Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…
Каким бы долгим ни было ожидание весны, пришла она внезапно. Ворвалась щебетани-ем птиц, мяуканьем котов под аккомпанемент веселой капели. Пробилась первая травка, радуя глаз изумрудным цветом после долгой и серой зимы.
На территории женского лагеря было не так уж много зелени, но, без сомненья, самым прекрасным украшением была сирень. Она помнила времена, когда здесь была еще мужская зона. Чьи-то заботливые руки, на радость братьям, посадили ее вдоль основной аллеи, до-рожки к столовой, вокруг площадки, где стояли скамейки для отдыха. За долгие годы она разрослась, в ее тени можно было спрятаться от жары, а во время цветения щедро нарвать именинникам огромный букет. Ведь так мало радости в этом «городе скорби».
Эту весну ждали особенно, как любой юбилейный год. На какую бы тему ни начинался разговор, заканчивался обсуждением амнистии. Шестьдесят лет со дня победы в Великой Отечественной войне. И каждый надеялся, что амнистия коснется и его, веря в гуманность нашего правительства. Надежда - ею только и живут.
-Должны что-то сделать и для «тяжелостатейников», - сказала пожилая женщина со сле-дами жестоких побоев на лице. Статья - умышленное убийство. - Да разве ж я, деточка, хо-тела? Навалился, начал душить, попались под руку ножницы, вот и пырнула. Не бачила, шо творила. Думала, конец мой пришел. Всю жизнь, ведь, садюга, изгалялся надо мной…
-Лишила человека жизни и домой собралась, смотри-ка…. Посиди еще, мать. А мы по-гуляем!
Мелкие воришки попадали под любую амнистию, так что у этой экспрессивной особы сомнений не было – скоро домой.
Женщина с изможденным лицом покачала головой:
-По што Зинку обижаешь? Креста на тебе нет. Ей и так досталось, а ты еще и надежду отнимаешь.
Надеждой жили. Она окрыляла, прибавляла сил.
А весна продолжала свое волшебное действо. Немного припоздала и наверстывала упу-щенное.
Маю нужна сирень! Набухли и начали открываться цветочные бутоны, оголяя маленькие зародыши будущего чуда природы.
Под растаявшим снегом старый мусор. Ручейки нанесли землю на дорожки, и началась работа по благоустройству территории.
«Главнокомандующим» была замполит колонии Котовская, властная строгая женщина. Ее боялись, но и уважали. За справедливость решений. Через завхоза зоны она давала рас-поряжения: где, что и как надо сделать.
О личности завхоза стоит сказать отдельно. Миловидная молодая девушка со сроком за убийство ребенка. Задушила подушкой - плакал, мешал общению с возлюбленным. В былые времена она боялась бы и голову поднять, а ныне с чувством собственного превосходства давала распоряжения ответственным по хоз. работам в отрядах. Уважением среди осужденных не пользовалась, а назначение администрации на такую должность поднимало ее в собственных глазах и давало возможность потешить гордыню.
В шестом отряде была женщина, которую не интересовали разговоры об амнистии. Сколько она их перевидала за свои отсиженные? Больших и маленьких, но ни одна ее не коснулась. Шутила: «Амнистия меня любит, поэтому не трогает». Не то что бы опасная преступница была, все срока за наркотики - обычно мешали нарушения. Правду искала. Не ожесточилось ее сердце за двенадцать лет проведенных в лагерях, заступалась за тех, кто в этом нуждался. Не вина – беда их, что сначала пьяные родители били по голове вместо того, чтобы сеять доброе и вечное, потом от мужа бегали по деревне с дитем на руках. Слушая их, думала: «Боже! По сравнению с ними я счастливая…»
Но «адвокатов» не любили, и шишек набила много, пытаясь лбом пробить каменные стены жестокости, равнодушия.
После последних изменений в уголовном кодексе с нее сняли обвинения по уже отси-женным восьми годам. Но кто их может вернуть? Сколько потеряно за эти годы! Глубокие рубцы на сердце такой реабилитацией не изгладишь.
Все же у нее были основания для радости. На этот раз удалось доказать свою невинов-ность в преступлении, в котором пытались ее обвинить с помощью лжесвидетелей. К тому же ее грело не только весеннее солнышко и скорое освобождение, но и письма паренька, для которого нашла необходимые слова, возродившие его дух. Они вывели его из глубокой депрессии, и он был благодарен, возможно, и не подозревая о том, как важно для нее чувствовать себя кому-то нужной. Это окрыляло ее, мир в ее глазах получил краски, жизнь обрела смысл. Душевная теплота ласковой морской волной плескалась в сердце, разливаясь по всему телу
Распускающаяся на глазах сирень – символ скорой свободы, голубого безоблачного бу-дущего.
Когда-то ей довелось побывать на Дальнем Востоке, и она влюбилась в цветущий ба-гульник. Непередаваемый нежный розово-сиренево-голубой цвет. Словами не передать – это надо видеть. Охапками приносила домой, ставила в ведра и любовалась этими облаками, спустившимися в ее скромное жилище. То же с сиренью. Огромный букет – кусочек неба. Чувства выливались в прекрасные образы…
Однажды по пути из бани ее кто-то спросил: «Как вода? А людей много?» Получив от-вет, что и водичка прекрасная, и людей немного, одна девочка спросила: «Тебя к психиатру не вызывали?» «А что, должны были?» - не чувствуя подвоха, спросила женщина. «Да что-то странно. И водичка у тебя хорошая, и люди добрые…» Посмеялись. Действительно, нельзя быть такой счастливой и ходить все время в розовых очках. Неуместно.
Через пару дней ее все же вызвали к психиатру.
-Чем обязана вниманием к своей персоне? Никогда не испытывала нужды в психиатре.
Врач улыбнулась:
-Вот и хорошо. Просто я знакомлюсь со всеми, кто сидит по статье за наркотики.
Поговорили о том, о сем.
-Первый раз встречаю наркоманку с таким стажем, сохранившуюся не только внешне, но и внутренне, трезво мыслящую, интеллектуально развитую. Вы из породы вымерших. Динозавр какой-то.
Немного пошутили на эту тему и разошлись, довольные друг другом.
Дошла очередь на работы по благоустройству территории и до шестого отряда. Акку-ратненькая, исполнительная завхоз обозначила фронт работы:
-Вам надо выкорчевать сирень.
Недоуменно-вопросительные взгляды:
-Где?
-Везде, - предвидя возражения, отрубила. - Распоряжение Котовской.
Мол, обсуждению не подлежит. И убежала.
Возражения были. В основном на ненормативном языке. Как в «Русском радио»: «Мы им не ругаемся, мы им разговариваем». Точку под дебатами поставила ответственная за хоз. работы:
-Кому нужны нарушения перед амнистией? Слышали? Распоряжение Котовской. Быст-рей начнем – быстрей закончим. Давайте за кирками, лопатами, ломами…
И началось….
-По-до-жди-те!!! Вы что? Это какая-то ошибка! Этого не может быть! Давайте подождем начальство, выясним, может, завхоз что-то не так поняла! Это же дикость, варварство!
Не верилось в чье-то столь абсурдное решение. Сколько лет понадобилось, чтоб вырас-тить такую красоту. Украшение всего лагеря. Кому она помешала? Этой женщине хотелось остановить безумие…
-Тебе что, больше всех надо? Пошли рубить.
-Распоряжение Котовской, с ней лучше не спорить.
И даже те, которые, казалось, всегда ее понимали, не глядя в глаза:
-Успокойся. Тебе оно надо? Скоро домой. Пора понять – стену лбом не прошибешь.
-Нет, как хотите, но у меня рука не поднимется.
А в голове закрутилось - из песни: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравится сирень…»
Работа набирала обороты. Какой-то дьявольский энтузиазм: разрушить, уничтожить, по-губить. Да что же это такое?
Нарастала головная боль, теплая волна доброты, превратившись в цунами, обрушилась на воспаленный мозг, в котором, как на заезженной пластинке, снова слова: «Ирен, Ирен, тебе так нравилась сирень…» Терялась реальность происходящего.
«Нет, это не со мной, это дурной сон».
Еще какие-то движения. Попытки изменить ход событий. Штаб. Никого. Будут через час. Голова сейчас расколется. Обратно, может, удастся хоть что-то спасти, хоть кого-то об-разумить.… Поздно. Чтоб удобней было выкорчевывать, сломали, где не поддавалось, сру-били все ветки, под корень…
Их волокли по земле к мусорной свалке, и зародыши цветов, еще недавно доверчиво тя-нувшиеся к солнцу, бились о булыжники, превращаясь в бесформенное месиво.
К горлу подкатил тошнотворный ком, перекрывая дыхание.
«Ирен, Ирен, тебе так нравилась сирень…»
Оголился остов недостроенной церкви. Стены из красного кирпича как будто плакали кровяными слезами о людском равнодушии, жестокости, немым укором взирая на происхо-дящее.
«Господи, прости нас, грешных, не ведаем порою, что творим».
Останавливались зеваки. Пожилые женщины осуждающе покачивали головой:
-Да, шо ж вы робите, такую красоту загубили! - в сердцах крикнула тетя Зина.
-Приказ, мать. Иди своей дорогой.
-Ишь, послушна кака, так бы мать свою слухала, сюда б не попала…
«Приказ… приказ… Что-то подобное уже было, оно сидит в подсознании, иногда всплывая и царапая душу. Ах, да! Вот такие послушные исполнители по приказу расстреливали мирную демонстрацию в Новочеркасске.… Но кто-то ведь, помню, и отказался… Я схожу с ума, если память рисует то, что было не со мной.… И вообще, что за ассоциация? Но… Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень? Наваждение какое-то…»
Легкое облако в душе превратилось в грозовую тучу. Первые капли соленого дождя за-стилали глаза. Нет, нельзя показывать свою слабость. Кому нужны эти слезы? Боль, обида, разочарование змеиным клубком свернулись в горле, пытаясь задушить.
-Тебе плохо? - кто-то участливо взял под руку.
-Давай в санчасть отведу.
Дверь – одна, вторая, третья – закрыто. Вот - поддалась.
Психиатр. Ирония судьбы.
-Что случилось? На тебе лица нет…
-Си… си… си-рень…
-Что сирень? - спросила врач, готовясь мерить давление.
-В-в-вы-р-у-у-би-ли…
Измерила, покачала головой, достала пузырек. Кап. Кап. Кап. А в висках опять преда-тельское: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…» Сжимает ладонями голову. Нет, не помогает. «Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…» Дрожащей рукой судорожно, с тру-дом делая глотки, выпила горькое лекарство. Змеиный клубок вместе с выпитым провалился куда-то внутрь. Пакостное чувство, но дышать стало легче.
-Где? - поинтересовалась доктор.
Выдохнула:
-Везде!
Психиатр с недоверием посмотрела на женщину.
-Как это?
-Вот так…
-Вы и меня расстроили…
Она хотела еще что-то спросить, но поняла – не сейчас. Слезы градом покатились из глаз женщины, она захлебнулась в рыдании. «Истерика. Пусть выплачется, со слезами не-много выйдет боль, тогда и поговорим», - подумала про себя врач.
-Вот и мне потребовалась ваша помощь, - еще всхлипывая, прошептала женщина. - Док-тор, я действительно ненормальная?
-Ну что вы, это нормальная реакция на уничтожение, разрушение красоты, особенно свойственная женщинам.
-Тогда кто болен?
Вопросительно-удивленный взгляд.
-Да нет, я не буду обсуждать решение администрации. Меня убивает отношение осуж-денных, женщин, - с какой легкостью разрушали, с каким рвением уничтожали то, что сози-далось годами, то единственное, что радовало глаз, давало отдушину. Неужели так ожесто-чились сердца? Эпидемия равнодушия. Страшно.
И чуть помолчав, добавила:
-Я больше не сяду. Никогда.
Доктор что-то говорила о жестоком веке, о бездуховности, еще что-то… Женщина уста-ло поднялась.
-Пожалуй, пойду.
-Выписать успокаивающее?
-Нет. Если только вакцину от равнодушия…
И вышла, сопровождаемая сочувственным взглядом доктора. Чем тут поможешь?
Поговаривали, что завхоз все-таки не так поняла распоряжение Котовской: надо было просто подчистить молодую поросль. Якобы, зайдя в зону, она была поражена содеянным, и в сердцах бросила: «Быдло». К кому именно относились эти слова – неизвестно. Да и были ли они. Ругали, конечно, завхоза…. К чему эти запоздалые разговоры? Снявши голову, по волосам не плачут.
А время шло своим чередом. Оно не остановилось. Наступил и май. Без сирени, правда. Боль потихоньку улеглась, вот только разговаривать особо ни с кем не хотелось, и улыбать-ся женщина стала намного реже.
Зона жила ожиданием амнистии. А может, «золотая», как в пятьдесят третьем?.. А мо-жет, а может…. Все-таки такая дата…
Прошел май. Разговоры. Слухи. Слухи. Разговоры. Лишь одна женщина знала: амнистии не будет. Она не говорила об этом никому. Зачем? Люди почему-то не любят тех, кто в итоге оказывается прав. И все же, когда стало ясно, что домой никто не пойдет, с горечью сказала:
-Срубили амнистию вместе с сиренью. Сожгли вместе с остатками доброты и совести.
Тихий внутренний голос успокоил: «Потерпи, будет в твоей жизни и весна, и сирень. Ты будешь свободна. Всегда». Сердца коснулась теплая волна, медленно растворяя в себе остатки боли, смывая тяжесть с души. Мир и покой опять разливались внутри, заполняя ка-ждую клеточку. Она улыбнулась:
-Все будет хорошо, девочки, поверьте. Счастье рядом.
И совсем по-другому зазвучали слова давно знакомой песни: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравится сирень!..»