Кулацкая дочка
В селе, где жил мой дед Антон, он был самый многосемейный: девять детей, да сам, да сама. Когда Советская власть наделяла крестьян землей подушно, то у деда Антона земли стало больше всех. В кои-то времена. Ой же, он и любил и холил свою земельку!
От людей, конечно, урожай не убережешь, а вот от потравы животных он со своими детьми, большими и малыми, обнес наделенную земельку ровиком в полроста.
Да выкопанную землицу – на край ровика, да бугорком. Хоть и влезет животина в ровик, да на бугорок не выберется. Бог даст, и целехоньким урожай будет. Да во время небольшое вырос на той земельке садик фруктовый, разделенный виноградничком, который и по сей день растет на заброшенной земле. Да именем деда – Снегуровским зовется. Но урожая того деду не пришлось отведать.
Как пришла на село последняя разнорядка на раскулачку, а кулачить на селе уже было некого. Думало-думало правление колхозное, кого бы еще…
- Ай, да давайте Снегура Антона – у него больше всех земли, да и ухоженной.
К этому времени мой отец, Снегуров Василий Антонович, отслужил в армии под командованием Ворошилова, был отличником, Ворошиловским стрелком, и когда ночью дедову семью высылали на Соловки, папа этой ночью работал в другом селе в рыболовецкой колхозной артели – рыбачил. Утром он вернулся домой, а семьи нет… Его известили, что произошло.
Папа писал Ворошилову. Было установлено, что его родители раскулачке не подлежали.
А вернуть их было не просто.
Звание кулак прочно закрепилось за отцом. Женился папа на красавице белошвейке.
И платье на ней, хотя и самое недорогое, но сидит на как влитое, модное. И зависть лютая бабы Усти, соседки, не давала покоя. Бранятся бабы по поводу и без, и нечем белошвейку укорить…
- 0 кулачка, да кулачка ты! Как произнесут это слово, так мама – нырк – в свою комнату. А я, дитя малое да неразумное, всё думала: что это за слово такое, что мама так боится его. А как пошла в школу, так поняла, что значит кулачка. Осознала, что я – дочь кулацкая, и помня об этом, на уроках в школе, хотя и созрел ответ на заданный вопрос, боялась не то что первой поднять руку для ответа, но и последней. В школе никто за это не корил, но подсознательно во мне это жило - что я дочь кулацкая.
А детство брало своё, и росли во мне преданность Родине, любовь к школе, к первой учительнице, своим сверстникам.
Но вот черная туча нависла над Родиной, и поползли злобными пауками фашисты по моей родной земле, по дедовскому саду, всё оставляя после себя черным.
И вот уже за забором сквозь свист пуль и снарядов доносится чужая лающая речь.
Вот немецкий солдат пихнул кованым сапогом калитку двора, она жалобно скрипнула и слетела с петель. И уже нашу коридорную дверь ударил ногою в кованом сапоге. Штукатурка посыпалась со стен. Как брязнулась дверь об стену узкого коридора! В комнате были мама, две женщины-соседки, моя девятимесячная сестричка и я. Мама у плиты что-то варила, соседки чистили картошку для супа, я качала люльку с сестренкой. Комната была небольшая, заставленная тремя кроватями, стол. Посередине столб, подпирающий потолок, обвисший от бомбежек.
От резкого толчка ногой фашиста распахнулась дверь, появилось дуло того оружия, что нес враг на плече, и поддерживал двумя руками. Настороженно переступил порог черный, кованный шипами сапог.
Потом показался сам. На груди – металлическая плита от того оружия, что на его плече. На голове – каска до самых глаз. Небритый, черный, произнес, наставляя дуло в грудь:
- Русиш зольдат есть?
Меня подняла какая-то сила. Я встала, пальто слетело с моих плеч, и я сказала себе: хотя я кулацкая дочь, но от фашиста приму смерть стоя!