стал отпирать дверь, но замок почему-то не поддавался. "Странно", - подумал он, пытаясь силой повернуть ключ, и вдруг совсем близко, за дверью, услышал тихий голос Дины Павловны:
- Открыто... Входите, Саша...
От легкого толчка дверь отворилась, он поспешно шагнул в темноту, сделал несколько шагов вглубь комнаты, и вдруг в слабом отраженном свете луны рассмотрел призрачный силуэт женщины. Она стояла посреди комнаты, сложив руки на груди, и молчала. Забелин тоже потерял дар речи: неожиданный ночной визит Дины Павловны его необычайно взволновал. Он вспомнил ее хрупкое обнаженное тело перед зеркалом, настойчивые прикосновения коленки под столом, и им овладело неодолимое желание немедленно, сейчас же овладеть ею. Обостренным чувством мужчины он явно ощущал властный зов ее истосковавшегося по ласке тела.
- Я зашла посмотреть - не забыла ли постелить вам свежее постельное белье… - прервала молчание Дина Павловна.
Забелин слегка улыбнулся, разгадав ее бесхитростную уловку. Не сказав ни слова, он сделал несколько шагов к ней, и в то же мгновение, словно поддавшись какому-то властному порыву, исходившему из самых затаенных глубин естества, они рванулись навстречу друг другу, и губы их, и языки слились в отчаянном, жадном поцелуе...
Когда за окном забрезжил рассвет, и небо на востоке окрасилось в нежные сине-сиреневые тона, Дина Павловна оторвала голову от подушки. Стараясь не скрипеть матрацем, не одеваясь, она подошла к окну. Она вся была во власти сладостных воспоминаний о промелькнувшей ночи, и все еще явственно ощущала на себе тяжесть мужского тела и настойчивую, нежную требовательность его рук. Стоя у окна, опустошенная и уставшая, снова почувствовавшая себя счастливой женщиной, она с наслаждением вдыхала утреннюю свежесть морского воздуха.
Саша еще спал. Дина Павловна подошла к постели и с благодарной нежностью посмотрела на сопящего в подушку молодого мужчину, затем подобрала с пола сброшенный накануне халатик и надела его на голое тело. Она сожалела, что ее молодой любовник под утро уснул: еще ночью к ней пришла мысль подняться на рассвете и обнаженной стать у окна, чтобы он увидел ее красивое тело в свете нарождающейся зари, когда женщины особенно прекрасны, но он крепко спал, и с этим ей нехотя пришлось смириться.
Внезапно за окном послышались шаркающие шаги мужа. Дина Павловна по горькому опыту знала, что ему нужно опохмелиться после вчерашней выпивки и последующего за ней тяжелого сна на тахте или просто на полу, если скатился с нее посреди ночи. Слегка отодвинув занавеску, она осторожно выглянула во двор. Там Виктор Петрович перебирал в шкафу пустые бутылки. Не найдя спиртного, он что-то заворчал про себя и пошел к винограднику, где спал Соломонович: у того всегда имелась про запас бутылка коньяка. Когда голова мужа скрылась под пологом виноградных листьев, Дина Павловна тихонько открыла дверь и легкой тенью прошмыгнула за угол дачки. Через минуту она лежала уже в своей постели...
* * *
Саша проснулся в десять часов утра. Во дворе было тихо, лишь изредка со стороны моря доносились крики неугомонных чаек. Яркие лучи утреннего солнца, ворвавшись в от-крытое настежь окно, лежали на полу жарким прямоугольным пятном, в котором лениво ше-велились слегка размытые тени ветвей старого дуба.
Встав с постели, он увидел на столе тарелку, накрытую льняным полотенцем, и стакан с желто-оранжевой жидкостью, похожей на апельсиновый сок. В тарелке лежали ломти поджаренного мяса, несколько сосисок, жареный картофель, болгарский перец, огурцы и помидоры. "Вот уж, спасибо, Дина Павловна, позаботилась о моем завтраке", - благодарно подумал Забелин и, взяв несессер, пошел во двор приводить себя в порядок.
Во дворе никого уже не было: все дачники ушли на пляж. Слабый ветерок шевелил роскошную зелень, окружающую двор. Голубое небо сияло девственной чистотой, а море, видневшееся между строем кипарис, весело переливалось мириадами оттенков ультрамарина и малахита. Вся эта симфония тепла, света и цвета порождала в душе молодого писателя радостное настроение.
Умывшись, он сел за стол и начал есть завтрак, любовно приготовленный ласковыми руками Дины Павловны. Все утро он думал только о ней, о ее жадных неутомимых губах, с которых срывались стоны сладострастия, и эти ночные впечатления затопляли его сердце неудержимым потоком нежности к нежданно появившейся любовнице.
После завтрака он кинул в спортивную сумку маску, ласты, дыхательную трубку, полотенце и пошел к морю. Его не прельщали тянувшиеся до самого санатория дикие пляжи, усеянные камнями и обломками бетонных плит. Следуя советам московских друзей, он стремился к скале Дива, где, по их мнению, была наиболее чистая вода и красивое дно с таинственными кущами водорослей.
Высокое солнце уже чувствительно припекало спину. Забелин быстро шел вдоль берега моря, наслаждаясь яркой прелестью южной природы. Иногда он останавливался, чтобы полюбоваться скольжением парусных яхт по зеркалу спокойных вод или радужным веером воды, вырывающимся из-под водных лыж несущихся за катером людей в разноцветных гидрокостюмах.
Вскоре через знакомую железную калитку он вошел в санаторный парк, в котором не было уже той таинственности, что заворожила его накануне вечером. Солнце растопило ро-мантику темных аллей, и теперь ряды темно-зеленых кипарисов, под каждым из которых еще ночью пряталась тайна, отбрасывали на всю ширину аллей длинные голубые тени, пре-вращая их в солнечные "зебры".
На боковой аллее, ведущей от санатория к морю, отдыхающие небольшими группами шли на пляж. Загорелые руки и лица, непринужденный смех и сплоченность компаний говорили о скором конце созыва. Заглядевшись на них, он вполне резонно решил, что фешенебельный санаторий не может иметь плохой пляж, и, словно подчинившись стадному чувству, повернул за ними, оставив посещение скалы Дива на следующий день.
В конце аллеи открылся вид на ухоженный санаторный пляж и кишевшее загорелыми телами море, из которого сказочными богатырями поднимался строй небольших скал.
- Какие красивые скалы, - сказал Забелин шедшему рядом с ним пожилому мужчине в шортах и соломенной шляпе. Тот оживился, явно обрадовавшись неожиданному собеседнику, и с воодушевлением стал излагать накопившиеся в нем невостребованные знания.
- Эти красивые скалы, молодой человек, называются Нарышкинские камни. Так их издавна называют по фамилии князей Нарышкиных, владевших этим Крымским имением. Когда императрица Екатерина Великая...
- Благодарю вас, - спешно оборвал его Забелин, испугавшись, что лекция может затя-нуться на неопределенное время, - так вы говорите - Нарышкинские камни?
- Совершенно верно. По ним еще судят о силе шторма на Черном море: если волны пе-рекатывают через них, - значит, шторм превышает десять баллов!
- Еще раз благодарю вас, - сказал он пляжному профессору и остановился, чтобы обо-зреть открывшуюся перед ним панораму.
На пляже десятками разноцветных куполов полоскались на ветру тенты грибков, в тени которых прятались от полуденного солнца ответственные товарищи. С Нарышкинских камней молодые люди прыгали в воду, а за красными буями, ограждавшими пляжную зону, сновали юркие катера, буксируя любителей водных лыж. Еще дальше в море белели клиновидные паруса прогулочных яхт, стремительно носились альбатросы и с надрывным криком дрались из-за рыбы чайки. Все это вместе взятое, вся эта солнечная симфония Крыма отозвалась в душе Забелина такой волной восторга, что он не выдержал и почти со слезами на глазах самому себе стал декламировать стихи Луговского:
Я жалею того,
Кто в стране этой ласковой не был,
Кто увидит тебя,
Станет сердцем сильней и светлей...
Потом сбежал по бетонной лестнице на горячую гальку пляжа, удачно проскользнув мимо зазевавшегося контролера, и пошел в сторону Нарышкинских камней, надеясь найти там свободный грибок. Но все грибки оказались занятыми еще с утра, поэтому он постелил полотенце в тени ближайшего к морю большого камня, разделся и лег на живот, ощутив под махровой тканью приятное тепло разогретых солнцем окатышей. Минут через десять он поднял голову, сел и посмотрел на лежащую рядом с ним розовую подстилку. На ней с педантичной аккуратностью были разложены сумка с вещами, кокетливая шляпка, солнечные очки и книга в красочной суперобложке. У изголовья стояли модные босоножки с золотистой инкрустацией на платформе, по которым он безошибочно вычислил, что незнакомая пока соседка - молодая женщина, вероятно, симпатичная, которая сейчас либо купается, либо катается на водных лыжах.
Достаточно прогревшись на солнце, он поднялся со своего места и пошел в воду. Про-хладная, кристально чистая вода приятно щекотала кожу, вызывая чувство бодрости во всем теле. Оттолкнувшись от дна, он размашисто поплыл мимо Нарышкинских камней к красному бую. Буй лениво покачивался на пологих волнах, переваливаясь с одного бока на другой. Обогнув его, Забелин поплыл обратно к берегу.
У самых Нарышкинских камней, желая передохнуть, он перевернулся на спину. Почти не двигая руками и ногами, щурясь от слепящего солнца, он сначала смотрел в бездонную высь голубого неба, затем перевел взгляд на хрупкую фигурку девушки в оранжевом купальнике, стоявшей на вершине самого большого из богатырских камней. Она явно готовилась к прыжку в воду. Через мгновение он увидел, как, вытянув руки, она сильно оттолкнулась от вершины и стремительно полетела вниз. Она вошла в воду так близко от него, что он захлебнулся от обрушившегося прямо в лицо выплеска воды. Забелин не на шутку испугался, представив, что могло бы быть, если бы она упала на него. Обозлившись, он резко нырнул вслед за ней, но девушка в сопровождении тысяч сверкающих воздушных пузырьков уже поднималась вверх, к качающейся прозрачной грани, отделяющей море от воздуха. Давление воды настолько плотно прижимало купальник к ее телу, что сквозь ставшую полупрозрачной оранжевую ткань были видны все детали и изгибы ее прекрасного тела, при виде которого вспышка злости немедленно уступила место неподдельному восхищению. Девушка же, наоборот, очень испугалась, когда он, как привидение, неожиданно возник чуть ниже ее, словно выткался из голубой таинственности полумрака; испуг придал силы, и она энергичными взмахами рук выбросила свое тело на поверхность и быстро поплыла к берегу. Вслед за ней вынырнул и Забелин. Не заметив ее на воде, он направился к пляжу, надеясь там разыскать поразившую воображение наяду.
На берегу, обходя пляж, он заглядывал под каждый грибок, но девушка в оранжевом купальнике словно канула в воду. Раздосадованный собственной нерасторопностью, он уныло побрел к своему месту. "Неужели она успела отсюда уйти? – спрашивал себя Забелин, шлепая босыми ногами по горячей гальке, - тогда мне остается только одно: надеяться на случайную встречу в Симеизе".
5
Рассуждая подобным образом, он подошел к своему месту, и едва не обомлел, увидев лежащую рядом, на розовой подстилке, ту самую девушку в оранжевом купальнике, которую безуспешно разыскивал на пляже целых полчаса. Девушка лежала с закрытыми глазами, прикрыв голову белой косынкой. Когда он сел рядом, под ним сухо захрустела галька. Потревоженная этим звуком, она подняла голову и села, обхватив колени руками. Ее роскошные длинные волосы золотистым водопадом заструились по спине и рукам, шевелясь от набегавшего с моря ветра.
- Какая очаровательная соседка у меня, - сказал он, не переставая ее рассматривать. - Я занял это место, когда вас не было. Не возражаете?
- Нет, пожалуйста, - ответила она, - располагайтесь, если вам здесь нравится.
- Благодарю вас. Признаться, я хотел с комфортом устроиться в тени грибка, но… увы! - номенклатурная тень оказалась забронированной еще с утра. Но и здесь, у камня, тоже неплохо. По крайней мере, ближе к природе. Вы не находите?
- Нахожу, - улыбнулась она очаровательной белозубой улыбкой, - поэтому я тоже здесь.
- Прекрасно. Я думаю, что Бог не зря направил нас к одному и тому же камню. Может, это судьба?
- А вы верите в Бога, в судьбу?
- Я верю в любовь, а любовь - это приближение к Богу.
- Вы так думаете?
- Я так знаю.
Засмеявшись, девушка повернулась к Забелину. Ей нравился этот рослый, красивый парень с редкостным сочетанием умного лица и развитой мускулатуры.
- Откуда вы можете это знать? - спросила она.
- Мне иногда приходится копаться в малодоступной литературе, изучая которую, я вынес убеждение: чем сильнее любовь у человека, тем ближе он к Богу, тем глубже душа его погружается в идеальный мир. А избранные люди, познав блаженство этого мира, уже не хо-тят возвращаться в реальный мир, они умирают от любви. Я думаю, такими были Ромео и Джульетта.
- Красиво, но... - девушка покачала головой, - противоречит марксизму-ленинизму.
- Это уж точно, - улыбнулся Забелин.
- Кто же вы по специальности?
- Я писатель. Окончил Литературный институт. А зовут меня Саша.
- Очень приятно. Оля. - Она протянула ему руку, и он почувствовал слабое пожатие тонких, бархатистых пальцев. - Я балерина. Окончила Вагановское училище, сейчас работаю в Большом театре.
- Да?! Вот это здорово! Какие же вы партии танцуете?
- Пока Григорович поручает мне эпизодические роли, но я уже репетирую сольную партию в "Лебедином озере", а на концертах выступаю с "Танцем умирающего лебедя" на музыку Сен-Санса.
Забелин восторженно посмотрел на Олю.
- Вы знаете, - сказал он, - я всегда мечтал познакомиться с балериной, потому, что очень люблю балет. Я даже недавно задумал написать либретто по повести Куприна "Суламифь". Этот романтический сюжет просто создан для балетного спектакля. Представляете: в первом акте на сцене - виноградник древней Иудеи, голубой лунный свет, чувственное соло скрипки, под звуки которого исполняется адажио царя Соломона и Суламифи... Но, увы! Это неосуществимо, потому что за создание такого балета мог взяться разве что Чайковский, а нынешние композиторы его не потянут - ни Родион Щедрин, ни Свиридов. Не тот масштаб таланта.
- Не в этом дело, Саша, - сказала Оля, вставая со своего места, - просто прошло время таких балетов. "Суламифь" нужно было создавать в прошлом веке. А сейчас - другая эстетика, другие ритмы, другие мелодии. Они не укладываются в каноны классической романтики "Суламифи".
- Да, вы правы, Оля. И все-таки жаль... Ну, ладно. Вы не хотите искупаться?
- С удовольствием, если вы будете недалеко от меня.
- Вы чего-то боитесь?
- Да, незадолго до вашего прихода я прыгала вон с того камня и чуть не угодила на голову одного человека. Мне показалось, что он кинулся, чтобы утопить меня. Я боюсь его.
- Не бойтесь, Оля, - улыбаясь, сказал Забелин, - от него я вас сумею защитить.
Они подошли к кромке воды. Небольшие волны, разбиваясь о берег, с шумом выбрасывали на гладкую темно-серую гальку жгуты белой пены, которая тут же таяла, превращаясь в потоки сбегающей обратно кристально-чистой воды. Рядом на корточках сидели дети; они пытались ладошками поймать маленьких крабиков, снующих на мелководье между камнями.
Заправив волосы под резиновую шапочку, Оля потянула руку Забелину:
- Ну, что, пошли?
- Конечно!
Они вошли в воду и поплыли рядом, но вскоре Оля, набирая скорость, озорно оторва-лась от своего пляжного знакомого и устремилась к красному бую. Увидев, с какой грациозной легкостью она, словно афалина, разрезает своим телом волны, Забелин посчитал себя посрамленным и, мощно заработав руками и ногами, кинулся вдогонку, но нагнал ее только у самой цели.
- А вы превосходно плаваете, - сказал он, ухватившись за буй.
- Конечно, - ответила Оля, - я ведь была чемпионкой училища по плаванию.
- Не могу поверить. Для чемпионки по плаванию вы чересчур хрупки. Где же тогда ваши мощные мышцы на руках и спине?
- Считайте это моей загадкой, - засмеялась Оля, - а сейчас, если вы отдохнули, предлагаю устроить подводную карусель.
- Ого! Это что-то новенькое... Что это значит?
- Вы хорошо ныряете?
- Да, вроде бы неплохо.
- Тогда все проще простого. Я буду ведущей, вы - ведомым. Я буду двигаться под во-дой по вертикальному кругу, наподобие "мертвой петли". Ваша задача - не упускать меня из виду и плыть за мной. И так - пока хватит дыхания. Согласны?
- Согласен.
Оля нырнула легко и непринужденно, лишь на мгновение сверкнув над водой мокрыми пятками. Вслед за ней нырнул Забелин. Когда он подплыл совсем близко, Оля жестом показала ему "следуй за мной!" и по пологой траектории стала медленно погружаться в сумрак голубой пучины. Едва ее ноги, ритмично шевелясь, проскользнули мимо его лица, он, стараясь не отставать, последовал за нею. По мере погружения стало закладывать уши, толща воды уже ощутимо давила на грудную клетку, нестерпимо хотелось вдохнуть свежего воздуха, но отступать было некуда, и он плыл, не выпуская из поля зрения Олины ноги. Вскоре она прошла нижнюю точку "мертвой петли", скользнув животом по поднимающимся со дна длинным бурым водорослям, и начала подъем вверх, к воздуху и свету. Выскочив, как пробки, на поверхность, они с наслаждением, полной грудью вдохнули сладчайший морской воздух, и поплыли к берегу, довольные собой и друг другом.
Придя к своему месту, Оля почувствовала сильную усталость. Она легла на подстилку, распустив длинные золотистые волосы. Забелин восхищенно смотрел на ее изумительно кра-сивое тело, потом сел рядом на полотенце и тихо сказал:
- Как вы прекрасны, Оля! Вы просто богиня.
- Спасибо. Вы тоже парень - что надо.
- Оля, скоро вы уйдете на обед. Я хотел бы после обеда встретиться с вами снова.
- Я тоже, - сказала Оля, - Вы за каким столиком обедаете?
- Я отдыхаю не в санатории.
- Не в санатории? Где же?
- Я приехал сюда дикарем. Живу недалеко от санатория, в частном секторе.
- Почему? Не смогли в Москве достать путевку на бархатный сезон?
- Не в этом дело. Я намеренно приехал дикарем для пополнения, так сказать, запасов жизненного опыта.
- Понятно, - сказала Оля, - а мне путевку дали в Большом театре.
Она стала рассказывать Забелину о московской театральной жизни, о своих друзьях, подругах, знакомых, и постепенно разговор перешел в непринужденную пляжную болтовню обо всем и ни о чем, от которой в памяти остается только ощущение легкости и светлой радости.
В два часа под всеми грибками отдыхающие стали собираться на обед.
- Пора и нам уходить, - сказала Оля, - пойду, переоденусь.
Вскоре она вернулась в длинной цветастой юбке и белой блузке, отделанной кружевами. Забелин был настолько поражен элегантной грациозностью ее необычайно стройной фигуры, умело подчеркнутой удлиненным фасоном юбки, и восторг этот настолько явственно был написан на его лице, что Оля, польщенная произведенным на него впечатлением, улыбнулась и тронула его за плечо:
- Саша, очнитесь. Нам пора уходить.
- Да-да, конечно, - пробормотал он и тоже стал быстро одеваться.
Когда они поднялись по лестнице в парк, Оля остановилась и протянула Забелину руку.
- Ну, вот, пришли. Мне - туда, - она кивнула головой в сторону санатория, - а вы можете пообедать в кафе возле рынка. Там, говорят, неплохо готовят. Встретимся через полтора часа на этом месте. Договорились?
- Да, да, конечно, - радостно произнес Забелин.
- Только после обеда я не хочу снова идти на пляж. Через пять дней я уезжаю домой, пляж немного надоел, поэтому предлагаю погулять по Симеизу.
- Через пять дней вы уезжаете? - переспросил он.
- Да, кончается срок путевки.
- Как жаль!
- Кстати, вы здесь впервые?
- Можно считать, что да.
- В таком случае - я ваш гид. Согласны?
- Оленька, я просто счастлив. Встречаемся на этом месте через полтора часа.
Девушка довольно улыбнулась.
- Пока! - она помахала ему рукой и быстрым шагом пошла в санаторий.
Она шла по аллее и удивлялась самой себе. Поразительно, но за несколько часов зна-комства с Сашей она прониклась такой симпатией к этому молодому человеку с красивыми глазами и мужественным торсом, что сама назначила ему послеобеденное свидание! До этого она не замечала за собой способностей к тому, что называется "любовью с первого взгляда". Если бы еще вчера кто-нибудь ей сказал об этом, она рассмеялась бы ему в глаза. Но сегодня что-то надломилось, а вернее, расплавилось в защитных барьерах ее сердца, и она с тревожной радостью ощутила в себе настоятельную потребность любить и быть любимой.
6
Забелин в это время спешил в свою дачку, чтобы успеть переодеться для обеда и пред-стоящей прогулки по Симеизу. Взбежав через две ступеньки во двор, он увидел Дину Павлов-ну, сидевшую за столом с незнакомой женщиной. На столе стояла кастрюля с дымящимся горячим борщом.
- Добрый день, - поздоровался он с женщинами.
- Добрый день, - с добрейшей улыбкой ответила Дина Павловна, - ну, как море?
- Превосходно. Накупался вволю.
- Вот и хорошо. Хотите пообедать с нами?
- Нет, спасибо, я не голоден.
Щелкнув замком, он открыл дверь дачки и начал раздеваться.
- Это мой новый жилец, - сказала Дина Павловна женщине, - писатель из Москвы. Пой-ду, посмотрю, может ему чего надо.
Не успел он еще надеть брюки, как услышал скрип открываемой двери. Войдя в комнату, Дина Павловна прикрыла дверь, бросилась к нему и прижалась всем телом.
- Сашенька, - зашептала ему в ухо, - это соседка. Она сейчас уйдет. Во дворе никого нет... - и потерлась животом о его плавки.
- Я… должен уйти. Встретил друга из Москвы. Он ждет меня в парке, - соврал Забелин.
- Жалко как... - Дина Павловна разочарованно отстранилась от него и отступила к двери, - тогда до ночи! – и вышла во двор.
Только теперь он понял, в какое двусмысленное положение попал, став любовником Дины Павловны. По праву любовницы она уже определенно считала его своей неотъемлемой собственностью и хотела пользоваться этой собственностью столько, сколько требовало ее соскучившееся по мужской ласке тело. Прошлая ночь давала ей на это все основания. Ей казалось, что своим гибким и гладким телом, силой темперамента и изощренной опытностью зрелой женщины она сумела покорить и привязать к себе сердце молодого Казановы, и она весь нынешний день нетерпеливо торопила время в ожидании радостей грядущей ночи.
Со своей стороны Забелин досадовал на себя за излишнюю поспешность, с которой он оказался в постели с Диной Павловной. Ослепительная вспышка страсти, внушенная этой женщиной прошлой ночью, сегодня почти погасла под чарами прекрасных Олиных глаз. Он чувствовал, что влюбился самозабвенно, без остатка, что встретил, наконец, совершенство, поклоняться которому мечтал всю свою жизнь, и теперь желал только одного: поскорее забыть откровенно-изощренные ласки Дины Павловны, будто их вовсе не было никогда.
Оля решительно и властно входила в его жизнь. Сердце его ликовало, возвещая своими мощными ударами и нежным томлением о приходе настоящей любви. Поэтому сама мысль о том, что Дина Павловна снова придет к нему этой ночью, стала для него невыносимой и кощунственной. Когда она придет, решил он, придется разыграть сцену с перегревом на солнце, симулировать что-то наподобие солнечного удара. Возможно, даже придется съехать на другую квартиру.
Решив действовать подобным образом, Забелин приободрился и вышел во двор. Дина Павловна с соседкой еще сидели за столом, доедая аппетитно пахнувший борщ.
- Я пошел, - махнул он рукой женщинам.
- Счастливо, - доверительно улыбнулась ему Дина Павловна. - Не опаздывайте к вечернему столу. Соломонович будет недоволен.
Через сорок минут, наспех пообедав в небольшом кафе у автовокзала и купив на рынке большой, в полоску, астраханский арбуз, Забелин стоял в тени старого кипариса, ожидая опаздывающую на свидание Олю. Внезапно позади себя он услышал ее голос:
- Саша, я пришла.
Он обернулся и увидел, что она кокетливо выглядывает из-за кипариса.
- Какой позор! - шутливо воскликнул он, хватаясь обеими руками за голову, - я не заметил вашего прихода!
- А я уже несколько минут наблюдаю за вами.
- И вы решили сыграть со мной в прятки...
- Да. С детства люблю эту игру, - и она вышла к нему.
На ней был легкий брючный костюм цвета "белой ночи" и красные босоножки с золотистой инкрустацией. Длинные светлые волосы, струясь по спине, достигали тонкой талии, перехваченной широким матерчатым поясом с золотистой пряжкой. Чувственные губы, слегка тронутые перламутровой помадой, выделялись на загорелом лице приятным цветом и идеальной формой.
- Что это у вас такое тяжелое в руках? - спросила она, глядя на матерчатую сумку с ле-жащим в ней округлым предметом.
- Арбуз полосатый, астраханский. Надеюсь, любите арбузную мякоть?
- Обожаю!
- Вот и прекрасно. А съедим мы его в самом романтическом месте на берегу моря. Вы знаете такое место?
- Конечно.
- В таком случае - в путь! Я полностью доверяюсь прекрасному гиду. «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век!»
- Значит, вперед! - смеясь, сказала Оля, и они пошли по аллее парка к центру Симеиза.
Миновав санаторий имени Семашко, они поднялись по высокой каменной лестнице на небольшую улочку, ведущую к почте. Прямо под ними, за лестницей, густо кучерявилась ре-ликтовая можжевеловая роща, из густых недр которой то здесь, то там стремительно вырыва-лись к небу заостренные темно-зеленые свечи кипарисов и лоснящиеся маслянистым блеском кроны уже отцветших магнолий. За рощей виднелось море; на горизонте оно матово светилось расплавленным жемчугом, а у берега переливалось тысячами оттенков сине-зеленого цвета. Здесь же, у берега из моря вырастала великолепная серая громада скалы Дива. Своей стремительной формой это каменное изваяние природы олицетворяло извечный порыв человека к морю и солнцу. Правее Дивы, круто изогнув спину, приготовилась к прыжку гора Кошка. Далее виднелись диковинные кручи скал Панеа и Лебединое крыло; из их расщелин тянулись к солнцу разлапистые кроны крымских сосен; они нависали над диким нагромождением камней, некогда вызывавшим ужас у редких путешественников. И вся эта солнечная симфония, сотворенная природой из камня, воды, света и тени южной растительности, явилась наилучшим фоном для нарождающейся взаимной любви писателя и балерины.
Оля исправно исполняла обязанности гида. Держась за руки, они медленно шли по главной улице Симеиза, и она без умолку рассказывала ему обо всех видимых достопримечательностях. На одном из поворотов она остановилась и показала на низкорослую крымскую сосну, выросшую на краю каменистого обрыва. Сосна была необычайно красива: ее слегка изогнутый золотисто-коричневый ствол нес на себе густую дискообразную крону, а несколько мощных обнаженных корневищ, живописно извиваясь и уходя в толщу глинистого грунта, намертво крепили ее к обрыву и делали неподвластной штормовым ветрам мертвого сезона.
- Эта сосна, - пояснила Оля, - любимица всех художников. Когда ни придешь - обяза-тельно кто-то ее рисует.
Вскоре они вышли на широкий прогулочный проспект, обсаженный с обеих сторон рядами высоких кипарисов. Проспект начинался от старинной виллы "Ксения", поражавшей причудливой архитектурой непонятного стиля. Перспективу проспекта замыкала громада горы Кошка, а между ними, по всей длине пешеходной части, весело отражали небо многочисленные бассейны с золотыми рыбками. Между бассейнами на мраморных постаментах величественно взирали на курортников копии античных статуй, споря своей белизной с коринфскими колоннами, обозначавшими вход в симеизский исторический парк.
7
Парк располагался на холме, выше вершины Дивы, поэтому Забелин невольно ахнул, когда увидел скалу сверху, в окружении ультрамариновых волн и дерущихся чаек, в слабой дымке насыщенного влагой воздуха. Довольная впечатлением, произведенным этим сказочным местом, Оля улыбнулась и торжествующим голосом спросила:
- Ну, как, нравится?
- Нет слов. При виде такого чуда можно выражать свой восторг только стихами Бунина:
Все море - как жемчужное зерцало,
Сирень с отливом млечно-золотым,
И как тепло перед закатом стало,
И как душист над саклей тонкий дым!
Вон чайка села в бухточке скалистой
Как поплавок. Взлетает иногда –
И видно, как струею серебристой
Сбегает с лапок розовых вода.
- Да, прекрасные стихи... – сказала Оля. – А сейчас я хочу показать вам развалины древней крепости тавров. Думаю, вам понравится.
По широкой, протоптанной туристами тропе, он пошел за нею, и вскоре они оказались перед фрагментами стен, выложенных из рваного камня, и остатками вырубленных в скале всевозможных ниш и лестниц. Развалины не произвели на него большого впечатления, но от крепостного холма, вознесенного высоко над морем, все еще веяло сказочной, эпической мощью. Казалось, прикоснись к этим камням, и в сознании тут же возникнет картина сражающейся с кочевниками древней Тавриды, - крики воинов, стоны, блеск мечей и тучи стрел, ло-мающихся о камни...
- Знаете, Оленька, - задумчиво сказал Забелин, вернувшись мыслями из древнего мира в наше время, - у Бунина есть одно изумительное стихотворение. Называется "Развалины". И хотя я не намерен злоупотреблять поэзией и превращать нашу встречу в поэтический праздник, все же этот шедевр я не могу не прочитать.
- Я с удовольствием послушаю, Саша. Я очень люблю хорошую поэзию.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями, потом, опершись на древние камни и глядя на море, тихим голосом начал читать:
Над синим понтом – серые руины,
Остатки древней греческой тюрьмы.
На юг – морские зыбкие равнины,
На север – голые холмы.
В пролетах стен – корявые оливы,
И дереза – сопутница руин,
А под стенами – красные обрывы
И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;
Но весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц.
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист - и сколько в небе света,
А в море нежной синевы.
И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах - круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный,
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
- Вы знаете, Саша, - сказала Оля, немного помолчав, - после такой высокой поэзии не хочется даже говорить обыденными словами... Ну, вот как смог Бунин в такой совершеннейшей форме выразить чувства, которые вызывают руины старой крепости?
- На то он и великий, - ответил он, потом улыбнулся, обнял ее за талию и нарочито обыденным голосом добавил: - А не пора ли нам отведать астраханского арбуза?
- Конечно, пора. И для этого я знаю одно замечательное местечко. Пойдем!
Выйдя из парка, они по узкой асфальтированной дороге обогнули гору Кошку, и сразу попали в самый удивительный уголок Южного берега Крыма - Лименскую долину, поражавшую суровой и торжественной красотой почти не тронутого цивилизацией уголка первозданной природы. Забелин, как завороженный, смотрел на тонущие в сизой дымке безлесные хребты окружающих долину гор и на выцветшие холмы, поросшие разлапистыми соснами, кипарисами и зарослями темно-зеленого и карминового кустарника.
Внезапно, бросив взгляд на побережье, он увидел на самой кромке воды, посреди пляжной полосы, огромную, нацеленную в небо, чашу радиотелескопа. Она ярко серебрилась на фоне аквамариновой равнины Голубого залива.
- Вот он! – воскликнул Забелин, прижав ладони к лицу. – Я узнал его! Я вспомнил!..
- Что узнал? О чем вы? – не поняла Оля.
- Я узнал этот радиотелескоп!
- Что значит - "узнал"? Вы здесь раньше бывали?
- Да, с ним связано мое детство. Мой отец работал в обсерватории на этом радиотеле-скопе. Мы с мамой приезжали сюда из Москвы на каждое лето и жили в служебной квартире папы в Кацивели. Вон те дома, - Забелин показал на карабкающиеся по холмам невысокие здания, - кажется, и есть поселок Кацивели.
- Да, это Кацивели, - подтвердила Оля.
Он еще раз обвел взглядом гигантский, не тронутый человеком, амфитеатр Лименской долины и понял, что все его детские сны, в которых летал он над желтыми холмами и голубыми морями, подспудно были связаны именно с этой долиной, навсегда оставшейся в его под-сознании.
- Саша, расскажите про своего отца, - попросила Оля, когда они по серпантину стали спускаться к радиотелескопу.
- Я очень смутно помню его. Знаю только по фотографиям и большому портрету, написанному маслом академиком живописи Ефановым. Но его сестра, моя приемная мать, которую я с детства называю "мамой Верой", много о нем рассказывала. Он был личностью совершенно незаурядной. Всю войну - от звонка до звонка - провоевал фронтовым разведчиком. Много раз был ранен. За сутки до начала Курской битвы отец притащил "языка", который дал нашему командованию очень ценные сведения. За это его наградили орденом Красного знамени и именным оружием.
- Неужели шашкой в золоченых ножнах? - спросила она.
- Нет. Трофейным никелированным "Вальтером". Это был не пистолет, а произведение искусства. Весь резной, с рукояткой, отделанной слоновой костью. Как говорится, вещь в подарочном исполнении.
- Вы его видели?
- Нет... Мама Вера о нем рассказывала. Впрочем, может, и видел - но не запомнил.
- А где сейчас это произведение искусства?
- Не знаю. Скорее всего, после войны отец сдал его в милицию.
Забелин соврал. Он никому, даже маме Вере, не сказал, что лет пять назад, при ремонте квартиры, из-за чугунной дверцы дымохода давно не действовавшей старинной голландской печки вывалился небольшой, но тяжелый сверток, обернутый промасленными полотняными лентами. Рабочие, производившие ремонт, в это время ушли обедать. Развернув сверток, Забелин увидел покрытый слоем солидола красивый пистолет и небольшую картонную коробочку с патронами, которые поразили его больше всего: в их никелированных гильзах были завальцованы слегка удлиненные золотые или позолоченные пули. Он долго рассматривал неожиданную находку, не зная, что с ней делать, потом снова обернул ее в те же промасленные ленты и спрятал сначала в чулане, а после окончания ремонта – в дымоход, на старое место. Об этом, конечно, он не мог рассказать девушке, с которой познакомился только сегодня.
- А что было после войны? - спросила она.
- После войны отец окончил Московский университет, стал астрономом, женился на моей матери.
- Они вместе учились?
- Нет, мама была лет на десять моложе отца. Они познакомились случайно, в трамвае.
- Они любили друг друга?
- О, да! Это была большая романтическая любовь. В этом смысле я - дитя настоящей страсти. Жаль, что они так бессмысленно погибли...
- И я росла без отца, с мамой.
- Он рано умер?
- Нет, он жив и здоров до сих пор. Когда мне было четыре года, он ушел от нас к другой женщине.
Внезапно Оля остановилась и показала рукой на большую, одиноко стоявшую на невысоком холме, крымскую сосну.
- Вот мы и пришли, - сказала она. – Здесь отдохнем и съедим ваш арбуз. Пойдемте наверх, к сосне. Дайте вашу руку.
Она пошла впереди, не отпуская руки Забелина. По мере подъема все более различимым становился сильный, терпкий запах какого-то ароматического растения.
- Чем это пахнет? - спросил Забелин, - неужели мятой?
- Конечно, - ответила Оля, - это запах горной мяты. Обычно он почти неразличим, но стоит только ногами раздавить хрупкие стебельки, как они незамедлительно начинают источать сильнейший аромат...
Придя к сосне, Оля постелила под ней большое льняное полотенце.
- Располагайтесь, Саша, - предложила она Забелину, - и скорее выкладывайте ваш ар-буз. Нож, надеюсь, не забыли прихватить?
- Нет, конечно.
Он сел на полотенце, осмотрелся. Солнце уже начало склоняться к закату. Его те-плые, слегка оранжевые, лучи ярко освещали гору Кошку, будто прилегшую на берегу моря отдохнуть после удачной охоты.
Оля села рядом, нетерпеливо тронула его руку.
- Нарезайте скорее, - скомандовала она. - Жажда совсем замучила.
Забелин разрезал арбуз; его мякоть была ярко-красной, с рядами черных семечек. Оля взяла большой ломоть, откусила и, втягивая в себя сладкий сок, застонала от удовольствия:
- Какая... прелесть!.. Теперь я буду знать, что такое настоящий арбуз.
Довольно скоро от него остались одни корки. Потом они долго еще сидели под уютным пологом разлапистой сосны и говорили, говорили, говорили, узнавая друг о друге все, что могло интересовать, и только через час увлеченной беседы смогли заметить, что малиновое солнце вот-вот готово окунуться в мерцающие воды Черного моря.
- Нам пора, - заторопилась Оля, - здесь довольно быстро темнеет.
Обратная дорога до санатория уже не казалась такой длинной и путанной, быть может, потому, что шли они быстрым шагом, не задерживаясь для осмотра достопримечательностей. Когда вошли в санаторный парк, ночная жизнь там вступала в свои привычные формы: на танцплощадке репетировал оркестр, а на открытой эстраде начался киносеанс - оттуда доносились пулеметные очереди и глухой топот кавалерийских эскадронов.
- Ну вот, и кончился день, - с налетом грусти сказала Оля, остановившись у дорожки, ведущей к главному корпусу санатория. - Спасибо за приятно проведенное время. Еще вчера я и подумать не могла, что грядущий день будет таким... хорошим.
- Знаете, Оленька, я верю в судьбу. Нам суждено было встретиться в этом райском уголке - и мы встретились.
Она подняла на него свои большие влажные глаза, в которых отражались ярко горящие фонари, и в ее нежном взгляде он прочел то, чего не нужно выражать словами: это был взгляд женщины, сердце которой поверило в любовь и грядущее счастье.
- Саша, я тоже рада, что мы встретились, - просто сказала она.
- Оля, а не перейти ли нам на «ты»? – неожиданно спросил он.
- Конечно. Я еще днем хотела предложить тебе это, но не решилась.
- Замечательно! Куда завтра пойдем?
- Я хотела бы пройтись по Царской тропе.
- По Царской тропе? Где это?
- Боже, - рассмеялась Оля, - ты совсем Крыма не знаешь. Завтра все покажу. А сейчас побегу, может, девочки мне что-нибудь приберегли от пропущенного ужина.
- Завтра – где и когда?
- В десять утра, на этом месте.
- Хорошо.
Она протянула Забелину руку, но он обнял ее за талию и привлек к себе. Она податливо прильнула к его широкой груди, потом подняла голову и едва не задохнулась от головокружительной сладости поцелуя, которого не ждала, но очень хотела. Через минуту, мягко отстранившись, она сказала:
- Все! На сегодня достаточно впечатлений. До завтра!
- До завтра, Оленька!
Каблучки ее босоножек мелко застучали по бетонным плиткам дорожки, и вскоре она исчезла за поворотом аллеи.