Брат
БРАТ
Брат неожиданно умер. Я написал это и посвящаю его памяти...
какая поэтическая форма
двух скучных слов-"стандартная платформа"?
ну, для кого-то рельсы, паровозы...,
а для меня-невысохшие слезы.
в те времена сплошного дифицита
в домах топили печки антрацитом...
два взрослых пацана-одиннадцать и девять,
ночь, ветер, жестяной фонарь,
в руках лопаты, на лопатках-гарь
и полупьяный жлоб, жующий сало-
следит, чтобы под платформу не сползало,
чтобы получался нужный "габарит",
но бывало, на габариты сил не доставало,
тогда, работой вымотав нас влежку,
жлоб вместо платы выдавал нам трешку
и шли мы с братом, побросав лопаты
под купол розовеющего неба,
в уме считая, сколько купим хлеба...
Кровь на разбитых, подрагивающих губах, упрек в мокрых от боли глазах –почему не встал в драке рядом?
Брат вошел в мою жизнь в тот день, с которого я его помню. С кровью, сочащейся из разбитого рта… Я спрятался, трусливо затаился за пустой будкой мороженщика. Я – семилетний, младший на два года. Грязная скомканная обертка валялась на дне поставленного на попа фанерного ящика…
Брат, вытирая сопли, взял меня за руку и повел по загаженной окурками пыльной улице домой. Мои сопли он вытер тыльной стороной ладони, до крови израненной на костяшках…
Холодные звезды рассыпались по бледному небу, серебряной рекой разлегся призрачный свет, освещая дорогу уползающей за сопки ночи. Контуры изб, провалившихся в многомесячные сугробы медленно проявляются на синем одеяле снега. Мертвая тишина, деревенские псы, зарывшись в рыхлые наметы, молчат, экономя тепло тощего тела, и не расплескивая его через лай.
Cкрипение двери, сколоченной из толстенных досок необструганной лиственницы, как охотничий выстрел разрывает скованный диким морозом воздух.
Интимная скороговорка мата, ритмичное зарево торопливых затяжек «Верховиной», падающее в проем голубой, застиранной до светло-мраморного оттенка майки, на широкую, щедро тронутую жирком грудь , на седеющую поросль набирающей на корню силы щетины…
Проснулся мой брат. Мой удивительный старший брат.
Верхняя часть туловища величественно, как ледокол перемещается по прорытому в снегу каналу, нижняя целомудренно сокрыта - глубина канала достаточна для того, чтобы массивные ягодицы под просторными сатиновыми трусами, мощные бедра и мясистые икры оставались невидимы. Обыкновенные резиновые калоши оберегают босые ступни от обжигающей мерзлой тропки…Перемещение не проснувшегося до состояния полной вменяемости тела сопровождается все более откровенным и прочувственным шопотком, в котором, помимо многострадальной русской матери упоминается также и, уж совсем непричастный к случаю Бог (японский?).
Цель предрассветного похода очевидна, более того, физиологически обоснована. Дима человек городской, в эту чертову даль занесен рядом последовательных и весьма интересных обстоятельств, о которых – после. А, поскольку быть человеком городским уже само по себе обязывает, так сказать, то мой брат, понятно, позволить себе безобразничать прямо у крыльца, подобно аборигенам, не может. Вот и тащится в калошах на босу ногу и вылинявшей майке к покосившейся щелястой будочке в сорокаградусный мороз. Будочка снабжена дверью с веревочкой. Имеется конечно проволочный крючок, но нет петли, так что интим обеспечивается шнурком, за который следует держаться.
Зима свирепым своим морозом полностью изменила конструктивное устройство простецкого внутреннего оборудования, схваченный за шкирку морозом закон всемирного тяготения уже давно капитулировал перед нахально торжествующим устремившимся ввысь подбудочным содержимым. Дело повсеместно подправляется тарными ящиками с выбитыми планками, последовательно выстраиваемыми вверх…
На вершине пирамиды, потрескивающей и ненадежной, сонно раскачивается 120 кг моего брата, омываемые полярной стужей . Содержание бормотания, не изменившееся по смыслу и адресации, принимает более миролюбивый и удовлетворенный тон, низвергаемый из обожженных морозом легких воздух, облагорожен табачным дымом и, как жертвенный фимиам возносится к ледяному небу. Дыхание перемеживается громовыми раскатами тяжеленного грудного кашля безнадежно и безвольного курильщика.
Утро моего брата.
В беспорядочных и импульсивных метаниях по жизни, в неясной погоне(а может быть, в бегстве?) по извивам собственной судьбы, в попытке не упустить того, что не материально, не конкретно и неосязаемо, а только будоражит неопределенным ощущением возможности состояться, лукавая кривая вывела Димку на самый край света, на берег Охотского моря, в забытый и Богом и географией поселок Чумикан. Талантливый пилот, приговоренный однажды и неожиданно медициной к запрету на полеты из-за болезни сердца, брат, уважая незыблемые традиции, пропьянствовал сколько положено, отдал, так сказать, дань, после чего, как вылезший из воды пес встряхнулся и, по сути, не имея никакой прикладной специальности, принялся изыскивать нишу, расположась в которой, смог бы полноценно существовать и не допустить семейного нищенствования. А почему бы Диме опускать руки? Жизненная философия брата была проста, привычки искусственно усложнять ее у него не было, жизнь Дима рассматривал как некий бесконечный эксперимент, как некий алхимический опыт, когда в случайно получившийся продукт, не очень задумываясь, добавляют то, что оказывается под рукой, не очень представляя себе, что из всего этого выйдет… Дело двигалось в русле двух условий -относительно высокий прежний заработок пилота, воспоминание о котором служило как бы эталонной исходной точкой и не позволяло представить себе более низкий доход , вторым, многообещающим, оказалось слабое, но постепенно набирающее силу предпринимательское поветрие перестроечных восьмидесятых…
Причем здесь перестройка? А вот причем! Есть два пути: первый - привычно и добросовестно трудиться на «дядю», и второй: человеку неглупому, порядочному и предприимчивому, наступившее время и пестрые лохмотья вала неожиданных новых законов позволяли, объяснял Дима, «реализовать себя» В смысле - все то, что не запрещено…Разрешено было все или почти все… Купить-продать вертолет или диплом, например. Интригующий воображение массаж, под рубрикой «все-все-все!»
Первый этап реализации, в силу неопытности, закончился плачевно, можно сказать, трагически. Из далекого прикарпатского Львова, где жил брат, длиннющей лапой предпринимательского ража Дима через цепь последовательных знакомых, гарантировав всем соответствующий процент, дотянулся до Питкеранты на берегу студеной Ладоги. Но по порядку.
Перво-наперво нужен офис. Офис – это лицо! Слово непривычно красивое… В отличие от собственного – т.е. уродом Дима, конечно, не был, но в нэповской ажиотации несколько себя запустил…
Тонкое двусмысленное название « За гранью грез» брат придумал и изобразил лично сам, чем тайно гордился. Табличка появилась над входом в старый полуподвал в одном из третьих проходных дворов на окраине Львова. По совести говоря, человеку, пытающемуся отыскать Димин офис надо обладать настойчивостью первопроходца, открывающего Америку… В офисе было все, что превращает обычное помещение, собственно, в офис. Была таблица с образцами надгробий, был дырокол, был стол и стул, был сам Дима в висящем веревкой галстуке, он же клерк и владелец. Теперь, по прошествии лет, я кажется понимаю, почему брат выбрал именно этот бизнес. Просматриваются три побудительные причины-настойчивые слухи о фантастических гонорарах всех, кто причастен к сфере ритуальных услуг, вовлечен как прямо, так и косвенно, от киллеров до бесстрастных могильщиков. Где-то в середине этой линейки Дима усмотрел себя - изготовители надгробий народ не бедный, это раз! Два – в студенческие годы я, приезжая на каникулы, добывал себе карманные деньги высекая надписи на мемориальных досках и могильных камнях в мастерской при Лычаковском кладбище, обогащаясь и материально и духовно, постигая настоянную на крепком алкоголе философию моего гуру – талантливого художника и веселого пьяницы-скульптора Эдика Тамм. Димка тогда безбожно завидовал не моему скромному художественному дару и зарабатываемым грошам, а привилегии ежедневного общения с легендарной во Львове личностью. Третья причина, скорее всего был Эрих Мария Ремарк. Так уж устроен человек, получив наконец возможность, запоздало обманывая себя, пытается моделировать собственную жизнь по поразившим его некогда событиям. Нет, уж! В ту же воду дважды не войдешь, да притом в чужую…
Однако на Ладогу. На север, в Питкеранту.
Каким образом, и за какие деньги Дима приобрел огромную глыбу гранита весом под восемь тонн неизвестно, скорее всего – вполне законно. Уж если делать «стеллу» (Дима так это называл), то таких размеров, чтобы сразу с прибылью покрыть все расходы. Ведь одним днем живем, по теперешним – то временам, кто знает, что завтра будет, здраво рассуждал брат. Далее – вопрос транспорта, т.е. как доставить на подворье. Оказалось – кусается, да еще как! Камаз брать-в трубу вылетишь, человек сто похоронить надо, чтобы рассчитаться. Короче, хватало только на РАФ. С одной стороны. Но с другой – восемь тонн!!! Моя жена доктор, работала после института первые годы на Скорой. Бригада выезжала на РАФе. Она мне рассказывала, что их РАФ ощутимо проседал даже от принятия на борт ее ничтожного веса с оперативным комплектом в кофре, причем даже без аванса в кошельке. А здесь-восемь тонн. Какие дела! Пилоты перед трудностями не пасуют! Нейтральные к клиенту грузчики в Питкеранте задвинули камень в салон через заднюю дверь. Дверь аккуратно закрыли на штатный замочек и на дополнительный, навесной (мы же будем по дороге выходить перекусить, говорил Дима, как бы «товар» не сперли…) Рассуждая о «клиренсе», брат добавил к грузу свои сто с небольшим и водитель осторожно стартовал. Кто может ощутить и прочувствовать степень физического страдания грубо изнасилованного авто!? Как недоношенное дитя извергнут был камень до срока из истомленного чрева на подступах к первым же питерским гаишным заставам. Приученный к авиационным скоростям, Дима весь недальний еще путь грыз водителя, сосредоточенно согбенного над баранкой, упрекая в неумении делать то, за что взялся. Что за черепашья скорость, орал он, эдак мы прибудем во Львов к моей естественной смерти, я что, везу собственное надгробие? Водитель, человек в миру безлобный, от всей души пожелав ему этого, в сердцах топнул по педали. Раненным конем захрипел РАФ, рванулся из постромков и, вдруг свободно и радостно саданул мордой воздух. Как конский круп из под лупцующего кнута, легко и весело. И страшный грохот позади… Инерция покоя, так называемая. То есть чертова физика, элементарная, еще до оптики. Оптики никакой и не надо было. Все и так видно…Искореженный Мерседес, перекрывая движение, косо стоял на дороге, сверкающий капот картинно задрался, как девичья мини юбка под бесстыжим порывом ветра, обнажая сокровенное. Клочья разодранных фар в хрустальных слезах осколков раскатились по асфальту… С достоинством и неторопливо, как заграничная делегация, из искалеченного тела Мерседеса выбирались одетые строго в черное, как братья похожие друг на друга серьезные люди. Дима осмотрел камень. На камне, к счастью, повреждений не было. Позже камень откатили в сторону (за Димим счет), чтобы не мешал проезду. Потом Диму условно ставили к воображаемой стенке, бренчали затворами импортных пистолетов, Дима, слабо соображая от новизны обстоятельств, подписывал какие-то бумаги…
Брат продавал родительскую квартиру.
Реэлтерство, смаковал он красивое слово, дело не простое, но доходное, мозгов, требует поучал он меня, забывая, что мне эта наука вроде бы и ни к чему, пока, во всяком случае… Черт его поймет почему, то ли от недостатка практического опыта ( эпизод сделки был первым и единственным), но на этом поприще у Димы как-то не заладилось, то есть квартиру он продал(воспоминания о полированной вороненой стали красивого оружия будоражили воображение, да и братки все больше беспокоили), но продал не с ожидаемым профицитом, а выражаясь профессиональным языком реэлтеров, ниже уровня рыночной стоимости. Но на капот и фары хватало, ребята зачехлили стволы и приготовили свои портмоне. Марседес у них давно уже был новый… Надо же было так случиться, что деньги, 27 тысяч долларов за проданную квартиру Дима получил в японских йенах, которые исчисляются миллионами, но в разгар безостановочного стремительного своего падения, а востребованности исключительно доллара никому и даром, как выяснилось, не нужны. До последнего моего вздоха, до последнего дня останется загадкой, как, имея на руках реально ценный товар – отдельную трехкомнатную квартиру в историческом центре Львова, мой брат согласился принять такую экзотическую валюту… Йен ребята не захотели и вновь слегка напряглись. Дима собрал свою добычу в мешок и рванул по городам и весям уже в качестве менялы. Посетил он и меня в Питере. Мы сидели босиком на кухне, выпивали, конечно, по маленькой. Ловко, как серсо, забросив в рот колечко поддельного перестроечного сервелата, мой братик втолковывал: -старичок, это же эльдорадо! Соломонов карьер! Судьба дает, наконец, умным людям шанс! Деньги, кивнул он в сторону прихожей, где свалил свой дорожный скарб, – мешками, нагибайся и бери! Удивляюсь, поводив глазами по углам потолка нашей кухни, говорил он, ты сидишь сиднем, т.е., как я понимаю, пашешь за одну зарплату. Сейчас подъем в сфере жилья, продай ты к черту эту дыру в Питере, запросто можешь купить пару двушек в Нижнем Тагиле или там в Камышине, там жилье сейчас гроши стоит! -в одной – жить, другую, чудак-человек, - сдавать! Россия большая и она, как раздетая девка, бери ее, все под ногами. Или вот, неожиданно он переключался он на другое, - автопогрузчики тебе нужны? Я неопределенно кивал: вещь в доме нужная… Незаменимая, отрезал брат!. Я тут пока с квартирой вертелся на серьезных людей вышел! Прекрасные львовские автопогрузчики, ну, ты завод должен помнить… 157-е зиловские моторы, бензина жрут на грош, партия 12 штук, по 10 тысяч баксов, т.е. - даром! Бери, отдаю как брату. Хочешь- бери по восемь… Странно мой брат ориентировался в тонкостях рынка- по тем временам 600 – тый Мерседес стоил в России дешевле… Обругав питерские купаты дешевой ливерной колбасой, Дима вновь спланировал к реэлтерской теме. Я мало что соображал в переплетении подковерных ходов этой деятельности, но в итоге мне было абсолютно ясно одно-весь Димин опыт ограничивался одим-единственным практическим действом, в результате чего его семья потеряла крышу над головой, счетчик работает, а брезентовый мешок с яркими, как фантики купюрами валяется у меня в прихожей… Йены в Питере мы не пристроили, мой неунывающий брат, рассуждая об ответственности перед женой и детьми, отбыл в Москву. В конце-концов он там их с помощью какого-то дальнего нашего родственника с умопомрачительной потерей, куда-то сплавил, подозреваю, что коллекционерам . И, хоть овцы оказались до самой шкуры общипаны, волки, наконец, были сыты…
Конвертом с каким-то потусторонним адресом, а вернее содержимым письма, которое сохранил и доставил этот конверт, я был извещен, что брат с детьми и на все безразлично соглашающейся женой осел в ошеломляюще далеком Чумикане, деревеньке на самом краю вселенной, от которой всего два шага до тихоокеанского берега, и с которого, как в письме утверждал брат, в ясную погоду видно Калифорнию…
Так случилось, что я навестил Диму в Чумикане. Посетил этот неведомый Диминым кредиторам край не для того, конечно, чтобы полюбоваться через океан Америкой. Я просто всегда внутренне любил и уважал своего брата, да и сейчас, когда я есть, а его нет, люблю его. Люблю за больший кусок хлеба, который он отдавал мне в полусиротском детстве, за неспособность втихаря и одному прожрать на конфетках случайно найденный на мостовой рубль, за готовность, не задумываясь переть с кулаками на любого уличного Голиафа, обидевшего меня, младшего, за непревзойденную житейскую наивность и беспомощность, за вечные его неудачи, загнавшие умного и доброго парня к черту на рога… Жизнь меняет нас, наши привычки и предпочтения, под прессом обстоятельств уродуется чистота, заложенная в нас Богом, и только истинно святое не обволакивается патиной, не ржавеет, а как червонное золото неброско и ровно светится всю жизнь одинаковым блеском…
Допотопный биплан Ан-2 бухнулся на лыжню в просеке между заснеженными сопками. Малюсенькие лиственницы и ели выросли до нормальных размеров. Самолетик всхрапнул и остановился. Диск пропеллера истаял и завис серебристыми усами с красными отмороженными концами под самолетной мордой. Прибыли. Чумикан, открыв круглую дверцу и обнажая приборные доски доложил правый пилот. Никаких стюардесс, естественно, не было.
Первое, что вам бросается в глаза у посадочной лыжни на крайнем севере это мой родной брат. Мотосани под ним выглядят лошадкой из папье-маше, на которую влез носорог. Вообще-то сидение у мотосаней, как и у нормального мотоцикла, сконструировано для двоих седоков, но при условии, что один из них не Дима. Глаза у брата сияли. Прежде, чем усадить меня с чемоданом на пристяжные санки, брат, приникая интимно к моему уху, выдохнул в морозный воздух: - паренек! Как ты относишся к свиньям?
Я оторопел. В смысле, к каким свиньям? В плане образа жизни или поведения?
Нет! П-О-Р-О-С-Я-Т-А-М!
-Ну, говорю, наверное вполне положительно, правду сказать никогда молочных не ел …
Дурень! Заорал брат, вот дурень! Я ему о деле, а он все о жратве. Куда там есть, мы тут разве что лебеду сами не жрем! Мы все В-К-Л-А-Д-Ы-В-А-Е-М! Золотое дно, Али-баба тощий щенок со своим пещерным хламом. У меня лично 27, тебе заказал шестерых на ферме. Даже если пятерых поднимешь, на пол-жигулей хватит. Новых, понимаешь ли дурак, Жигулей! Не убоины из комиссионки, а новых. А пятерых – это запросто! Я заказал шесть, но один обязательно сдохнет, это правило. Проверено.( Я выкормил таки шестерых…) -Для себя я уже все подсчитал- через пол года сдаю мясо, беру здесь, в Магадане, пару ВАЗовских телег, семерок, скажем, они всегда в спросе, морда у них красивая, отсюда морем, потом платформой до Питера. Там я их по тройной перепродаю(новые же!) и беру трехкомнатную на Невском! Уж если жить в Питере, то в центре, конечно. Дима на мгновение задумался – нет, надо четырехкомнатную, у меня дети разнополые…Люба правда, просит в спальных районах, и потише там и подешевле… Ладно, ближе будет, подумаем. Для меня, ты же это знаешь, мнение жены – это все! Закон! Там прикинем.
Трещал мороз, трещал мотор у саней. Бедолага- брат, оторвавшись от большой земли, оторвался и от действительности – не заметил, что под натиском фордов, опелей и ситроенов, тальятинские поделки медленно, но необратимо перешли из разряда престижного дефицита в разряд безнадежного неликвида… Необъятная спина брата загораживала передний вид, а по сторонам, полого поднимались к солнцу склоны заснеженных сопок, поросшие, как небритый подбородок редкой щетиной лиственниц и сосен… Америки я пока не видел, но будоражило какое-то неопределяемое названием чувство ошеломляющего далека, оторванности от мира, от высоких каменных домов, от паровозов, от башенных кранов, от стадионов и залитых электричеством площадей…Ощущение собственной физической ничтожности, мелкости в бесконечном пространстве мироздания, под этим замороженным солнцем…
Чудак, орал, перекрывая грохот мотора брат, чудак, здесь приличным людям сразу дают КВАРТИРУ. Ты естественно, получишь. Кочегаром в пекарню устрою, или в райпо-грузчиком, у меня здесь все схвачено!Я уже полтора года, как живу в собственной, т.е. служебной конечно, зато почти со всеми удобствами. Телефон есть. Летом подключат. Линию тянут (Не с Аляски ли?)
Увидев квартиру брата я содрогнулся. Не то, чтобы я по жизни особенно избалован или привередлив, но то, что я увидел даже с большим допуском не сочеталось с определением квартира. И тем не менее, Димка светился гордостью… На прогнивших половых досках столетней избы возились разнополые Димины дети, мои племянники-скуластая худенькая девочка и вертлявый карапузик, совсем еще малыш. Черные стены избы несли на себе ярмо грубо сколоченных полок, уставленных разносортной посудой. За небеленым очагом с кривой дверкой, воруя тепло, затаился настороженный пес неопределенной породы. Уткнувшись влажной черносливиной носа в обсосанную досуха белую кость, пес смотрел на меня как на дополнительного нахлебника. Люба занималась хозяйством, что-то готовилось для гостя. Люба осунулась и постарела. Гримасу улыбки легко можно было спутать со сдерживаемым побуждением заплакать. Ничего в ней не осталось от охочей на затеи раскованной студентки, какой я ее сохранял в памяти. Суровый опыт жизни со своим беспокойным мужем расплавил и вытравил и легкомыслие и попытки к любого рода сопротивлению. Она просто не задумываясь плыла за Димой в потоке бытия, как растерявшая листья ветка, прихваченная тиховодьем плывет за тяжелым, оторванным от корней стволом…
Димка хвастался хозяйством. Вышли во двор. Сложной породы сука, естественно-Дина, подружившись со мною, потащилась за нами.
В дальнем углу двора, за замороженным подобием огорода шатким кривым заборчиком была огорожена вонючая лужа, размером с кузов грузовика. Глубины на глаз было сантиметров 20. Лужа была полузамерзшей. В тыльной стороне к заборчику примыкало строеньице, отдаленно напоминающее небрежно сколоченную из обрезков горбыля собачью будку.
Косо прорезая навозную жижу плечом, поднимая зловонный фонтанчик маленьким глиссером проносится какая-то тварь. Животное напоминает наголо обритого тойтерьера в порыве горячечного предсмертного беспокойства. Резко затормозив останавливается на тонких, дрожащих рахитично выгнутых ножках, ошалело осматривается тусклыми голубоватыми глазками. – Белый великан сообщает Дима, ловко выхватывая зверька из загона, «петля» презрительно сплевывая, добавляет он, осмотрев унавоженное брюшко и попыхивая «верховиной», их у меня 22, на этих весь расчет, остальные – вот, вот, смотри, там в углу, видишь? Эти – так себе, не такие огромные вырастают, это Лоэнгрины! (тоже, сволочь, петля. Самцы дрыхнут наверное) Лоэнгрин как две капли воды повторяет жалкие стати Белого великана. Поросенок засвистал заполошным хрюком и все поголовье высыпало из будки в лужу, полагая наверное, что приспело время еды. Подвижные пятаки елозили по мокрым доскам пустых корыт. Разочарованное возмущенное ворчание тронуло моего брата не больше, чем молитва трогает безбожника. Рано. Отрезал он. Вечерком можешь наблюдать кормление - это уже мне, жрут падлы, как слоны, одни Жигули уже прожрали… Дима еще некоторое время путаясь демонстрировал мне указательным пальцем представителей той и другой породы и пола, но было очевидно, что он сам не вполне их различает. Вид изможденных дрожащих зверушек никак не вязался с каноническим представлением о съедобной свинье, как таковой, однако Дима, плотоядно осмотрев стадо, вдруг предложил- может закинем Лоэнгринчика на мангал по случаю?
Меня затошнило.
- Лучше бы рыбки, сказал я. Красной. Если есть…
Это- запросто, оживился брат, у меня еще с весны заморожено. Полный свежак, живьем вскрывал. Ну для икры, понимаешь… После этого мне расхотелось и рыбки…
Странное дело, вопреки всем законам биологии, белые великаны, исчерпав природой отмерянный на возмужание лимит времени, так и остались поросячьими карликами, как и лоэнгрины, разумеется, - по спортивному поджарыми и стремительными. Думается, что Дима мог бы смело выпускать свой табун на вольный выпас, сомнительно, чтобы благородное лесное зверье, избалованное обилием упитанной фауны покусилось бы на столь жалкую и малоаппетитную добычу… Съедобность существ Дима подтверждал персонально, о чем свидетельствовал истошный визг очередной жертвы, влекомой для заклания на семейный алтарь. Постепенно хлев опустел, вряд ли добавив холестирина в Димины сосуды(семья наотрез отказалась употребить зверушек в пищу)
Братец, накопив уже изрядный предпринимательский опыт, обдумывал очередное доходное мероприятие. К этому времени он вступил в местный, на перестроечной волне организовавшийся клуб трезвенников. Дима обладал одним весьма загадочным для меня качеством – распространяясь о чем-нибудь, щедро при этом привирая, приводя в подтверждение не существующие источники, спонтанно выработанные им же в процессе спитча, он постепенно пропитывался святой верой к тому о чем говорил, набирался пафоса и металла в голосе… Нервно переносил, если его доводы не доходили до согласившихся выслушивать его простофиль…Большой любитель выпить, ценитель недорого портвейна, Дима, подхваченный волной горбачевского трезвеннического ража, клеймил слабоволие и преступную разболтанность пьяниц, огорашивал слушателей мгновенно придуманной статистикой неполноценно рожденных, количеством распадающихся семей и попадающих , по пьяной халатности за решетку механизаторов. Уверен, для того чтобы распалить себя и довести внутренний подьем до нужного градуса, Дима умеренно «принимал» . Как же иначе?
Ядро сорганизовалось быстро- помимо Димки, мэтра и самостоятельно кооптировавшего себя в председатели вдохновителя, в состав вошли: зам, - очень милый молодой терапевт Валечка Красная и просто парочка членов - желчных дам из местной аристократии - продавщица книг из ларька и бухгалтер РАЙПО, обе отвергнутые бреющейся половиной общины по причине заурядной внешности. С Валей не все вышло ладно. Кажется, затеплился роман - было замечено, что после затяжных неплановых встреч правления в неполном составе на квартире зама, Дима появлялся в собственной преувеличенно внимательным к жене и благоухающий домашней рябиновкой, настоянной на чистейшем медицинском спирте, доступ к которому помимо главврача, имела только терапевт Красная. Тайное не долго остается тайным, объяснилась в этом смысле со своим мужем Димина безропотная жена, поглядывая на двустволку. Брат урезал число совещаний…
Как и коим образом рассчитывалось получать профит так и оставалось для меня тайной за семью печатями. Я допускал даже, что художественной, духовной составляющей натуры моего брата требовался вольный глоток не овульгареный звоном монеты… Как бы не так! Диме бы коммунизм строить! Планы, как выяснилось, были и не малые, как в смысле вложений, так и в смысле полагаемой прибыли. Причем все густо замешивалась на идее нравственного исправления духовно ослабевших или двигающихся в этом направлении. То есть пьяниц.
Урегулировав первый этап, Дима запланировал встречи с представителями поселковой власти. Власти по тем временам было две. Власть партийная(главная) и власть народная(номинальная). Последовательность встреч, таким образом, была очевидна…
Тамара Александровна, крупная здоровая женщина мужского типа, председатель поселкового партийного комитета, выслушала Димин проект со смешанным выражением изумления и жалости. – Не те книги читаете - при- кинула на глаз возраст брата - молодой человек! Даже у нас, на этих хреновых выселках нельзя опускаться! Книга несет свет. Читайте! Возьмите, к примеру библию(брат слегка оторопел), возьмите, не бойтесь, здоровому человеку можно, так там ясно, черным по белому: - вино веселит сердце и облегчает душу. Это, конечно, если пить умеючи… И, потом, - дома, после трудов праведных, перед обедом, с собственной женой, а не с забулдыгами какими… Детям, опять же, пример прекрасный…
Однако выслушала, прикинула, прониклась. Обещала звякнуть туда-сюда, помочь с помещением и прочим.
Заручившись высочайшей поддержкой, в кабинете председателя поселкового совета Димка вел себя более откровенно и напористо. Председатель местного общества пропаганды трезвого образа, представился он. Термин «образ» давно и проверенно успешно используется в отечестве для заморачивания мозгов.
-Инициирую строительство ситро - цеха, т.е. малого предприятия, кооператива по производству безалкогольных напитков типа лимонад! Помещение присмотрел, сарай за пекарней, там нет ничего, кроме хлама. Естественно, нужна отделка, кафель там, оборудование кое-какое. Производство все-таки… Отсюда- необходима ссуда, кредит на первичные и т.д. Потом одни доходы пойдут, кредит мгновенно выплачу . Будут ли лимонад пить, спросите? Будут! У меня все продумано, есть общество, «Сломанный подснежник» называется» , я естественно, председатель, трезвость будем пропагандировать. Соображаете? Никто пить не будет. Здоровые семьи, воспитанные дети. Все в чистом, огороды ухожены, по праздникам лимонад на столе. Для общества, кстати, нужна одна комната в клубе, чтобы собираться, и, прямо сейчас, ордер в РАЙПО за вашей подписью на ящик водки для начала, пьяниц заманивать.
Природное умение солидно представить дело, основательные физические габариты, природное грубовато-простецкое обаяние практически всегда гарантировали брату успех на начальной стадии всех его предприятий, и возбуждали фривольный интерес незамужних дам.
Талант опять не подвел Диму. Помещение было обговорено, ордер на водку выдан. Даю пояснение - в те годы заполучить любой полноценный алкоголь в стране было практически невозможно без боя, а на севере выпивку вообще выдавали только по запискам больших начальников по случаю свадеб или похорон. Люди обходились кто как мог- перебивались отвратительным самогоном, производимым отчаявшимися, под угрозой посадки на два года, варили брагу.
Идея ситро - цеха какое-то время имела продолжение, по крайней мере до суда, общество же развалилось немедленно, т.е. сразу, по получении водки. Комнату в клубе пришлось освободить спустя малое время, потребное для того, чтобы дать проспаться и физически удалить из нее полубездыханны тела подснежников, прорабатываемых там Димой на предмет исправления. Диму тошнило после мероприятия дня три. Праздник можно было бы продлить, но пора было ехать в район за кредитом да и запас водки был исчерпан до тла. Мадам В. Красная, скорбно надув губки, ставила неофитам общества капельницы.
Диму спасли от тюрьмы два обстоятельства – железное правило вести в бизнесе расходную документацию, проще говоря, замызганную тетрадку с записями, и безнадежно обвалившийся рубль, который законно превратил тысячный кредит в ничтожную сумму, недостаточную на приобретение пары калош. На выездной сессии районного суда, по иронии проходившей в помещении бывшего общества «Сломанный подснежниk», брат с бумагами в руках сумел обосновать расходы по кредиту-в частности, плату сторожу и расходы на кормление его собаки. Мизерную оставшеюся сумму Дима добровольно и весело обязался возместить банку немедленно, в импровизированном зале заседания суда, прямо в комнате, сохраняющей еще запах профилактируемых подснежников с искалеченными алкоголем душами…Осознав реальную монетарную весомость кредита банк от претензий к заемщику отказался. Инцедент был исчерпан.
Длинное здание американской фактории, срубленное из гигантских стволов лиственницы в незапамятные времена начала колонизации края, цитаделью возвышалось на окраине поселения. С американских времен сохранились дубовые, некогда лакированные, двустворчатые офисные двери, остекленные в две верхние трети граненными стеклянными квадратиками. Кое где стекло сгинуло и временно, точнее до скончания века, прорехи залатали фанерой…
Местная лечебница. В каморках, где некогда располагались ящики с патронами, порох, грошовые американские ходики и прочий обменный скарб, лежали на жестких топчанах местные недужные. В бывшем торговом зале оборудовали операционную, со столом, гинекологическим и стоматологическим креслами. Владычествовал над всем хозяйством главврач Мурзин. Случалось, вызванный по причине острой боли, он прилетал прямо с рыбалки и удалял гнилой зуб, не снимая мотошлема… Такую мелочь как аппендицит Мурзин отрезал мгновенно и мастерски, серьезных же больных отправляли вертолетом в Николаевск. Лечили, в основном, простуды и алкоголизм. Мой брат оказался пациентом уникальным. Сильнейшие ожоги первой и второй степени напрямую жизни не угрожали, общая площадь оказалась не большой, лечить решили дома, но вот обгоревшие места были по жизни опрделяющими - обгорели лицо, начисто волосы и сильно пострадала область таза. И спереди и сзади…
- Черт с ним, с лицом,- доносилось из под бинтов,- глаза вроде успел закрыть… Беспокоит другое, ну ты понимаешь. По голосу слышу- сестренка молодая,- переходил брат на шепот,- иной раз и рукой мацну, но - ничего! Ноль! Полный ноль!
Честному и порядочному человеку нечего делать в бизнесе, менял брат тему, аккуратно пропуская горлышко между витками бинта и высасывая портвейн, который я через знакомых вертолетчиков добыл для брата, чтобы уврачевать его душевные раны. Нет, с этим покончено. Слава богу, подумал я ибо последнее предприятие хоть и не доконало его , но кажется вразумило…
Произошло вот что. Хорошенькая продавщица Лерочка, она же и завмаг, дама немолодая, но не растранжирившая женскую прелесть, игриво передергивая плечикам, капризно жаловалась Димке при встречах: стыну я одна за прилавком, стыну. Заглянул бы…Такой мужчина! На все руки мастер… Дима зашел. Деловито осмотрел батареи отопления, подумал и сказал начавшей слабеть Лерочке: все ясно, могу взяться. И вышел. В РАЙПО, которому магазин принадлежал, быстро обговорили смету, подписали контракт. С одной стороны Потребсоюз, в лице председателя, с другой стороны- кооператив «Электроды Патона», тоже в лице его председателя.
Дима для меня- непрочитанная книга! С какой стати, понаблюдав за сварщиком, он решил, что дело плевое и вполне ему по силам?
Справедливо рассудив, что размер оплаты работ есть прямое отражение ее объема, брат убедил правление в необходимости произвести полную замену всей системы, т.е. труб, радиаторов, вентилей.
Принцип самый простой – на входе-выходе радиатора переходные муфты на резьбе и запорный вентиль. Восемь радиаторов, мелочь. Старые покрасить - сойдет. Муфты-вентили – у хохлов навалом! Все остальное -на сварке. Угол наклона, тепловые компенсаторы- экзаменационная чушь для студентов.
Несчастье произошло в первый же день работ- при попытке перерезать электродом трубу, сноп искр саданул по деревянному полу комнаты, где некогда хранился дымный порох в мешках и, разумеется при отвесе щедро просыпался, заполняя щели и пустоты под досками. К сожалению, Димка этого не знал. Этого вообще никто не знал. Это выяснили дознаватели на следствии, которое вчинили после того, как взорвавшись, фугас спалил магазин со всем товаром- с охотничьими ружьями, парой минских мотоциклов, десятком велосипедов и даже одним пианино фабрики «Красный Октябрь», не считая прочей мелочи .
Брат отделался ожогами, живым снарядом вылетев через оказавшееся на его счастье рядом окно, без сгоревшей до резинки трусов одежды, без веревочки и креста, который он эпатажно носил, с религией никак не увязывая…
Случай, с учетом личности преступника и отсутствия судимости в прошлом, классифицировали как несчастный, поджег как неумышленный, ущерб куда-то списали. Димка и на этот раз избежал суровых последствий, отделавшись средней тяжести вредом, причиненным собственному здоровью и посильным административным штрафом за грубое нарушение противопожарных норм.
Все, сипел Дима, просасывая сквозь бинты портвейн. Завязываю! На материк. Пора! К людям, туда, где настоящая жизнь. Тут одна сволочь собралась какая-то. Пара мотоциклов у них сгорело. Ружья… Приклады, небось слегка обгорели, в стволах-то чему гореть? Хороший плотник эдаких прикладов за трояк пол сотни натешет… И в пианино – так там только арфа и есть самое ценное, тоже небось не сгорела. Струны тоже стальные… Остальное - деревяшки на грош! В суд потащили, сволочи, у самих клеймо не на что ставить! Настроение у брата было подавленное.
Я боюсь категорических утверждений. Как некоей претензии на право изречения тебе одному открывшейся истины. Запретить же рассуждать никто не в праве. И я пытаюсь объяснить себе, почему у русских так жалко выглядят села. Наверное, так же жалко выглядели и в прошлом. Если судить по историческим фильмам именитых постановщиков…
Шик ли какой-то усматривается в перекошенных стенах почерневших халуп, в просевших хребтах серых безликих крыш, гнилых патыкax повалившихся заборов?
Что это – полное отсутствие у народа умения распознать безобразие, влезшее в его жизнь? Полное отсутствие чувства красоты и гармонии? Физическая нечистоплотность? Тогда откуда бани? Бани с их неимоверной температурой, бани, в которых только наши русские предки жарой научились убивать паразитов? Может столетия крепостного ига настолько вошли в крестьянские гены, что до сих пор мутной пеленой застит глаза?
Откуда тогда жлобские амбиции деревенского алкаша-тунеядца - поди, упрекни его в ничтожестве? Выплеснут тогда, наряду с матерщиной, побелевшие от ненависти глаза гнойный поток беспричинной ярости. Иной и за топор схватится... А за остывшей баней, за останками забора гора гниющего, смердящего мусора…
Я смотрел на русскую деревню, заползшую на самую границу огромной страны( на другом берегу – Калифорния ), смотрел и грустно прощался со старыми избами, с тощими псами, с замощенной морозом до бетонной прочности улицей, прощался со своим старшим братом. Как оказалось- навсегда. Нет, не я уехал из России и не прозрели внезапно селяне, не привели в порядок свои подворья, ужаснувшись развалy… Просто я никогда не стану деревенским жителем. По причине невозможности приучить себя к сраму.
Брат умер. Я не был на похоронах. Всю жизнь работаю в море, тогда тоже был далеко и не смог постоять у скорбной ямы, в которую как последний шар в лузу проигранной партии закатилась Димкина звезда. На второй день после Нового года. Умер, накормив студнем гостей. Неожиданно умер, просто лег на диван и больше с него не встал… В маленьком городке в Крыму, где брату удалось воплотить в жизнь свой единственный созидательный замысел- купить для семьи крохотный дощатый домик.