ПОСВЯЩЕНИЕ
Последние домишки «Рудошки» (гора Матюшенко, а ранее Рудольфова гора) остались позади. Далее узкая каменистая пыльная тропинка вела вниз в балку, сбегающую к Карантинной бухте.
Стайка босоногих пацанов двигалась по ней гуськом, каждый нес с собой небольшую «торбочку» с немудрящим харчем. Опустившись в балку, тропинка круто поднималась вверх, пересекала шоссе и шла дальше через лысый пыльный холм, разбитый гусеницами старых танков Т-34, на которых упражнялись молодые солдаты. Перевалив через холм, пробегали мимо нескольких домишек, а там уже начинались седые морщинистые стены древнего города Херсонеса.
Босым пацанским пяткам осталось немного прошлепать по заветным тропинкам и улицам города,и вот оно – МОРЕ! Последние сотни метров таят неприятные сюрпризы, так как тропинки бегут среди вреднючего ползучего растения, у которого вместо ягод мерзкие шарики по величине как горох, усыпанные крепкими шипами. Это «барбосы», лютые враги мальчишек, они с вожделением впивались в пацанские пятки и пальцы. Ох, и больно, черт побери!
Море! Кто "греет воду"?! Кто-то должен быть первым. И понеслось: кто «калдыбочкой», кто «ножками», кто «головкой»… Однако тощие тела долго тепло не держали, шпанята быстро "ловили дрожака" и выползали греться на горячие камни. Залегли, а едва согревшись, - снова в воду. Разбавлялось это действо легкомысленными попытками что-нибудь поймать на крючок, вытащить краба, надрать ракушек, а также изготовлением из солдатской махорки гигантских самокруток – козьих ножек - и степенным их выкуриванием. Когда рядом не было взрослых и, особенно, девчонок, обсуждение текущих дел, выяснение отношений и философские
размышления о жизни оформлялись звонким, виртуозным, как восточная вязь, набором фантастических матюгов. Боцмана на флоте могут отдыхать! Но при девчонках ни-ни, никогда. Этикет не позволял. Железно. Не то, что нынешние бандерлоги. Вечером вконец измученные, пропаленные солнцем, просоленные морем, обветренные, черно-коричневые,с выгоревшими до соломенного цвета «бошками», тащились домой.
И я был там, среди этих шпанюков. Нам, пацанам, несказанно повезло – у нас в жизни был послевоенный Севастополь. Маленький, почти полностью разрушенный, закрытый, а поэтому тихий военный городок. Вдоль моря он заканчивался на берегу Стрелецкой бухты, а на «Рудошке» - там, где сейчас троллейбусный парк. Далее в сторону Омеги, Камышовой идо Фиолента расстилалась «степуха» - бескрайние пустынные неглубокие балки с редкой кустарниковой порослью. Это была наша таинственная влекущая прерия, которая сбегала в совершенно безлюдные, волшебные бухты с кристальной водой. Соседские пацаны собирались небольшой компанией и отправлялись в странствия. «Скубали» артиллерийский порох,
которым была усыпана земля, и рыли в старых окопах патроны. А вечерами все это жглось и взрывалось – фейерверк.
В один из таких походов добрались дальше обычного, шли долго и вышли на обрыв над морем в районе мыса Фиолент. Вот это было впечатление! Стояли, оцепеневшие от красоты, раскинувшейся внизу, под обрывом. Был полный штиль, вода необыкновенного изумрудного цвета, совершенно прозрачная, дно было видно далеко от берега. Не оторвать глаз. Прошло вот уже более полвека, а ощущение восторга от увиденного великолепия свежо в памяти по сей день. Вернувшись домой, я схватил свои акварельные краски и изо всех сил старался нарисовать это чудо. Помню, что досадовал, что не хватало оттенков и яркости красок, да
и умения - не получалось как-то.
В другой поход, после ночевки на дальнем от города берегу Камышовой бухты, пересекли ее на самодельном «корабле» под парусами. Нашли огромное бревно, метров 6-7 в длину и в диаметре чуть более полуметра. Прикрутили параллельно к нему доску на поперечных палках, чтобы бревно не крутилось, паруса изготовили из своих байковых одеял. Ветер был попутный. Полный вперед! Немного гребли, помогая парусам, - вот это был класс! Ширина бухты в том месте была около километра. После высадки очень трудно было уйти и бросить НАШ корабль, ноги не шли.
В общем, мы жили у моря и жили морем. И неотъемлемой его частью, ставшей почти синонимом его, был Херсонес. Для меня он был магическим местом, он будоражил мое воображение, моя душа растворялась в нем, и он лепил, создавал меня.
Клятва верности херсонеситов, вырубленная на каменной плите, белый искрящийся
полупрозрачный мрамор колонн древних храмов, гробниц и алтарей гипнотически манили к себе, призывая постичь и понять их вековые тайны. Серые ноздреватые, насквозь пропитанные солнцем и продутые соленым, с запахом водорослей ветром камни древних жилищ спокойно и мудро взирали на нас, смешных человечков. Бескрайний, манящий иссиня-синий простор, грозный рокот прибоя, шипение белоснежной пены на верхушках лазурных волн, волшебная тишина и гладь штиля, фантастический бело-голубой огонь, полыхающий вокруг тела пловца августовской ночью, широко распахнутые яркие глаза звезд, и туманный, тревожащий душу
след Млечного пути – все это вместе взятое причудливо слилось воедино, глубоко проникло в каждую клеточку моего существа и подарило мне великое и прекрасное ощущение жизни.
Скажу вам по секрету, Херсонес - это не мертвый город, он живой! Хотите удостовериться? В нем нужно тихо, не спеша побродить в безлюдный день бабьего лета, или рано-рано утром весной, когда нет пляжной и всякой прочей праздной саранчи. Всмотритесь в остатки домов, двориков, колодцев и ванн для засолки рыбы. Пройдите по главной улице города, найдите пару черепков глиняной посуды или черепицы, крепко сожмите их в руках, присядьте на теплую каменную плиту стены какого-нибудь дома, закройте глаза, замрите и прислушайтесь. Вы
услышите голоса и смех древних людей, обитавших там, увидите и почувствуете, какие вина плескались в их амфорах, запах их румяных лепешек и запеченной на решетке рыбы, как пищит свежая устрица, залитая лимонным соком, на ваших зубах.
Откройте глаза, всмотритесь в конец улицы и увидите, как ветер развевает их пестрые туники и плащи, курчавые волосы и бороды. Загляните с пригорка в Карантинную бухту: вам откроется, как под гомон и крики разгружаются и загружаются торговые корабли, бережно несут амфоры с вином и маслом, тащат тюки со всевозможной начинкой, как, хлопнув на ветру, надулось тугое пузо паруса и, слегка накренив, понесло кораблик из бухты в синюю даль навстречу неизвестной судьбе. Счастливого плавания вам, моряки!
Подойдите к крепостной стене, прислонитесь к ней крепко, не шевелитесь. Перед вами промелькнут картины черного времени войны. Отчаянно в смертельной схватке рубятся защитники города, кругом растерзанные тела погибших, горькие крики и плач угоняемых в рабство женщин и детей, запах крови, гари и дыма сожженных и разграбленных жилищ... Но пройдите через крепостные ворота за стену города, оглянитесь и, о чудо, вы увидите, как город снова возрождается из пепла, стучат кирки каменщиков и топоры плотников, поднимаются новые жилища и храмы. Сколько раз это все повторялось в сумраке веков!
Дорогие мои друзья, я, конечно, немного погорячился, сказав, что город вот так сразу откроется вам, и вы сможете погрузиться в его вечно живую ауру. На деле это не так просто. Нужно, чтобы вы заранее соответствующе настроились и очень хотели увидеть его жизнь и даже заранее, хотя бы немножко, любили его. Тогда вы станете посвященным.
Я любил его всей моей пацанской душой, поэтому он впустил меня. Сделал он это так: подбросил мне на тропинке осколок ручки амфоры с четким отпечатком живого пальца древнего жителя города. Когда-то какой-то мудрый гончар решил не заглаживать его и этим послал свое приветствие через многие века другим человекам. Тому, кто поймет, увидев. Я долго жадно всматривался в этот отпечаток живой плоти и вдруг увидел сам палец, теплый, сильный, загорелый, измазанный глиной, потом всю руку и, наконец, улыбающееся мне лицо гончара. Я
крепко-крепко сжал осколок амфоры и увидел живой город.
И еще, эти древние камни Херсонеса открыли мне великие имена Олимпийских богов, и я принял их, глубоко почитаю и люблю. Они звучат для меня как лучшая музыка: Зевс, Посейдон, Аполлон, Гелиос, Арес, Гермес, Гея, Гера, Афина, Афродита, Фортуна, Ника, Немезида, Артемида, Кайрос, Амур, Дионис и многие, многие другие. Такой же музыкой звучат имена и древних героев, поклонявшихся им и испытывавшим их гнев, любовь, покровительство или презрение. Одиссей, Ахиллес, Геракл, Агамемнон, Персей, Аякс, Тесей, Беллерофонт, Ясон и Мелеагр... - всех не перечесть. Это целый мир страстей, удач, поражений и предательства,
геройства и любви.
Спасибо тебе, родной Херсонес.
Эта музыка пела во мне тихо и прекрасно, боги видели это, усмехались и однажды подмигнули Морфею: ладно, покажи ему кого-нибудь из нас. Во сне Морфей представил мне Афродиту. Я стоял, прислонившись правым плечом к грубой каменной стене, сложенной без раствора, и смотрел на восток. Стена была мне по плечо, солнце только-только показалось из-за горизонта. На верхней кромке стены шагах в десяти невесомо стояла прекрасная Афродита и смотрела на меня. Я стоял совершенно оцепеневший, не отрывая глаз от ее лица. Ощущение, которое пронизывало все мое существо, трудно четко описать словами. Это была какая-то
смесь восторга, преклонения, красоты и неописуемого счастья. В жизни такое не встречается.
Это было абсолютно реально, так сильно и глубоко потрясло меня, что потом я никак не мог считать увиденное сном и верил, что я действительно ее видел каким-то чудом, - и все тут. Я никогда никому не рассказывал об этом, хранил в тайне всю свою жизнь до сего момента. Только временами с благоговением извлекал из памяти это видение, чтобы снова на короткий миг пережить то необыкновенное и прекрасное ощущение. Это был мне знак, этим боги сказали мне: «Бобин, мы знаем, что ты поселил нас в своей душе и сердце, и ты теперь не один. Знай: мы есть, мы тут, мы рядом».
НЕ ОДИН! УРА!!! Мне здорово повезло, друзья. Семь тысяч дохлых кошек и собак, - как говорят англичане.
ПО НИТИ СУДЬБЫ
«Говоришь, без памяти любишь море, ну что ж…» - прошелестело где-то высоко в небесах. И суровые, неприступные богини Мойры, которые прядут нить судьбы каждому, принялись крутить и мою, обильно смачивая ее в соленой океанской волне, тихонько напевая:
«Покрепче, парень, вяжи узлы.
Беда идет по пятам.
Вода и ветер и сегодня злы,
И зол, как черт, капитан».
Я как-то не собирался стать моряком, обрести такую профессию, но как бы то не было, жизнь постоянно и неуклонно, согласно свитой на небесах нити, загоняла меня на палубу различных судов в разном качестве и в разное время.
Так вот хлебнул я, братцы, полной мерой черного до потери пульса, но в чем-то лихого труда матроса тралового флота с его двенадцатичасовым рабочим днем без выходных по 6 месяцев подряд, и опасного до красной черты по шкале поджатого от страха хвоста, требующего предельной собранности, организованности и знаний, труда капитана подводного аппарата. Даже работая тренером симпатичных морских млекопитающих – дельфинов, приходилось выходить в море на больших и малых судах, резиновых надувных лодках, чтобы ловить это хвостатое чудо природы или с его помощью искать на дне потерянные торпеды, мины, головки авиабомб.
За эти годы плавания, как поется в песне:
Эх, сколько видано, перевидано,
Вспомнить будет о чем.
Всего не вспомнить и не рассказать, а пару-тройку курьезных случаев можно.
Отработал я 2 года преподавателем в высшем военном училище, в народе называемом «Голландия», и, озверев от ничтожной оплаты труда в 105 рублей в месяц, решил «подтянуть штаны», заработать кое-что в новом, только-только начинавшем налаживаться в Севастополе океаническом рыбном промысле. Люди были нужны, морской специальности не было, пошел матросом.
Отправили меня на промысел пассажиром попутного рейса, так как мой «пароход» уже ушел на промысел. Со мной туда добирались еще 3 человека пассажиров на замену на другие суда. С двумя пареньками я как-то немного сошелся. Один из них, как показали дальнейшие события, страдал печальной особенностью под воздействием алкоголя терять «шарики» в голове. Обычно тихий, не особенно разговорчивый, спокойно вязавшей узелки-петли на отрезках шпагата (такие шнурки заготавливали огромными пучками, на промысле ими обвязывали паки с рыбой). Никакого пижонства, агрессивности, гонора. В общем, тихий хлопчик.
Перешли экватор, люди «приняли на грудь», как положено. Тут хлопчик преобразился: стал злобным, агрессивным и подрался со своим попутчиком, погрыз ему спину зубами. Следы были как на недоеденном яблоке. Старший помощник капитана проходил по коридору мимо каюты, где шло поедание одного матроса другим, и откуда неслись дикие вопли. Ворвался в каюту, остановил действо. Хлопчика связали. Лежит, испускает ругательные слова. У каюты толкутся несколько любопытствующих индивидуумов. В общем, ЧП, которого никому не надо.
Спустя некоторое время разъяренный старший помощник на свою беду снова прибежал в каюту, меча гром и молнии: «С первым встречным пароходом отправляю тебя, говнюка, домой, в управление!» А это всё - визу закроют, тогда строго было. Но не учел, бедолага, что экипаж – это огромный змей с сотней пар глаз, который видит все, что творится в любом закоулке судна. Грешен был старпом, вертелся, и небезуспешно, вокруг одной премиленькой красотки, сотрудницы Института биологии Южных морей, которую послали с научной целью в командировку
на промысел. Но товарищ старпом, конечно, не имелся в виду как объект для тщательного биологического исследования и получения волнующего ответа на вопрос: «Ой, а что это у ва такое, миленький?!»
Поэтому в ответ на грозные крики старпома герой, крепко скрученный веревками,
приподнялся и молвил: «А я как скажу в управлении, что ты здесь с научницей любовь крутишь – твоей визе тоже конец!» Очень плохое, нецензурное слово прорычал старпом и улетел пушечным ядром вдоль коридора. Крепко, крепко берегли нравственность партийные комитеты в то время. Утром героя развязали, и он снова тихий-тихий сидел в углу и вязал узлы-петельки на шнурках и дивился, слушая рассказы о себе.
Прибыли на промысел, повезли меня на мотоботе к моему судну. Я одел на себя купленную дома брезентовую матросскую робу, белую, такую уже не дают на флоте, на ногах новенькие кеды, ну, почти адмирал. Нужно было красивым взойти на борт своего парохода.
Готовлюсь влезть по штормтрапу, выбираю момент. Волна бросает бот вверх-вниз и влево-вправо, как в песне:
«Волна качается и плещет,...
Не то, что рельсы в два ряда…»
Теряю равновесие, падаю и проваливаюсь между пайолами, решетками бота, которые моторист приоткрыл для дела. Погружаюсь в черную жижу отработанного масла и соляра почти по колено. Прощай, мой адмиральский костюмчик! В тяжелой печали продолжаю падать и хватаюсь правой рукой за планширь борта бота. Кто-то рычит, хватает меня за шиворот и отрывает от планширя, и в этот момент бот врезается именно этим местом планширя в борт судна с противным звуком – «хрясь». Я совсем растерялся от такой своей корявой неловкости, ухватился, наконец, за штормтрап и полез наверх, даже не рассмотрев и не поблагодарив того «кого-то», кто только
что подарил мне кисть правой руки. Если бы не он, она осталась бы там, размазанная ржавым пятном на борту судна, а у меня вся жизнь сложилась бы совсем по-другому. Но, видимо, на небесах было решено, что вторая клешня мне еще очень и очень понадобится, и Мойры не стали вплетать ворсинку этого события (отрывания моей правой кисти) в нить моей судьбы, я просто получил легкий пинок под зад – помни, паренек, узлы вяжи покрепче, ты вышел в океан!
А ВЫ ОТДЫХАЛИ В ЯЛТЕ, ГОСПОДА?
Право, райское местечко, доложу вам!
Вот так, шлепая черной грязной ногой, с кислой растерянной рожей вступил я на борт своей галеры, носившей романтическое название РМТ «Ялта». Юмористы, блин! Приятного отдыха, Бобин, на нашем курорте!
Народ на флоте шустрый и своей выгоды и возможности отскочить от наиболее гнусного рабочего места случая не упустит. Я это знал. Я получил нужную робу, в том числе, к большому несчастью, сапоги на размер меньше моего, подарочек от испанских инквизиторов. Мое рабочее место - рыбцех, участок, где из морозильных камер выкатывают тележки, набитые противнями с замороженными брикетами рыбы, изымают брикеты, пакуют их в картонные паки, обвязывают шнурками шпагата и отправляют в трюм.
Пару слов о технических устройствах, это необходимо, чтобы понять дальнейшие события.
«Тележка» - это стальная клетка с полочками для противней с рыбой. Она подвешена к монорельсу под потолком цеха и скользит на роликах. Чтобы заставить тележку двигаться, на монорельсе нанесены зубчики, а на тележке есть приводной механизм с шестеренкой. Чтобы заставить шестерню вращаться, применяли чудо-прибор, переносную «турбинку», к которой присоединен резиновый шланг, подающий сжатый воздух. Эта железяка весит около 15 кг, ее рывком поднимали, одевали на шток приводного механизма тележки, открывали подачу воздуха, раздавался чудовищный вой, перекричать который невозможно, если стоишь рядом, и тележка медленно ползла к цели.
Ну, чисто бильярд! Хотя я и имел хорошую физическую подготовку, к концу вахты был совсем никакой. Это был 1000 и один наклон. Противни на полках лежали не только на уровне груди, но и до самого пола. Попробуй, выдерни их оттуда снизу, разогнись и брось. В общем, пекло. Не зря место пустовало, ожидая меня. На других судах я такой бестолковой организации не встречал. Там брикеты вынимали вдвоем, и часть времени я бегал выкатывать из морозильной камеры тележку. Разнообразная работа, переключаешь группы мышц. Работаешь легко и просто, как говорят: «Нечего жевать!» После полутора месяцев тысяченаклонного труда на курорте «Ялта», как выпускник Киевской физкультурной бурсы, имевший понятие, что такое перетренировка, и привычку наблюдать свое состояние, понял, что нахожусь на опасном пределе, сердце можно загнать. Однако, упрямство спортсмена и врожденное пижонство, не позволяли попросить мастера на пару недель переставить меня на не такую энергоемкую операцию. Кончилось бы неприятностью, но выручил случай. Великий фарт, перекур!
Судно сняли с промысла дней на десять и отправили в ближайший нигерийский порт на выгрузку готовой продукции. Порт называется Харкорт. Стоит он не у самого океана, нужно немного подняться по реке. Пару дней постояли у основательного большого причала, а потом нас вытолкнули еще выше по течению на какой-то мелкий утлый причалишко Т-образной формы, к макушке которого, длиной около десяти метров, наши мореходы мастерски ошвартовались. Рядом находилась африканская деревенька с убогими хижинами, покрытыми соломенными крышами.
Жители – лесорубы, где-то в верховьях реки заготавливали ценную черную древесину, и она штабелями лежала недалеко от причала. К борту судна иногда подходили цельные долбленые пироги, на которых негры привозили нам на «ченч» бананы, кокосы, ананасы. Меняли на «парфьюм», наш дешевый одеколон, сгущенку, мыло.
В один из дней подошла к борту на такой пироге здоровенная «мамми», ручищи по плечи обнажены, по толщине с мое бедро. Гигантский бабец! Торговалась люто, запрашивала много больше других, дело никак не шло. Тут появился моторист Петя, недавно служивший на флоте мичманом, пижонисто-ершистый паренек, не растерявший еще военно-морскую привычку кого-нибудь из мелочи построить, наскочить петушком. Растолкал мужиков, протиснулся к
борту, вошел в клинч с мамми. Та стоит на своем железно, как Сталинград. Петя взвился: «Ах, так, а ну вали отсюда!» И гневно так и решительно делает жест рукой – отвали от борта. Мамми с легким недоуменьем смотрит на него, застыла. Петя делает свирепое угрожающее лицо, изображает попытку перелезть через фальшборт (за ним площадка всего в полутора метрах над водой) – дескать, вот перелезу и разнесу в мелкую крошку. Мамми вывешивает на лице плотоядную хищную улыбку, берет в правую руку весло, а левой ласково так манит его к себе – иди-ка сюда, миленький. Лопасть весла имеет форму очень сильно
вытянутого сердца и заканчивается острым концом – чистое копье. Дальше все развивается по сценарию премилого фильма «Белое солнце пустыни», когда бравый подпоручик вылетает из окна дома таможенника Верещагина, мешком падает в песок, вскакивает, одергивает помятые мундирчик и лицо, деловито изрекает: «А у них гранаты не той системы», - и быстренько исчезает.
Толпа у борта, хоть и настроена добродушно-созерцательно, однако чувствует, что эта гориллочка как-то чуть-чуть боднула наше самолюбие. Неплохо бы рассчитаться – держись, красотка, моряк любит пошутить. «Мамми, мамми!» - вдруг раздается громкий крик, одна фигура наклоняется над фальшбортом, задушевное лицо тянется к мамми. Толпа замирает. «Мамми! – раздается крик-шепот – мамми, джиги-джиги, джиги-джиги. Окей?!» Лицо фигуранта умоляет и
подмигивает. (Что такое джиги-джиги? Так во всех портах - африканских по крайней мере - обозначают любовные развлечения.)
Мамми напряглась как пружина, потом вскочила на ноги, рискуя перевернуть лодку, указала на горы бананов, ананасов, орехов и несколько раз сделала жест руками, как будто все это все это выбрасывала из лодки на палубу судна, протянула руки к моряку, показывая – иди ко мне, иди ко мне – крича при всем этом: «Джиги-джиги, окей, джиги-джиги, окей!». Глаза ее горели, мамми дымилась. Над палубой грохнул счастливый хохот команды, забившей ответный гол. Вот теперь ничья, мамми, счет один-один. Поняв, что это был грубый розыгрыш белых мерзавцев, мамми с досадой шлепнула веслом по воде и отвалила от борта.
Хорошо отдохнули, отоспались, пожевали вволю экзотических африканских плодов. Теперь можно снова нырнуть в свое мрачное подземелье и под круглосуточно висящий в воздухе боевой клич промысловиков – «Давай, давай!» - метать и метать эти хреновы противни. Теперь прорвемся! Ведь осталось всего полтора месяца промысла, а там и спокойное плавание домой. Потом, когда остался где-то позади во времени курортный пароход «Ялта», тело, каждая мышца еще долго и прочно хранили память об этом изнурительном бое с весом и усталостью.
Однажды, когда я уже был на другом судне, работал на другом рабочем месте, по случаю зашел в цех, где пареньки, как мне показалось, очень уж неловко и нетехнично толклись между тележкой и столом, укладывая противни. Я немного постоял, посмотрел, вспомнил былое, не утерпел, подошел к ним и сказал: «Парни, хотите я покажу, как мы работали на «Ялте»?» «Ну, давай» - сказали парни. Я стал к тележке и показал им кино с бильярдом в высоком темпе. Когда восемь штук торпед одна за другой, четко как в цирке, весело отгрохотав, в два ровненьких ряда улеглись на стол, пареньки с суеверным изумлением поглядели на меня, гмыкнув «Ну, ты даешь!» - застеснялись, а я как Юл Бриннер вразвалку, оттопырив пальцы, покинул сцену.
КРУТОЙ ПЕРЕПЛЁТ
В нашей вахте на курорте РМТ «Ялта» работали пареньки по имени Петя, Босик, Иван и еще один, его имени не помню. Так вот вокруг этих троих развернулись интересные события, завязанные морским узлом судьбы.
Иван гонял полные тележки по цеху из морозилки к нам и пустые на заполнение. Босик и Петя паковали брикеты. Море – это почти всегда качка, а когда флотоводцы в рубке заложат крутой вираж, загоняя косяк рыбы, судно так укладывалось на волне набок, что становилось страшно. Вот тут тележка могла лететь по цеху сама без привода, как паровоз, сметая все на пути, поэтому на нее ставили специальный стопорок. Петя в суматохе этого не сделал. Тележка бросилась по узкому проходу цеха, Босик что-то поднимал на палубе. Тележка зажала его голову между собой и трубой, не оторвала, благо хватило зазора, но сильно разорвала уши, ушибла череп и, как ни в чем не бывало, полетела дальше. Случай, когда безжалостное железо мнет и кромсает тебя в любой аварии, оставляет у людей глубокий, долго не проходящий тяжелый эмоциональный след. Босик, бедняга, около месяца работал забинтованный как мумия.
Вторым на четках времени был Петя. Он тащил в руках пачку картонной тары и хотел проскочить перед подъезжающей полной тележкой, дальше стояли пустые. Он проскочил бы, но дело было на вираже, где тележка резко разворачивалась, интервал мгновенно исчез и Петю зажало. Петя орет. Турбинка воет так, что орать вдесятером – не перекричать. Иван сквозь щели не видит бедолагу и дожимает. Я толкнул Ивана – стой, назад! Петя вышел белый, с большими на выкат глазами. Не пострадал – спасли картонные паки, но шок был сильнейший. Это очень неприятно, когда железо старается тебя размазать.
После вахты Петька говорил: «Ребята, два часа ноги были ватными, еле стоял». На своем основном рабочем месте эти два битых бедолаги стояли лицом к лицу у узкого, шириной в полметра, столика, укладывали брикеты рыбы в картонные паки, обвязывали шнурком шпагата и толкали пак весом около 30 килограммов в отверстие сбоку от стола на подъемник. Пак поднимался до уровня коридора, проходившего над головами Пети и Босика, там вываливался рычагом-отсечкой на транспортер и ехал в трюм. Транспортер шел вдоль коридора, закрытый от него кожухом. Но иногда из трюма в цех подавали картонную тару обратным ходом транспортера, поэтому в палубе коридора, над головами Пети и Босика, открывался люк, и снималась часть кожуха ограждения транспортера. После приема тары все дверки надо было тщательно закрыть. Петька «протабанил», и никто ему не намекнул, и звоночек судьбы брякнул в третий раз.
Конец вахты. Я уже стою, отдыхаю. Петя и Босик повязали последний пак, толкнули на подъемник, блаженно улыбаются. Пак поднялся наверх, спрыгнул на транспортер, увидел дыру в кожухе и решил:«А не прошвырнуться ли мне по коридору?» - и прыгнул в дыру кожуха, но в коридор не попал, а полетел в следующую дыру, в палубный люк – снова в цех. Между улыбающимися лицами пареньков был полуметровый просвет, вот в этот просвет и влетел пак, аккуратненько так влетел, грохнул по столу, и так застыл, стоя вертикально и удивляясь: «Куда это я попал, блин?» Лица пареньков стали оплывать, как парафиновая свечка, бесформенными потоками и были такими же бледными и безмолвными. В общем - заключительная театральная сценка – к нам приехал Ревизор!
В это время черный гений этих бедолаг, Иван, проносился мимо деловой рысью с корзиной зажимов для противней, ничего не ведая о случившемся. Босик проснулся и тонким голосом заорал: «Стой!» Иван тормознул, задымив подошвами: «Что?!» «На колени, сука, извиняйся!!!» - вопил Босик. Иван ничего не знал и, естественно, ничего не понял, оторопело глянул на Босика, потом как и положено деловому, по горло занятому человеку, послал Босика в
какое-то место с названием на букву Х, а оканчивающееся на несколько Р, или это Иван просто с выражением произнес это слово, и понесся дальше – дела!
Но в один прекрасный день пришла, наконец-то, и очередь Ивана получить свою порцию страха и пройтись по черно-белой ниточке жизнь – смерть.
В цеху рыбы не было. Редкая возможность отдохнуть, выбраться из подземелья на палубу, подышать, поглазеть. Подняли трал, здоровенную колбасу весом 6-7 тонн. Шла «выливка» рыбы из трала в подпалубные емкости. Работа сложная и опасная, находиться в это время на палубе посторонним запрещалась, но мы жались в углу у борта, как можно дальше от трала.
Когда один конец колбасы приподняли высоко над палубой, чтобы рыба вытекала из него, оборвался строп – веревочная петля, крепившая колбасу к грузовому крюку – гаку. Гак резко освободился и с захлестом, как гигантский маятник, понесся над палубой в нашу сторону, нацелившись прямо в лоб Ивану. Спасло Ивана то, что у каждого маятника есть траектория, по которой он летит, и которая определялась, в данном случае, длиной троса от стрелы до гака, и то, что Иван стоял в точке, где траектория полета гака проходила по касательной к его голове. Гак ударил в козырек кепки Ивана, чуть-чуть отклонил голову, нежным касанием рассек кожу головы, обеспечил Ивану легкий нокдаун и весело полетел дальше, крикнув: «Не толпитесь, засранцы, где не надо!» Стой Иван на полметра вперед, голова разлетелась бы на куски. Иван лежит на куче вонючей протухшей рыбы, лицо залила кровь, тралмастер белый, как мел, пинает его ногами и яростно орет на нас, отсылая зачем-то к каким-то матерям. Босик с Петькой были отомщены.
Фамилия тралмастера была Кошкин. Всю свою жизнь он провел на палубе траловых судов среди звеневших от напряжения стальных тросов и потрескивающих капроновых концов. Всегда что-то рвется, падает весьма некстати и неожиданно, унося жизни моряков. Кошкина я потом встретил лет 30 спустя, он собирался на пенсию, рассказывал, что купил домик-дачу под Киевом, и там протекал славный ручеек. Строил планы, как все отстроит и что будет сажать: «Вот сбегаю в еще один последний рейс и уеду…»
Судьба распорядилась иначе. В этом последнем рейсе срезал его, как бритвой, лопнувший стальной трос. Спи спокойно, мореман, тралмастер Кошкин.
ЖОРА КЕРОГАЗ
После РМТ «Ялта» я попал на другое, такого же типа судно «Денеб». Там, в основном, работал не в цеху под палубой, а в траловой команде. В нашей вахте со мной работал один славный парень,
его звали Жора-Керогаз. Он очень любил принять чарку, за что и получил свою кликуху. Коренной
севастополец с Северной стороны. На лице его всегда играла лукавая добрая улыбка и топорщились
жесткие короткие усы. Сухой, жилистый, очень сильный и необыкновенно выносливый – его нельзя
было утомить на работе.
Когда судно идет на промысел, нужно подготовить траловое хозяйство, изготовить множество отрезков стальных тросов с заплетенным петлей ушком, называемым гаша. Операция изготовления гаши называется чалкой. Чалить трос – трудная работа, трос жесткий, упирается, и нужно с большим усилием орудовать специальным инструментом – свайкой. Пробивать ею трос и крутить, пробивать и крутить. Жора мог делать эту работу по много часов, не уставая, под палящим африканским солнцем, иногда коротко перекусывая и хитро поглядывая по сторонам. Он всегда мне напоминал те стальные тросы, с которыми он сам так небрежно разбирался. Такой же жесткий, крепкий, крученый. А на вид так – сухонький паренек, ничего особенного. На это попался один гонористый механик, круглый толстячок. Как-то в свободное время в шутку полез бороться с Жорой и мгновенно оказался лежащим на спине, оторопел, вскочил – а, ну, давай еще! Момент и механик мешком лежит на палубе. Завелся, кинулся снова – результат тот же. Даже рассвирепел мужик, едва увели.
Ну, так о главном. В те далекие благословенные годы Минздрав, исполненный любви к своим чадам племени мореманов, работающим в тропических широтах, для поднятия аппетита, сохранения жизненного тонуса и бодрости духа предписал принимать в сутки 250 граммов сухого вина, что и было обеспечено материально и фактически. Однако в реальной жизни вполне спокойно можно было перетерпеть и не пить свою чарку ежедневно, и, кроме того, в природе имели место быть события, к примеру, дни рождения, к которым нужно подготовиться. Администрация процессу накопления противилась, но народ умудрялся. Наша вахта тоже имела загашник, который мы, приурочив к чьему-то дню рождения, с удовольствием употребили. В нашем распоряжении было четыре часа на отдых, и все это время мы «хорошо сидели» до последней минуты, пока мужики из работавшей вахты не стали барабанить в дверь: «А, ну, выметайтесь на работу!»
Я был уже тепленьким крепко, поэтому, видимо, совсем потерял контроль, и, поднимаясь из-за стола, «на дорожку» проглотил еще целый стакан. К счастью, рыбы не было, пустой трал просто полоскали за бортом. Помню, как мужики под мышки помогли мне добраться до моего рабочего места на самой корме. Доставили, и тут я почувствовал, что все – ухожу в другое пространственное измерение. Надо себя спасать. Полный аут. Лег лицом на прохладное стальное основание кнехта
и затих, ожидая, что холодок сделает свое дело. Вахта была ночная. Тело совсем онемело, стало абсолютно деревянным. Но мысль была в норме. «Интересно, - думал я, - смогу ли хоть какую-либо мышцу заставить сократиться. Ничего, даже палец не могу согнуть. Допрыгался». Единственно, что удалось, так это с огромным трудом и усилием, как будто приподнимал тяжеленную крышку люка,
смог приоткрыть глаза, но только на миг. Они тут же с оглушительным грохотом захлопнулись.
Сколько я так провалялся, не знаю. Чувствую – начинаю отходить, открыл глаза – ночь, звезды, мужики что-то переносят стрелами с борта на борт. Поднялся – ура! – уцепился за трубу, стою и тут вижу: на мостик вышел капитан - не спиться.
Стараюсь не шевелиться и изображаю деловое лицо, провожаю переносимый надо мной груз озабоченными глазами. Мимо протрусил несгибаемый Жора-Керогаз, волоча какую-то хреновину, - трудится паренек. Капитан еще минуту постоял и ушел. Вахта кончилась. Мы отоспались, поели, вышли на новую смену. Пришел смущенный Жора. Мы с вопросом:
- Что такое?
- Да вот, капитан вызывал по поводу нашего банкета.
- Ну, и чего?
- Раздолбал меня. Сказал, что день рождения отметить надо, но и на работе нужно быть в порядке. Вон смотри, говорит, Душко тоже чарку принимал, но на работе держится нормально, а ты «му-му водишь». Чтоб в последний раз!
Народ полег на палубу со смехом.
Позже мне рассказали, что во время той злополучной вахты, когда я, как свежая мумия, смиренно и тихо лежал в своем укромном уголке на корме, Жора вдруг почувствовал, что вроде бы как недобрал чуток. А может, это было от зависти, глядя на меня: «Мужик вон в полном изумлении, а я что ж?» От такой мысли Жора огорчился, сильно затосковал и пошел мыкаться по всему пароходу с выражением глубокого печального недоумения на лице, с трудом перебирая ногами, и еще с большим трудом ворочая языком: «Братцы, у вас нет чего?»
В общем, как говорят по такому случаю на флоте «водил му-му» по полной программе в рабочее время. Прости меня, Жора Керогаз, я ведь не думал тебя подставлять, я просто с трудом старался сохранить вертикальное положение.
ПАРОХОД БЕЛЫЙ-БЕЛЕНЬКИЙ, ЧЁРНЫЙ ДЫМ НАД ТРУБОЙ
Третий пароход, на палубу которого ступила моя нога в поисках удачи и приключений, назывался «Слава Севастополя». Это был не промысловый каторжанский плавучий лагерек, предназначенный для лова рыбы с использованием труда особо опасных преступников, нет! Это было транспортное судно-рефрижератор. На нем готовая продукция с промысловых судов доставлялась в различные порты. По условиям труда и быта разница поразительная! Настоящий курорт! Никакой тебе изнурительной многомесячной гонки за выполнение плана, нормальный рабочий день, легкая неспешная работа. Чистота, никакой удушающей вони от залежалой рыбы и продуктов ее переработки в мукомолке. Просторные каюты на два человека, роскошная просторная деревянная палуба из вечного благородного тика. Было где «прошвырнуться» в свободное от работы время, созерцая проплывающие мимо красоты.
Да, это самое главное – появилось свободное время, которое можно было использовать, читая книгу, сидя в кино в кают-компании, поразмышлять о жизни и вечности, стоя у борта и глядя в бескрайнюю синь. Особенно здорово расположиться на самом носу, улегшись грудью на фальшборт. Корабля нет,
он где-то сзади, ты один, летишь над океанским простором как свободная птица, оставив за спиной все проблемы, условности и цепи беспокойного человеческого социума. Нос слегка нависает над водой впереди корпуса судна, поэтому ощущение полета вполне реально. Внизу прямо под тобой появляются дельфины, жизнерадостные толстяки, которые пристраиваются на гидродинамическую волну, создаваемую судном перед собой, и весело катят на ней, как дети на санках, не шевеля хвостом и плавниками. Развлекаются лоботрясы!
Порой поверхность океана взрывается стайкой летучих рыбок, которые как стрекозы стремительно несутся на своих прозрачных крылышках, веером разбегаясь от судна. Если особенно повезет можно увидеть редкого красавца, короля океанских просторов альбатроса. Пропорционально размера туловища крыло у него раза в два длиннее, чем у чаек и бакланов. Очень узкое и одинаковое по ширине почти по всей длине крыла. Движение воздушного потока над поверхностью
волн он ощущает с абсолютным совершенством, поэтому крыльями не машет, спокойно скользит у самой поверхности воды. Полет его действительно полон царственной грации, и кажется, что ему самому каждое мгновение этого полета доставляет огромное наслаждение. Иногда, чтобы поставить последний штришок в этом великолепии, он опускает одно крыло к воде и чертит самым кончиком пера едва заметную тонкую линию на ультрамариновой груди волны. Это вам автограф, ребята, от истинного мастера. Привет!
Боцманом на судне был Витя, здоровенная детина, удивительно спокойный и доброжелательный мужик. И имел он, однако, одну невероятную особенность. Раздаст работу, разведет братву по местам и исчезает. Вот стоишь, пашешь, причем честно, добросовестно. Смотришь, к примеру, много уже
окрасил, можно заслуженно перекурить. И только ты устроишь свой слегка утомленный зад на какую-нибудь подпорку, только сделаешь пару сладких затяжек сигареты – слегка вздрагиваешь. Рядом стоит здоровенный боцманюра. Вот так ниоткуда и мгновенно из прозрачного океанского воздуха материализовался. Я же видел!!! Он не шел по палубе, не выходил из коридорных дверей, а вот он. Постоит в полном молчании, посмотрит, не шевелясь, что ты там сделал, и вдруг так же испариться. Черт подери! Поднимешься, и снова за дело. А как только снова потянешь в себя «скусный» дымок сигареты и разогнешь спину – стоит рядом! Как часы. Ну, Хаттабыч хренов! Зато никогда не ворчал, не зудил, не возникал, золотой был парень, уважали.
Но однажды я его здорово подвел. У «Славы Севастополя» огромная, на всю ширину судна, высокая носовая рубка. Никакой коррозии и ржавчины на ней тогда не наблюдалась, покрытие в хорошем состоянии, но загрязнилось, закоптилось, запылилось и прочее. Надо навести шик. Рубка должна гореть! Красить? Очень уж большая поверхность, много краски нужно, да и не к чему. Боцман решил – помыть тщательно с содой. На дело был выбран я. Развел я соду каустическую покруче, подвесили мня на беседке (доска на веревках), мою. Драю щеткой с содой. Старательный был паренек и, скажу честно, делал дело с удовольствием, не в обязаловку. Меня передвигают, я драю. На доске надо стоять аккуратно, чтобы не свалиться. Стоишь вплотную к рубке, видишь поверхность только у своего носа, панорамы никакой. Помыл содой, запустили пожарный насос и сильной струей стали смывать остатки соды и грязи. Смыли. Пришел Витя, глянул. Глянул, крякнул и аж присел от досады. Рубка была покрыта разноцветными пятнами.
Дело вот в чем. За долгую историю жизни парохода рубку красили много раз. И каждый раз белила имели разный оттенок, одни кремовые, другие голубоватые, третьи белоснежные. Я так старательно жарил щеткой поверхность, такую ядреную развел соду, что смыл не только грязь, а
и некоторые слои краски, где один, где два. Вот все оттенки пятнами и проявились. А ведь надо было только пыль смыть, Бобин! Получилось как в пословице: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет». В общем, пришлось мне ее красить.
НЕ ПОРА ЛИ ВАМ СМЕНИТЬ ПАМПЕРСЫ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ?
Второй этап моих серьезных океанических походов состоялся спустя десять лет. Но теперь я работал уже в другом качестве. Капитан подводного аппарата - профессия серьезная и опасная. Поэтому этот кусок жизни не был так безоблачно беспечен, задушевен и романтичен.
Хоть и мал подводный аппарат, но на нем есть все механизмы, устройства, аппаратура, системы. Как и на больших военных кораблях. И все это хозяйство обслуживают четыре человека, технари: электромеханик, навигатор, механик и аккумуляторщик. Море, особенно под водой, шуток не любит и не прощает охламонства.
Мировая статистика катастроф на разных подводных судах, от гигантов-атомоходов до наперстков подводных аппаратов, показала – необходимы предельная аккуратность, внимательность, скрупулезность, техническая грамотность. Поэтому технари технарями, но мне, капитану, нужно было самому во все вникать, смотреть, контролировать работу на любой стадии. И я это делал - хотел увидеть и узнать все до мелочей. Технари даже немного обижались, а я на деле доказывал, что не зря зависаю над ними, и не раз исправлял и предупреждал их ошибки. Только так можно почувствовать организм ПА, когда гребешь в глубине, только так рождается хорошая уверенность в технике и в себе.
Однако, вот эта самая уверенность однажды, уже под занавес моей карьеры капитана, когда позади было больше двух сотен погружений, сыграла со мной плохую шутку. Видимо, в какой-то момент переросла в самоуверенность, а та в легкую беспечность и я шлепнул ушами, позабыл о чем пели во второй строке куплета неприступные Мойры на небесах: «Беда идет по пятам!»
Максимальная глубина, на которой может работать подводный аппарат «ТИНРО-2» - 400 метров. Предельно допустимая глубина – 450 метров. Если глубже – раздавит.
Итак, Индийский океан, глубина до дна 1000 метров. Если провалиться ниже нормы – конец. Для того, чтобы аппарат с поверхности, где вода теплая, начал погружаться в более холодные слои, необходимо набрать определенное количество воды в специальную цистерну. Можно накачать насосом, можно самотеком. Для этого нужно открыть два клапана. Первый – главный, кингстон, запускающий воду из-за борта в систему трубопровода, второй – запускающий воду из системы
трубопровода в цистерну. После набора оба клапана надлежит закрыть. Набрал я воды, погружаюсь, второй клапан закрыл, первый – забыл, потому что набирал воду самотеком, что делал очень редко.
Обычно работал насосом, при этом очередность открытия и закрытия клапанов выполняется автоматически и четко. И все бы ничего, если бы второй клапан был исправен, а он давно просил ремонта. Чтобы его хорошо закрыть, нужен специальный ключ-рычаг «обезьяна», а я дожал его от руки и все.
Погружаемся, летим вниз, подходим уже к горизонту 150 метров. Смотрю, по манометру что-то шибко быстро летим, а ведь я даже не толкаю аппарат вертикальными винтами. Насторожился! Начинаю тормозить винтами – никакого результата. Понимаю – слишком много воды набрал, и в этот момент мне в лицо бьет сильная холодная струя. Должен вам сказать, что поступление воды в аппарат – это ОЧЧЕНЬ неприятный факт для подводника, а, особенно, в критической ситуации. Быстро сориентировался, откуда бьет – патрубок вентиляции цистерны, которую я заполнял водой. Ведь для того, чтобы вода заполняла цистерну, необходимо, чтобы воздух из нее куда-то вышел, поэтому его по специальному трубопроводу стравливают внутрь аппарата, а если надо откачать воду, нужно, чтобы воздух снова заходил в цистерну, иначе вакуум не даст откачать воду. Есть специальный клапан, который закрывает эту трубку. Понял в чем дело, цистерна переполнена, закрыл клапан вентиляции, поступление воды прекратилось, протер глаза - продолжаем лететь вниз! Впереди в аппарате работал молодой парень, очень испугался, сунулся ко мне:
- Боря, что делать, чем могу помочь?
- Не мешай, дай сообразить!
Начинаю манипуляции по откачке лишней воды за борт, проверяю положение клапанов – есть, кингстон не закрыт! Сразу стало спокойнее – причина найдена. Запускаю насос, жду, что скорость падения уменьшится – надо время... Нет, летим в черную бездну. Неприятно. Снова проверка, четко и спокойно, положения всех клапанов. Запускаю насос - результат нулевой. Напрягся! А вдруг трубопровод забортный потек, и вода в цистерну идет оттуда? Запустил насос в третий раз – ноль. Малый снова суется ко мне, трясется – что делать, что делать?! Ору уже – не мешай думать!
Подлетаем уже к горизонту 250 метров. Время у меня еще есть, я могу обрезать небольшой аварийный балласт, продуть воздухом балластные цистерны, в самом крайнем случае сбросить, обрезать аккумуляторные батареи, но это значит полностью вывести аппарат из строя.
Время есть и есть опыт держать себя в руках, когда очень сильно попахивает то ли жареным, то ли гробом. Думаю, - я все проверил, прокрутил на борту судна, испытал насос на предмет исправности до предельного давления, все должно работать, в чем же собака? Начинаю снова проверять все клапана – есть! Когда в аппарат пошла вода, я закрыл клапан вентиляции, а когда начал откачивать воду из цистерны, его не открыл, в цистерне образуется вакуум, насос не может отсосать из нее воду.
Открыл клапан. Запускаю насос, короткая пауза, смотрю – замедляемся чуть-чуть, потом больше, больше, стоим! Порядок! Чтобы еще раз удостовериться в исправности системы, погонял воду из одной цистерны в другую, из цистерны за борт, из-за борта в цистерну – полный тип-топ! Можно работать, хотя и хорошо тряхнуло нервы. Еще раз благодарю свой опыт и Посейдона.
Пацан впереди затих, затаился. Натерпелся страху. Он сидит у иллюминаторов, свет прожекторов пронизывает толщу воды перед нами, и хлопья био- и зоопланктона, как снежинки, вьются впереди. Когда аппарат падал, они вихрем неслись перед ним снизу вверх, делая процесс падения аппарата
физически ощутимым и жутким. Спрашиваю: «На каком горизонте будешь наблюдать своих кальмаров?»
Мы по заданию на погружение должны были проверять глубины от 40 до 200 метров, так как кальмар мигрирует в разное время суток то ниже, то выше. Мы работали ночью. Получаю ответ: «Пошли на 150 метров». Поднялись, просит: «Пошли на 100 метров». Поднялись, просит: «Пошли на 40 метров». Поднялись, просит: «Пошли выше». Тут я понял, что его тянет только на поверхность, и ни хрена он не наблюдает, а лежит в тихом шоке. Как в песне: «Мама, я хочу домой!»
Но мы на работе, сорвать погружение деловое нельзя, аппарат в полном порядке. Мне обидно, что я так опростоволосился. Начинаю злиться, говорю:
- Так, парень, у нас горизонт по заданию от 40 до 200 метров, выше 40 нам нехрен делать,пошли на глубину
Включаю вертикальные винты, и летим вниз. Паренек дернулся, бросился ко мне, ухватился руками:
- Не надо, Боря, не надо! Не погружайся!!!
Говорю, как можно тише и спокойней:
- Не волнуйся, я все до мелочей проверил, все нормально, не переживай, все хорошо, работаем.
Уполз парень вниз на свое место, а я исправно гонял аппарат в заданном диапазоне глубин туда – назад положенные три часа, хотя был почти уверен, что наблюдатель был абсолютно слеп.
Закончили погружение, переоделся, поел, хожу по ночной палубе, курю свою носогрейку, перетираю в памяти происшествие. С одной стороны, очень досадно за небрежность, а с другой – доволен, что не сдрейфил, а по-деловому разобрался в ситуации, «как подобает старым морякам». Смотрю, из лаборатории, где сидит научная группа, выходит один из них, как-то осторожно и чуть наклонив голову набок, смотрит на меня, как на упавший с неба метеорит, и говорит: "Ну, вы даете, ну, вы даете". Потом тихонько удаляется в лабораторию. Представляю себе рассказ того парня. Ему действительно было хреново.
Это я, как озабоченный водила-капитан что-то кручу, включаю, выключаю, анализирую, думаю, проверяю, пробую, убеждаюсь в чем-то, у меня есть какая-то точка опоры в душе, я реально знаю ситуацию и действую. А вот он находится в полном неведении, в полной зависимости от меня, и ни в чем не уверен, не может повлиять на события никак в такой вот гнусной, нештатной ситуации. Это действительно тяжелый стресс. Прости меня, паренек, но море есть море, всякое бывает.
ШУТКА - БЫЛЬ, ОДНАКО
Ладно, хватит тяжелых морских рассказов, чувствую, всех утомил. Лучше пару слов о веселом.
Работаю в Океанариуме в Севастополе. Вывезли свое хозяйство: клети, дельфины, надувные лодки, акваланги в район Феодосии. Там есть полигон по испытанию торпед. Дельфин ищет торпеды на дне, устанавливает буйки, мы ныряем с аквалангами для уточнения, что там – торпеда или ржавая бочка. Обеспечивал нас отлично приспособленный для этих целей большой корабль.
Судно стоит на якоре, а мы уходим на надувной шлюпке в район поиска то туда, то сюда вокруг него. Удалялись порой до полутора километров. Однажды закончили уже работу, собрались домой, на борт судна, и тут, как это часто бывает, наш родной, битый перебитый подвесной мотор намертво
заглох. До судна около километра, мы относительно него почти на носу, нас из рубки отлично видно. Машем руками, для убедительности все вчетвером – никакой реакции, не видят.
Погода хорошая, но ветерок есть, и он нас потихоньку уносит от судна. Стали действовать серьезно, запустили аварийную ракету одну, потом другую – никто не шевелится. Мы чуть-чуть поскучнели. Снова беспомощно машем руками – глухо. Сидим, затихли. Тут меня осенила оригинальная мысль. Говорю:
- Мужики, для того, чтобы привлечь к себе внимание вахтенной службы в рубке, мы должны подать такой сигнал, чтобы он встряхнул сонного моряка от макушек до пяток, мгновенно пробудил его, как удар электрического тока. И сейчас мы его, мерзавца, подцепим крючком за самые… (ну, эти!). Тут у меня есть такое сигнальное средство.
Парни смотрят недоверчиво, а я тожественно извлекаю на свет из ящика для ветоши (старое тряпье для обслуживания замасленных деталей мотора) огромный, целехонький розовый атласный лифчик, сшитый под размер шикарной груди мадам Грицацуевой. Народ смеется:
- Не чуди!
Говорю:
- Держу пари, как только пару раз взмахну лифчиком, на крыло мостика вылетит вахтенный штурман!
Ударили по рукам, - давай!
Все уставились на рубку судна. Точно! После третьего взмаха на крыло рубки, как тому и должно быть на приличном флоте, вылетел вахтенный, дал отмашку: «Видим, сейчас заберем!» Как говаривали в старину: «А куды б он делси, милай, супротив такого семафору?»
Вот так, дорогие мои, Бобин пожил, Бобин знает душу моряка…