Запах солнца. Музыка листьев. Ритм асфальта. Как восстановить картинку той жизни? Я не пытаюсь изощряться в образах и стилях. Я пробую схватить многомерное пространство юного, неопытного, надеющегося, необожженного. Пространство, где помимо свободы двигаться в трех бесконечных, но безнадежно ограниченных направлениях, есть еще двусторонняя дорога времени, блестящая плоскость ароматов, кубы музыки и синкопы цвета…
Мне удастся, обязательно удастся вложить себя в объемный паззл как единственно правильный элемент, который, случайно сорвавшись, закатился в пыльное одиночество под диван, а спустя много лет извлечен на свет, состыкован с соседними гранями, нотами и оттенками… И тогда я естественно вольюсь в неразрывный массив времени и событий… И вдохну запах пористого асфальта. В ритме солнца. Под музыку бесстыдно нежных тополиных листьев маленького майского цвета…
…Нам по пятнадцать. Джон, как и я – класс фортепиано. Ленька – скрипач. Юрик – аккордеон. Знакомы не только по музыкалке. Трое из нас - Юрик, Джон и я – учимся в параллельных классах в 20-й школе, что через два квартала от музыкалки. Ленька и Джон живут в одном дворе и знакомы с детства.
Последний год в музыкальной школе еще больше сблизил нас. Внезапно повзрослевших юнцов выдворили из хора старших классов и направили в хор мальчиков: ломка голоса. Неожиданно (для нас в том числе) - наряду с тщательно оберегаемыми штучными волосинками на подбородках - грубеют голоса. Все поголовно перешли во вторые альты. Хором руководит Екатерина Андреевна. Назвать хором мальчиков четырех похрипывающих недорослей было большой смелостью.
Екатерина Андреевна… Маленькая, меньше каждого из нас. Точнее – по плечо каждому. Мы басим и важничаем. Е.А. разучивает с нами «Колыбельную» из «Порги и Бесс». Что это такое для молодого педагога в семидесятых, в провинциальном городе, посреди плакатов бровастого генсека и алых знамен, обрамляющих Доску Почета? Скажем так: Гершвин вместо «Веселой фуги» Шаинского в то время был равен некоторой революции. Хотя нынешним пятнадцатилетним - что Гершвин, что революция...
Маленькая Е.А. энергично дирижирует, заразительно смеется, гневно стучит по крышке рояля маленькой ладошкой... Часто краснеет. Поправляет непокорную челку.
Мы послушны, развязны, снисходительны и робки одновременно. Семь лет, что отделяют нас от нее, возмутительным образом компенсируются сантиметрами, на которые каждый из четверых акселератов превышают молодую учительницу. Нам приходится смотреть на нее сверху вниз. И учиться петь Гершвина.
А вот первоклашки, которые тоже обожают Е.А., могут без стеснения повиснуть у нее на шее после академического концерта. Ну а десятилетние салаги – те вообще регулярно рвутся на концертах поцеловать ее и раз, и два, и, пока... раскрасневшаяся от смеха и смущения Е.А. не отрывает влюбленного бедолагу от себя под хохот прослезившихся родителей...
…На день рождения Е.А. мы решили подарить что-нибудь ну совсем необыкновенное. Скудные финансовые ресурсы резко ограничивали выбор. Кое-как набрав вскладчину несколько рублей мелочью, задумались не на шутку и - все-таки достали, добыли неимоверными усилиями «московский» подарок.
И вот – жарким майским днем шумный квартет двинулся к Е.А. в гости. Впереди музыкального братства – я. Торжественно, почти на вытянутых руках, несу изумительной красоты блестящую коробку конфет «Красный мак», расписанную под Палех. За мной, не переставая трепаться и хохмить – Джон, Юрик и Ленька.
Вязкий лоснящийся асфальт резко сменяется жестким ковром упругой травы с необычно-дробным названием конотоп. Ровный травяной ковер глубоко разрезан причудливыми венами пыльных тропинок. Зависая от непосильных размышлений над очередным шагом, нервно бродят курицы. В несколько приемов склоняют голову набок, провожают нас раздраженной скороговоркой. Тощий хозяйственный петух, замирая над очередной находкой в траве, этаким набором стоп-кадров курсирует в гуще куриного царства и надменно не замечает нас…
Мы пришли на окраину города заводов и пятиэтажек. Туда, где толпятся заросшие метровой крапивой кривые улочки с потемневшими бревенчатыми домами. Где пробегают деловые собаки в репьях и шрамах, снуют эскадрильи специфически наглых воробьев и бесшумно бродят прайды хитроумных кошачьих. Где - в ста метрах от последней троллейбусной остановки - начинается жизнь старого города. Города, который всегда был главным. А пришло время - магазины и кинотеатры стали наступать. Горожане стали получать новые квартиры в домах с газовыми плитами и ваннами. Но Е.А. – иногородняя выпускница музыкального училища. На нее квартир не хватило. Поэтому она, ее муж Саша и маленькая дочка Маша – снимают комнату в частном доме. Нас встречают сени, в которые ведет толстая тяжелая дверь с грубым железным кольцом вместо ручки. В доме - рябые домотканые половики и круглый стол, покрытый клеенчатой скатертью в синюю клетку.
…Мы пьем сладкий грузинский чай и вспоминаем экзамены, академические концерты и многочисленные выступления на областных конкурсах и в подшефных колхозах. К семи вечера незаметно появляется Саша. Приехал из очередного рейса – он машинист на товарном поезде. Такой же невысокий, как Е.А., Саша - полная ее противоположность – светловолосый и негромкий. Тихо сияя, он непрерывно курит крепкий «Казбек», предварительно дважды сплющив мундштук, и смотрит на раскрасневшуюся жену влюбленно и застенчиво, как школьник. Четырехлетняя Маша, не обращая на гостей внимания, живет своей напряженно-кукольной жизнью…
…Два месяца спустя я встретил Е.А. на улице, названной в честь революционера Тевосяна. Урал - хранилище исторических борцов и бунтарей. Здесь нет улицы Пугачева, но есть адреса с именами Сакко и Ванцетти, Вайнера, Степана Халтурина.
- Проводи меня, - просто попросила Е.А. Мы пошли пустыми дворами без маршрута - по велению поворотов и переулков. Е.А. почти взяла меня под руку, но именно почти... Все-таки ученик и педагог...
- Мне Женя сказал – ты в Москву уезжаешь?
- Да, через две недели.
- Наверное, там здорово…А мы остаемся.
- Да я не знаю. Как-то непонятно. Боязно, что ли…
Беседа замерла на несколько минут. Затем Е.А. задумчиво и медленно сказала:
- Ты знаешь, Саша умирает. Рак. Врачи сказали, что осталось немного.
Я потрясенно замолчал. А что говорить? Что двадцать шесть лет - это страшно мало? Что куда денется она - с крохотной Машей, без квартиры и родственников, с мизерной зарплатой музыкального педагога? Е.А., в общем-то, ответа и не ждала. Спокойно и размеренно произнесла:
- У меня сейчас одна трудность. Рассказать Маше, что когда-нибудь папы не будет. Чтобы привыкала.
Здесь она неожиданно рассмеялась. Звонко и – одновременно - внутренне пусто и сухо.
- Знаешь, Сереж, что она мне говорит?
- Что?
Е.А. смешно сложила губы трубочкой и передразнила дочку:
- Не мефай, мама. Я жанята, - кукол одевает...
Трудный, неровный диалог не клеился, натыкаясь на провальные паузы.
- Ну, ладно... спасибо тебе и ребятам. Жене, Леньке, Юрику... Уедешь в Москву - вспоминай...
Мне невыразимо захотелось обнять ее и наговорить каких-нибудь добрых банальных утешений... Но - не обнял. Даже руку не пожал. Торопливо и сбивчиво сказал что-то уместное, и, опустив глаза, попрощался... Чтобы встретиться спустя четверть века.
…Хор мальчиков и юношей «Вдохновение». Так теперь называется «потомок» нашей отчаянной компашки. Е.А. называет их по-своему: «горох» - первоклашки и «бандиты» - выпускники и старшеклассники. Германия, Франция, Испания. Дипломы, овации, премии небольшому отряду в черных костюмчиках и надменных фраках, в белоснежных рубашках и важных бабочках. Под началом маленькой стройной женщины в стильных очках и с непокорной челкой.
Я ждал их на Казанском вокзале. Двадцать пятый поезд. Вагон четырнадцать. Встреча юности.
Под узорчатыми сводами стеклянной крыши Казанского вокзала растеклось, булькая эхом, ленивое сообщение о прибытии «фирменного поезда «Урал» на первый путь. Повторяю…» Изрядная часть вокзального люда, услышав невнятицу репродуктора и сличив информацию с данными электронного табло, рекой хлынула на указанный путь.
Массивный локомотив с мордой разукрашенной стрекозы вальяжно вывалился из-за туманного поворота на горизонте и нехотя пополз к московскому финишу. Морда разукрашенной стрекозы, официально именуемая «головой состава», согласно информации мудрого репродуктора, порождает отсчет нумерации вагонов, в такт этой нумерации пошел и я.
В реальности четырнадцатый вагон оказался двенадцатым. При этом между восьмым и девятым втиснулся вагон-ресторан. Состав еще двигался, а из вагона с немытой табличкой «14» уже посыпался «горох» вперемешку с «бандитами».
Никаких признаков высоко духовного музыкального коллектива. Типичные уральские лыжные шапки, адидасовские куртки, потертые джинсы. Коренастые фигуры. Обветренные скулы. Знакомый Акающе-рубящий говор.
Быстро растущее у вагона нагромождение сумок и чемоданов с прямоугольными выдвигающимися ручками. Каждый из ребят держит в руках большой плоский пластиковый пакет – очевидно, концертная одежда. Странные для адидасовского обмундирования реплики:
- А где мой фрак? Серега, мой фрак с твоим же рядом ехал…
- Екатерина Андреевна, моя папка с нотами у вас?
В этой неминуемой вокзальной суете я угловато поздоровался с Е.А., неловко поцеловал в щеку, поспешно вручил розы.
- Познакомься, Сережа. Это Маша, - Е.А. положила руку на плечо высокой светловолосой девушке, которая глянула на меня с вежливой улыбкой, без тени узнавания.
- Мы знакомы, - пошутил я, - уже более двадцати лет. Все трое рассмеялись.
- Серега, ну где мой фрак? – отчаянный вопрос повторился на терцию выше.
- Мальчики, кто видел Мишкин фрак? – отчетливо, негромко, но так, что все сразу замолкли, - спросила Е.А., сразу оказавшись в центре внимания.
- Да сам растеряха. Всю дорогу по вагонам прыгал. Пусть теперь в джинсах поет…
- Игорь, перестань…- одернула «доброжелателя» Е.А.
- Мама, вот он, у Егорки, - звонко проговорила Маша, указывая за гору поклажи, невысокой плотинкой перекрывшей платформу. За миниатюрной Китайской стеной из чемоданов, сумок и коробок твердо стоял маленький человечек в джинсовом костюмчике. В одной руке он держал пластмассовый автомат с рубиновой лампочкой на торце ствола. Другой рукой крепко сжимал металлический крючок плечиков, упрятанных в большой походный пластиковый пакет и несущих на себе, видимо, злополучный мишкин фрак. Фрак под защитой пакета, очевидно, чувствовал себя неплохо. Но сам пакет, существенно превышая рост обладателя автомата, основной частью распластался по грязному перрону, частично погрузившись в мелкие осенние лужи.
- Егор! А чего же ты молчишь, - Е.А. присела на корточки, заглянула под козырек кепки цвета хаки, и потрясла малыша за руку.
- Бабуфка! Не мефай! Я папы Мифы фрак охраняю! – серьезно сообщил человек.
- Знакомься, Сереж, - это следующее мое продолжение. А вот и зять, Миша, - Е.А. представила мне стройного брюнета, смущенно притулившегося около Маши.
- И что – все ваше семейство путешествует с вами на гастролях?
- Миша поет в хоре. Егорка обучается пению. А Маша… Ну куда они без Маши? – рассмеялась Е.А.
…Мы сидим с Е.А. в маленьком кафе на Арбате. До самолета есть немного времени. Она греет руки над чашкой кофе. Негромко играет джаз.
- У вас много взрослых ребят в хоре…
- Они возвращаются после окончания школы. И занимаются вечерами. И ездят на гастроли. Некоторым по двадцать пять-двадцать восемь лет. Вот, Миша, например. Кстати, Машин одноклассник. Мы с Сашей тоже в одной школе учились…
Е.А. помолчала. Поправила привычным жестом челку.
- Я все вспоминаю тот день рождения. Смешно. Когда мы с Сашей попробовали ваши конфеты, я была просто в восторге. Так мне понравилось. А Саша сказал: «Странно. Когда я служил в Москве, покупал однажды «Красный мак». Вкус у него какой-то не такой…»
- Ну да… У нас же такие конфеты не продавались. А мы очень хотели вам подарить настоящие московские конфеты. В настоящей московской коробке. Джону отец привез из командировки этот «Красный мак». Конфеты Джон съел, а коробка осталась. Вот мы и купили «Агат» на развес, по пять с половиной рублей. В «Октябрьском», что рядом с булочной. Потом поштучно развернули, фантики с фольгой выбросили. А конфеты вложили в коробку, в фабричную штамповку. Коробку заклеили. Правда, покупать пришлось дважды: пока каждый попробовал, четыре штуки осталось…Еще раз скидывались.
- Эх вы, балбесы мои любимые… Как тебе Москва? Нравится здесь?
- Да, - соврал я.
- Ну, пора. На самолет опоздаю. Еще артистов надо покормить. Знаешь, на обратном пути нас не встречай. У тебя и так дел много…
- Да что вы! Обязательно встречу, какие разговоры…
… Через две недели Е.А. с ребятами была проездом в Москве полдня. По пути из Мальты на Урал. Я встретиться с ней не смог. Дела.
У меня на рабочем столе лежит диск с записью концерта на Мальте. А я слышу негромкую песню в медленном синкопирующем ритме. Вокруг - приземистые постройки, серые неказистые домишки, узкие улички и тупики негритянского квартала одного из южных городов Америки. Это звучит Summertime – песня бедной негритянки Клары, которая теплым летним вечером убаюкивает своего маленького сына и ждет мужа с работы. Но поют эту колыбельную четыре подростка, старательно выводя каждую ноту, аккуратно следя за руками дирижера – маленькой женщины с непокорной челкой.