Небо-ритмы.
1.
- У вас нэстостоятельность передней крэстовидной связки, боковая связка под вопросом и порван внутрэнний мениск. Нужна операция.
Олег выслушал диагноз-приговор травматолога со странным облегчением.
«Значит, лечиться, наконец- то буду» – обрадовался он про себя.
Бешеный, вовлекающий ритм «дел» в мегаполисе до хрипоты уговаривал подождать, отложить госпитализацию… до самой смерти. И такая перспектива была весьма вероятной.
Но, слава богу, нога тоже не сдавалась, - болела все больше и больше, и, однажды не смогла преодолеть и 500 метров.
- Нэделю на сбор анализов и в понэдельник ко мне – подвел черту врач.
Врача, Юсуфа Араратовича, Олег знал уже давно. Внушала большое доверие к нему его любовь к своему ремеслу, Юсуф Араратович помнил также о прооперированных им пациентах довольно долгое время и был по-человечески к ним внимателен.
Десять лет назад Олег уже ремонтировал свое колено в городской больнице, тогда операцию ему делал Борис Александрович. Вспомнилось, как в палате номер тринадцать Олег познакомился со своим будущим другом, Вадимом. Ему Борис Александрович и Юсуф Араратович сделали сложную, вселявшую в Олега мистический трепет операцию на бедре. Сразу после операции Ю.А. весело забежал к нам в палату, поднял вверх большой палец и торжествующе заявил: «Я смотрел рэнтген снимок, - вот та-кой снимак!» Вадим, едва отойдя от наркоза, светло улыбнулся в ответ. Ему распилили пополам бедренную кость и смещено соединили, насадив на металлическую пластину, из соображений геометрических особенностей травмированного таза.
Олег вспомнил, как интересно он прожил те две холодные мартовские недели в отделении городской травматологии. Во-первых, в новой и уютной палате, наконец-то, выспался, а потом целыми днями рисовал, читал, общался, строил планы на будущее.
На всякий случай, научился делать уколы. А, глотая промедол, проникся пониманием ко всем наркоманам. Тумбочки у всех ломились от домашней еды, деликатесов, десертов, фруктов. Пациенты, в основном шахтеры, смешили своими рассказами до слез, до судорог в животе.
И все это происходило на фоне легкого, немного эйфористичного, постнаркозного звучания. Параллельно существующий мир романтизма тонко обозначал свои приоритеты и самосущностность по отношению ко всем другим мирам.
Еще долго будут растворяться в памяти картинки того сновидения, которые Олег видел во время первой операции. Какой прекрасный это был сон – на грани возможностей красоты. Лишь однажды до этого он видел подобный сон. Это было в ту ночь, когда умер его дед, - первая смерть среди близких родственников. Весь город пылал в пожарах. Языки пламени были необыкновенно красивы, пугая своим величием и великолепием.
Будучи же под морфием, он невысоко парил над лесными майскими полянами, холмами и оврагами, которые окружали его микрорайон. Под фантастический саундрек Олег вдыхал ароматы только что распустившихся цветов и листьев. Какие это были цветы! Огромные бутоны плотно покрывали склоны холмов и так нещадно благоухали, что не отпускали своими запахами даже тогда, когда операционная медсестрица уже несколько минут тщетно рукоприкладствовала по щекам, приводя в сознание коматозное тело.
Олег подумал, что получит сотрясение мозга, если он не покажет ей, что пришел в себя. Язык и лицо еще отсутствовали. «М-м-м», - это все, что ему удалось, несмотря на исполинские усилия.
2.
И вот она, госпитализация! Намба ту. Десять лет спустя.
Отделение сочетанной травмы областной травматологии. На часах начало двенадцатого.
-Вы что так поздно, госпитализация в восемь утра, - заволновалась старшая медсестра.
- Да, вот… извините, - картинно замялся я.
Ехать из другого города, да еще в такую рань… Ну какая разница, во сколько мне укажут, где моя тумбочка?
Палата номер 93. В сумме дюжина. Уже лучше! Не то, что в прошлый раз. Из пяти мест занято только одно. Это подросток Миша с переломанным тазом, с оторванной селезенкой и расколотым черепом после полета с мотоцикла, врезавшегося в автомобиль. Этот полет спас ему жизнь. Аварии он, естественно, не помнил. Месяц был без сознания и вот неделю как оклемался. Лицо его, медитативное и улыбчивое, серьезно контрастировало с лицом на его фотографиях до аварии; оттуда смотрел самодовольный Мишка, поимевший жизнь во всех ее ипостасях.
Полулежа на ортопедической кровати, он подолгу смотрел в окно на раннюю осень, на голубя, клевавшего хлеб на подоконнике, и все время переспрашивал, когда же придет проведать его друг Сашка. Ему уже перестали отвечать, что Саша не выжил после аварии, и месяц назад его похоронили.
Я спустился вниз, чтобы немного прогуляться по зеленому двору больницы и ее окрестностям, заодно наметить маршрут прогулок на костылях. По этому тротуарчику буду выходить к беседке, через 50 метров отдыхать на этой лавочке, а здесь буду брать пиво, а здесь рыбку. Кажется, что теперь все схвачено! Пора возвращаться в палату.
У лифта скопились люди. Я подумал, что на правах больного мне тоже можно воспользоваться этим плодом цивилизации. Одно существо среди ожидавших лифт повернулось ко мне и ехидно сказало:
- Что, на халяву прокатиться захотелось, а ну-ка марш пешком!
Я сфокусировал взгляд на предмете, источающий вдобавок амбициозность и ученость. Это оказался молодой врач, очевидно, подающий большие надежды.
- Да, вот понимаете, у меня связка порвана, трудно ходить по ступенькам, - стал оправдываться я, хотя, если бы не «уникальность» существа, беседовавшего со мной, то, конечно, предпочел бы лестницу вместо оправданий.
- А! Тогда ладно. Я же не знал, что у вас порвана связка, – ретировалось молодое дарование.
Ну, теперь моя очередь идти в атаку:
- Колумб тоже не знал, что откроет Америку.
- А, вы историю хорошо знаете? - спросил молодой врач.
История как раз была у меня слабым местом, - этот товарищ попал в самое яблочко. Впрочем, этих слабых мест было предостаточно, чтобы проиграть внезапно возникшую дискуссию.
- Ну, знаю немного, - ответил я.
- Тогда, как же вы не помните того, что первоначально Колумб плыл в Индию.
Зрители у лифта стали проявлять некоторый интерес к потасовке за их спинами.
- Причем здесь Индия и история вообще? – вслух размышлял я.
Возникла красноречивая пауза. Стало ясно, что мы треплемся совершенно о разном. Я решаю прикончить собеседника раз и навсегда.
- А вам никогда не стать кандидатом наук! Ввиду недостаточной способности различать.
Двери лифта раскрылись. Мы выходим с моим оппонентом на четвертом этаже и молча идем по коридорам в одно и тоже отделение.
- О! - воскликнул я, - так вы еще и в моем отделении работаете!
- Что значит в вашем? Это вы в моем отделении находитесь, - надрывно выпалил молодой врач.
Что теперь делать, а вдруг этот врач будет участвовать в операции? Надо идти мириться. Вот мне наука.
Я подбежал к дежурной медсестре. Медсестра меня успокоила, оказалось, что этот врач работает в другом отделении, и зашел сюда случайно.
- А какая у вас группа крови? – интересуется она.
- Не помню, - как будто забыл я, надеясь немного переключиться, и поболтать о том - о сем.
- Тогда идемте, узнаем!
- Третья положительная, третья положительная! – вдруг вспомнил-опомнился я.
Но сестричка уже нацелилась жгутовать мне руку. С криком «Ура!», то есть «не буду», я забежал в палату и спрятался под койкой. Медсестра, поняв, что уговорить меня не получится, отправилась за помощью. Миша с мамой-сиделкой одобряюще хихикали.
Четыре белых халата безуспешно пытались донести до меня, что они меня «нашли» и теперь моя очередь идти в манипуляторскую. Все старательно подобранные аргументы медсестер не выдерживали трезвого: «Зачем брать кровь на анализ группы, если я свою группу крови знаю?».
- Тогда покажите паспорт! – требовала матерая старшая. Но в паспорте группы крови не было.
- Я вспомнил, - вспомнил я, - в свидетельстве о рождении есть печать.
Но свидетельство о рождении было за сто километров в другом городе.
- Давайте позвоним маме, она вам скажет, - взмолился я.
Внезапно нагрянувший цирк веселил уже весь этаж областной травматологии.
За окном птицы тихо отпевали за упокой лето, листья приготовились морщиниться и желтеть. Начало осени – унылая пора. Голубь, до этого спокойно доклевывавший хлебные крошки на оцинкованном подоконнике, «вдруг» поперхнулся неслыханным и шумно соскользнул вниз.
- А вдруг, - сказала старшая медсестра, - у вас группа крови за это время изменилась?
В палате внезапно все умолкли и переглянулись. Начальница коек заявила это так авторитетно и внушительно, что иные варианты в этот момент никому не приходили в голову.
Поняв, что более идиотское вряд ли сегодня услышу я мысленно поблагодарил медначальницу за смелость и сообразительность. И послушно выполз из-под кровати, задев габаритами звонкие ночные утки.
Однако, как быстро мы теряем свое тело. В детстве всем своим маленьким существом с силою титанов защищаем молочный рот от стоматолога. А теперь спокойно, даже с некоторым любопытством я наблюдаю, как втыкается в руку игла, шприц всасывает темно-пурпурную кровь. Как щиплет локтевой сгиб, зажавший проспиртованный тампон. И это только начало.
- Ну что делать надумали? – спросил я, располагаясь в мягком кресле в кабинете Ю. А.
На мониторе компьютера тазобедренный сустав в разрезе. На стене висит сувенирный скелет ноги, на полке стеллажа усатая статуэтка, похожая на Сталина, должно быть это сам Ю. А. На столе статуэтка толстячка Хотея.
Врач энергично достал из ящика своего стола хирургический атлас раскрыл его и постучал пальцем в картинку: «Вот так мы сверлим канал, протаскиваэм лавсан и пришиваем, а с другой стороны – узел, и ныкуда не дэнется.
- А, что за лавсан? – пытаясь выиграть время на усвоение неожиданной информации, спросил я.
- «Сэвер»!.. Питер делаэт. Хорошее качество. Дешево и прочно, - ответил Ю. А.
Я по-прежнему нэ успевал за его профессионально отточенными мыслями. И поэтому сделал еще пару попыток.
- А какой наркоз, общий?
- Нэт, эпидуральный. Укол в позвоночник и ноги нэ чувствуешь, - закрыв атлас, Ю.А. стремительно развернулся в кресле на 180 градусов и уставился в монитор.
- Так что, я в сознании буду?! А-а… сколько времени будет продолжаться операция?
- Около часа, может больше.
- А чем заниматься буду? Можно книжку читать!
Я, вспомнив, как в подмосковной электричке каждый день за чтением коротал 50 минутные перегоны.
- Да, конэчно, что хочешь! – вновь повернувшись ко мне, улыбнулся Ю.А.
Я представил, что читаю в кристально чистой, выбеленной операционной и посматриваю, как там дела идут у хирургов, которые, пыхтя, копаются в моей коленке. И непосредственность моя придаст им настроения и оптимизма. Уж очень хотелось, чтобы операция прошла как надо. После того, как один из лучших травматологов в стране десять лет назад проигнорировал порванную связку и удалил только наружный мениск, было стойкое чувство беспокойства и мести. Я знал, что теперь моя нога никогда не будет здоровой. За десять лет сустав разболтался, оброс артрозами и отшлифованный трениями внутренний мениск, наконец, выпал из своего места и теперь прощупывался под кожей в районе суставной щели.
Выходя из кабинета врача, я немного потоптался в дверях и осторожно спросил:
- А почему Борис Александрович не укрепил колено во время первой операции?
Юсуф Араратович скрипнул креслом, блеснул взглядом и, поднимая, вверх указательный палец решительно произнес:
- А эта харощий вапрос!
3.
В палате появилось двое новеньких. Я сел на свое койко-место и представил, как завтра буду лежать здесь с загипсованной ногой весь бледный и веселый от обезболивающих инъекций. Жена будет кружить вокруг, больные же всячески поддерживать, по праву ощущая полную свою сопричастность.
Снова вспомнилась первая госпитализация. Как, после операции, едва пробравшись сквозь матричный туман и встроенный в меня мигающий ЖК-дисплей, сопалатники усадили на кровать мое ватное тело и поставили прямо под носом огромную тарелку чертовски ароматного украинского борща со сметаной. Я изо всех сил пытался принять это дорогое мне внимание, но не мог. Еще сильна была реакция на еду.
Однако, легко взял меня тогда наркоз. Только анестезиолог предупредил, что будет «укольчик» и через пять секунд я услышал, как с тяжелым грохотом захлопнулись железные ворота-веки моих глаз.
Двое новеньких должны тоже оперироваться завтра. Один, бывший боцман, упал с дерева, собирая вишни. Ему полгода назад прикрутили металлическую пластину к переломанной ноге, теперь нога срослась и пластину нужно просто снять. Легкая операция. Другой - действующий электрик. На заводе на его стопу упал 300 килограммовый чугунный лист. Операция тоже, как и у меня повторная. Кости у электрика срослись неправильно, одна из них плавала, постепенно рассасываясь внутри, а другая упиралась в центр подошвы, делая из плоскости стопы треугольный вигвам. Кстати, тоже первую операцию ему делал Борис Александрович.
Я померял последний раз длину костылей. Нужно, чтобы костыль точно упирался в подмышку. Подрегулировал, завинтил и лег спать.
Предоперационная ночь, как и положено, проходит не сладко. Что это? Почему? Ведь знаю, что боли во время операции не будет, ну а потом ты - герой. Вывозят тебя из операционной, вот ОН! Перенес операцию, надо же! Друзья тащат апельсины, боржоми, цветы, родственники заваливают палату целым гастрономом и всякой домашней кухней. Полусон. Чумовой трамадол. И никаких забот-проблем.
Рычащий холодильник еще больше поддерживал гнетущую атмосферу в ночной палате. Тело беспокоилось. Это огромное государство, живущее по своим законам, невозможно было обмануть. Как не уговаривай правительство этого государства – инстинкт, как не деликатничай с ним, - все равно тело продолжало слегка вибрировать, предчувствуя в глубинах своих скорое вторжение и кровь.
Не то, не это. Не то, не это, не верь, мысленно заклинал я. Сколько раз уже убеждался, что нельзя верить в вечность гнетущих состояний, - так как они пройдут. Нельзя забываться в хорошие времена, так как они сменяются плохими. Я давно уже понял, что счастье человеческое исчезает, как только начинаешь верить, что плохое или хорошее посетили тебя навсегда. Счастье крошиться этими детонациями полуверы.
При всей кажущейся банальности этих рассуждений и довольно ясном видении происходящего я все равно ничего не мог приказать телу. Оно продолжало неприятно перенапрягаться и порождало своими вибрациями скорбные чувства и мысли. А трактор-холодильник снова и снова каждые десять минут поддерживал зло этой бесконечной ночи.
4.
Наконец-то утро! Распахиваю окно и крошу хлеб нашему голубю, который наверняка уже пришел в себя после вчерашнего катаклизма. На улице свежо и солнечно, с четвертого этажа хороший обзор центрального озелененного проспекта Донецка. Машины, люди – все спешат, заняты.
Я вышел в коридор и зачем-то начинаю разминаться. Пытаюсь вспомнить, когда же последний раз я утром делал зарядку. Скорее всего, это было еще в школе. Вспомнилось, как однажды мой сосед по парте спросил директора школы: «А зачем мы каждый день делаем зарядку?». «Чтобы привыкнуть!» - незадумываясь парировал директор.
Ассистент хирурга, проходя мимо, пригнулся под моими размашистыми движениями и порекомендовал прилечь перед операцией. Мы друг друга узнали, так как учились в одной школе в параллельных классах.
В палату вошла дежурная сестра и пригласила меня на «выход».
Я вышел в коридор, прихватив с собой стихи Догена. Меня тут же удивленно окружили люди в белых халатах.
- А, книжку, зачем взял, оставь!
- А мне Юсуф Араратович разрешил, и, полтора часа надо же чем-то заниматься,- задаю им задачку, ведь против слова завэдующим отделением не попрешь!
В лагере белых хаос и паника. Но все та же опытная старшая, вдруг засмеялась, раскрыв мои планы и посоветовала уже по-свойски: - Да оставь уже, ладно, найдется тебе занятие.
До дверей операционной остается несколько метров. Один представитель из моей медсвиты подошел ко мне поближе и негромко скороговоркой затараторил:
- Какой наркоз делать будем, что колоть, что колоть, какой наркоз?
- А-а??? – теперь у меня был повод очароваться, так как за операцию было все уже уплачено.
- Ну, если тра-ля-ля, то будет так-то, а если тру-лю-лю, то будет вот так-то.
Из жаргонов анестезиолога я понял только то, что в моих же интересах полюбопытствовать:
- Сколько будет стоить самый нормальный?
- Сто баксов.
- Делай, чтобы все как надо! – одобрил я прайс, восторгаясь предприимчивостью анестезмена. Ну, надо же момент, какой выбрал и не поторгуешься! А я все сентиментальничаю со своими клиентами.
Операционная сестра заводит меня в лабиринты из серых комнат.
- Здесь раздевайся и проходи вот сюда, - у нее прекрасное настроение и я от него немного греюсь.
Мне так и не выдали халат и шапочку, как это было в прошлый раз. Потоптавшись у порога, я захожу в операционный зал. Сестра указывает мне на одну из кушеток.
Операционная областной травматологии жутко контрастировала с операционной травмотделения нашей городской больницы. И вот тут я ясно увидел плоды карьеры доктора наук Бориса Александровича. С одной стороны вселенский имидж и шикарный донельзя интерьер всего его отделения в небольшом шахтерском городке. А в противоположность работяга на медицинском бюджете зав. сочетанной травмы в ОБЛАСТИ, - подчищающий его хвосты на жертвах проходных операций врачебной карьеры.
Зал операционной, мягко сказать, давно требовал ремонта. Стены были в коричневых потеках, под ногами скрипел потрескавшийся кафель, с огромной операционной лампы вот-вот упадет ржавая краска. Оставалось надеется, что хотя бы хирургические инструменты у них в порядке.
Я аккуратно сажусь на раздолбанную десятилетиями кушетку.
Сестра непринужденно гремит железными ящиками для инструментов и охотно со мной переговаривается. Входит предприимчивый анестезиолог и практически безболезненно делает мне в поясницу два укола. Я прилег и начал с любопытством наблюдать за воздействием анестезии, пошевеливая пальцами ног. В операционной оказалось немного прохладно, и я уже пожалел, что снял с себя футболку. Тело возобновило свои гнетущие вибрации – предоперационное волнение. Меня накрыли больничной простыней, вставили в вену правой руки катетер и водрузили над головой литровую банку с глюкозой. Система заработала. Поехали!!!
5.
- Олег, как себя чувствуешь? - спрашивает сестра.
- Нормально, - отвечаю в тон ее хорошего настроения.
Читать лежа, с одной свободной рукой было бы действительно неудобно, да и пришлось бы все время просить сестру помочь перевернуть страницу.
В зал заводят еще одну пациентку. Ее усаживают на кушетку, которая в 3-х метрах от меня. Девушка без халата. И она, кажется, ничего не видит и не слышит вокруг. Я подыгрываю веселой атмосфере в операционной.
- О! У нас сегодня конвейер. Что же вы человека раздели, теперь я буду подсматривать.
- А ты не подсматривай, - засмеялась медсестра.
Сама же пациентка совершенно не реагировала на наши шутки.
В самом деле, в этой комнате человеческое тело выглядит не совсем обычно. Или, точнее, совсем обычно. Точно кукла, набитая тряпками и макулатурой или водянистое чучело сплошь из банальных скреплений костей и хрящей. В общем, отнюдь, никакой эротики.
Я продолжаю шевелить пальцами ног, чтобы контролировать процесс, запущенный анестезиологом. Вспомнилась одна из легенд о моментах смерти Сократа. Приняв яд, мудрец наблюдает за отмирающими членами. Смерть поглотила стопы ног, колени, бедра, руки грудь. Она наползает ему на шею, и за секунду до смерти Сократ удивленно восклицает: «Я все равно СУЩЕСТВУЮ!»
Банка с глюкозой опустела, медсестра спокойно устанавливает вторую.
- Ой, неужели в меня столько влезет? – спрашиваю я, удивленно понимая, что и на этой банке она не остановится.
Все тело продолжало мелко вибрировать, и я начинаю беспокоиться, что и внешне это тоже будет заметно. Сознательно же страха никакого не было, было только любопытство.
Входит команда врачей. Я наблюдаю церемонию облачения Ю.А. в специальную форму. Широко, по-кавказски, он разводит руки и ждет, пока медсестра завяжет ему сзади халат. «Точно хирург перед операцией», - никакие другие художественные ассоциации в этот момент мне почему-то в голову не приходят.
Меня поражает, насколько он хорош в этой форме. Бесцветное (любые другие цвета и тона были бы просто неуместны), продуманное до мелочей операционное одеяние идеально сидело на нем. Шапочка, надвинутая до бровей, плотно облегала седую голову. Из-под маски смотрели глубокие смоляные глаза.
В разных одеждах я видел Юсуфа Араратовича. В костюме, в свитере, в больничном халате – он выглядел неприметно и серо. Должно быть, каждому человеку форма его профессии дается от рождения. И он будет искать ее всю жизнь и не станет счастливым, пока ее не найдет.
Счастлив Ю.А., он нашел свое дело.
«Точно хирург перед операцией», - вот почему не возникает не то, что бы каскад, а вообще ни одного дополнительного образа. Ассоциативный ряд замкнулся в самом себе. Критерий предела подлинности события.
И, я, хотя бы сейчас имею самое прямое отношение к этой подлинности. Как ролевой фрагмент действа; – пациент, бестолково повредивший ногу 12 лет назад, нуждающийся в помощи, лежит благодарно на кушетке.
- Олег, как себя чувствуешь? – бдит за мной сестра.
- Все в порядке! – отвечаю всем бодро.
Я машу свободной рукой девушке на соседней кушетке. Она улыбается и в ответ тоже жестикулирует.
И тут случилось то, чего я больше всего и боялся. Весь театр околоколенных действий закрывается желтовато-дырявым занавесом. Теперь я ничего не увижу. Как жаль, что столько интересного пройдет мимо меня! Ну, да ладно, главное же чтобы врачи на меня не отвлекались. Я пытаюсь знаками договориться с соседкой, чтобы она мне рассказывала о событиях происходящих у моих ног, так как ей ничего не мешает за этим наблюдать.
К моему еще сожалению у меня постепенно гаснет внимание. Слишком много глюкозы с успокоительным гуляет уже в моей крови. Я пытаюсь сосредоточится на функциях закрепленными за каждым из операционного медперсонала.
Но мне удается запомнить только их основные места расположения в зале.
Слева у головы находится анестезиолог, дальше по часовой стрелке, ассистент, за шторой слышу голоса хирурга №2, Ю.А. и его сына и операционной медсестры, справа у головы еще одна медсестра следит за непрерывностью работы капельницы. И справа же кушетка с товарищем по несчастью.
Вот и первые ощущения от включения в действие эпидуральной анестезии. Ноги от таза до пят, вдруг, заполняются горячей водой. Вода после этого постепенно начинает охлаждаться. Затем она полностью остывает и замерзает… Чуть позже, я ощущаю уже лишь легкие покалывания подо льдом в воздушных от невесомости ногах. А, напоследок, просто забываю слабым своим сознанием об их существовании.
Как тут не процитировать первые строки из Тибетской Книги Мертвых: «Близится время ухода твоего из этой Яви. Признаки Смерти в ощущениях таковы: погружение Земли в Холодную Воду. Тягость заливается, погружаясь холодом. Озноб и налитие свинцом; Вода переходит в Огонь. Бросает то в жар, то в холод; Огонь переходит в Воздух. Взрыв и Распадение гаснущими искрами в пустоте. …Избегай рассеянности, соберись, гляди, слушай… Будь внимателен.
Я спохватываюсь и с удивлением обнаруживаю, что все еще могу шевелить пальцами ног. Меня по-прежнему не покидает чувство вовлеченности в действо, разворачивающегося на границе с мирами нам людям мало известными. Комната из кафеля и лязгающих инструментов неслышно заполняется пульсациями особого ритма. Мне ясно видится, что посреди привычных для всего медперсонала действий, в этом зале, вдруг, пробуждается еще какой-то мир. Он незаметно уплотняется над нашими головами и своими тягучими пасами управляет теперь вот уже всем процессом.
Я поворачиваю голову к соседке. Ей колют морфий. Несколько секунд и она закрывает глаза. Анестезиолог берет ее голову за подбородок и поворачивает на бок в мою сторону и так держит некоторое время. Я смотрю на оставленное лицо спящей коллеги.
- Она уже не здесь? – спрашиваю я, догадываясь, что со мной было то же самое во время первой операции.
- Да, не здесь, - отвечает врач, внимательно наблюдая за пациенткой.
Я снова не удел. Единственный мой контактный наблюдатель уже не доступен (или выключен). В шторке хотя и есть маленькие дырочки, но через них все равно ничего не увидишь. По бормотаниям хирургов тоже мало, что можно понять.
Но очень скоро дело мне нашлось. Я мог наблюдать за молниеносной операцией на соседней кушетке. Юсуф Араратович две минуты покрутился вокруг левого колена временно усопшей. Удалил какую-то лишнюю косточку, и девушка тихо застонала. Через пять минут сын Ю.А. зашивает ранку. Еще через пятнадцать минут моя соседка открывает глаза.
- Олег, как дела? – слышу контрольный вопрос медсестры где-то под потолком.
- Спасибо, хорошо!
Я понимаю, что теперь моя очередь. Пробую напрячь ноги, но тщетно, как будто нижней моей половины от низа живота вообще не существует. Вроде бы ноги есть, и в тоже время их нет. Пустое место. Жуть! У меня срабатывает рефлекс нащупать их и спрятать, уберечь, словно мать желающая спрятать свое дитя в минуты опасности.
Но странное дело, - я до сих пор могу шевелить пальцами.
- А, если пальцы чувствую, то, наверное, еще рано?
- Уже сделан надрез, так что не рано, - отвечает из-за шторки хирург №2.
Ну, надо же медицина до чего дошла. Колено «раскрыли», пальцы шевелятся, а анестезия во 2-3 поясничный. Оставалось загадкой, каким образом головному мозгу удается посылать сигналы поясничным 5-6 позвонку, а оттуда в пальцы ног, если 2-3 (коленные) позвонки того же отдела заблокированы анестезией. Хочется воспевать оды божественной физиологии.
Слова моего друга проливают немного света на эту тайну. «Как бы к телу человека плохо не относились, оно до последнего дыхания будет искать в себе положительные изменения».
Внезапно все изменилось… Как будто просто кнопкой включателя зажгли внутри лампочку. Совершенно изменилось мое отношение ко всему происходящему. Звон хирургических инструментов, потекшие стены, казенные простыни и жуткие бесцветные халаты врачей стали совершенно невинными и второстепенными. Мое сердце разливалось огромными потоками благодарности ко всем присутствующим.
На кушетке я вдруг почувствовал себя необычайно хорошо. Стало тепло и даже уютно. Я лежал в центре ЖИВОГО МИРА.
Ну почему? Почему это состояние любви и всепрощения, до которого лишь рукой подать так легко достижимо под химическим воздействием и безнадежно закрыто для человека пребывающего под воздействием «обычной жизни»? И от того, что я знал ответ на свой вопрос, все равно ничего не менялось, и этот самый вопрос продолжает сверлить мое сознание и по сей день.
Я продолжал вдыхать любвеобильный воздух в зловещей операционной и никак не мог им надышаться. Стало очень жаль, что столько времени жизнь расходовалась на всякую ерунду. Совершенно исчезли все страхи. Они быстро тонули в состоянии безбрежной невинности и абсолютного бесстрашия.
И причем здесь вообще больная нога со вскрытым коленом, причем здесь «как же она заживет», «как же я теперь», «как же мои тренировки, моя профессия»? Когда есть это чувство, ради которого и были даны и ноги и руки, которые и обязаны лечь «костьми» на алтаре воплощения, если понадобиться, для достижения этого состояния.
- Олег, как себя чувствуешь?
- Полет нормальный, – отвечаю.
Сестра снова меняет банку в капельнице, вставляя ее не совсем удачно. Из-за этого часть снадобья льется прямо на пол. Я корректирую ее неточность.
- Ну надо же, он еще и подсказывает, – слышу я добрый хохот среди медсестер.
Комната по - прежнему наполнена густым рабочим пульсирующим ритмом, как будто я нахожусь в конвейерном цехе, где от непрерывности процесса, от профессионализма зависит практически все. За шторкой слышно оживление.
- Смотры, как отшлыфовался! – приглушенно восклицает Юсуф Араратович.
- Ух ты, вот это да! – вторит ему хирург №2.
- Сколько рэжу, второй раз такой выжу! – Юсуф Араратович появляется из-за шторки. Меня удивляют его забрызганные кровью маска и чепчик. Он радостно крутит перед моим носом только что извлеченным из сустава мениском, зажатым в пинцете.
- Вот, смотры какой!
Сквозь влажную пелену я пытаюсь рассмотреть во всех деталях кроваво-хрящеватый комочек. У меня нет слов…. Я мысленно благодарю своего хирурга за проявление ко мне натуралистического гуманизма.
- Что они там делают? – подмигиваю я соседке, умиротворенно смотрящей сквозь меня.
- Я ни-че-го не ви-жу, все в ту-ма-не, - тихо и медленно отвечает она.
- Олег, как дела? – весело спрашивает медсестра.
- Полет нормальный! – отвечаю.
В зале все посмеиваются, и мне немного жаль, что со мной сейчас нет Догена. Возможно, его стихи именно сейчас удалось бы понять в полной мере.
Сестра снова меняет банку в капельнице. И я чувствую, что мне уже все равно, как она ее поставит. В зоне видимости появляется врач-анестезиолог, с ним юноша и девушка. Кажется, они студенты-практиканты.
- Вот, смотрите, - говорит врач студентам, - пациент в хорошем, настроении, улыбается…
Я вдруг очнулся и сдаю на тормоза разогнавшиеся эмоции. Меня задевает, что врач заметил мое игривое настроение, а я нет. Пытаюсь собраться и ругаю себя за отвязность. Вдруг моя кушетка начинает слегка подпрыгивать и вибрировать, я начинаю догадываться, что там происходит что-то важное. Юсуф Араратович все время кряхтит, как будто крепко затягивает один за другим тугие канатные узлы.
- Давай, протаскивай, цэпляй, протаскивай! – слышу его голос.
Я смотрю на зеркало из студентов, они находятся слева от меня, в их детских глазах ужас и страх.
-Ну что там интересного, поделитесь! – подбадриваю я их. Они по-прежнему растерянно молчат. Похоже, молодым медикам трудно принять мою улыбчивость в то время, когда сверло хирургической дрели проходит сразу сквозь две кости коленного сустава.
- Олег, как дела? – поддерживает ритм сестра, меняя банку с успокоительным.
- Все хорошо, не пора ли уже домой? – подшучиваю.
- Какой шустрый, через десять дней, не раньше.
По атмосфере в зале чувствую, что процесс близится к завершению. У меня по-прежнему игривое настроение и я, сгорая от любопытства, очень медленно и аккуратно отодвигаю шторку.
- Что за игрушки! – рычит на меня хирург №2. Я отдергиваю руку и искренне про себя сожалею о содеянном.
Наконец, желто-дырявый занавес убирают, я вижу, как разматывают на моей ноге красный от крови эластичный бинт, затем бинтуют сначала рану, потом заготовленный накануне лангет длинной на всю ногу. Клиент готов! Мой знакомый ассистент весьма скромного на вид телосложения, очень легко перекладывает меня за плечи на транспортную кушетку.
Кушетка выезжает в коридор, я вижу кадр, в котором на мгновение все участники операции оказываются передо мной. Я, испытывая к ним глубокое чувство благодарности, предлагаю прямо сейчас поехать за шампанским. В ответ – спокойно-молчаливые, все понимающие лица. До меня доходит, что я не совсем в теме, так как до предела накачен их зельем. Меня везут по коридору с зелеными, облупленными стенами, я изо всех сил стараюсь запомнить все моменты по пути в палату. Перед глазами все плывет, но я рад. Очень рад, что операция позади и теперь можно немного отдохнуть, и начать другую, совершенно новую жизнь.
Апрель 2005 г