В такой день, такой солнечно-непринужденный, теплый день, словно уходящее все ближе в прошлое лето чихает вслед чуть замешкавшейся осени, хочется даже не писать, - петь. Не романсы, не бардовский бас или щебет менестрелей, даже не "Последнюю Осень" ДДТ, хочется куда большего, чем "васильковый" Сплин, чем пушкинская "русская хандра". Нечто, теплее молока с медом и проезжающей мимо маршрутки, обдающей воздухом промасленным легкими людей ехавших куда-то. Ведь совсем не вдохновенно пинать листья, отрешенно смотрящие на небесную глубину, моргающую им в переплетении подошв.
В такой день приятно дышать сердцем, подернутым холодком одиночества. В такое утро хочется проснуться одному, кажется впервые за много-много лет, в остывшей постели не страшно ощущение полупустоты.
Все становится совсем другим.
А ближе к вечеру обуревает непреодолимое желание вырваться из рамок предрассудков, мнений, разочарований, опасений, что едкой ржавчиной въелись в сознания прохожих. Вот бы сорваться с обрыва масок и прозрачности проплывающих мимо людей, взять бы и разочароваться с страхах затюканной души и недостойности врагов. Настолько противоречиво, противоестественно, что хочется гулять по ночным зеркалам города, курить ванильные сигареты и кутаться в шерстяное пальто. Смотря в глаза проплывающих теней таким же подернутым ноябревой туманностью взглядом.
Отчаянно хочется столкнуться плечами и с тихим "Простите" на перекрестке глаз - легко улыбаться, шекспировскому образу с "парижевыми" настроениями узеньких улочек и красных роз обернутых газетой... Когда "Вангогово" Ширкановой пронесется последними строчками:"...когда пол мира дразнит своей неспетостью, а мне и на тебя не хватает слов." И замереть на мгновение осознания окрыленности этой вдохновенностью на междустрочии строк - замереть, и выбиться из потока.
Но завтра будет уже другой Ноябрь и эта трепетность так же останется в памяти позавчерашней осени, с позапрошлыми листьями...
Ну что же? Остается шарф, и потертые перчатки, и остывающий дома чай, все так же хранящие эту ветреность. И это не станет дурацкой привязанностью к памяти вещей, ведь это хранится в сердцах, непременно в сердцах, непременно всегда, даже когда вещи износятся, а листья ослепнут от бликов звезд.