Я просыпаюсь. Что это, почему голова так болит? Я дотрагиваюсь до виска – волосы слиплись в крови. Наверное, я упал, ничего не помню. Так легко лежать на холодном полу. Идёт дождь, я слышу, как он выбивает нервную дрожь из жестяной крыши. Надо открывать глаза.
Я открываю глаза, раз надо. Доски пола грубо оструганы, все в песке и позапрошлогодних листьях. Очень пыльно, я хочу чихнуть, но у меня не получается. Тело как ватное, мои паралоновые глаза шарят по скопищу пыльных ненужных вещей – разрозненных лыж, стопок старых газет, удочек; какие-то картонные коробки с надписями чёрным маркером – «весенние», «моё», «не трогать!». Под потолком качается тусклая жёлтая лампа, её света едва хватает, чтобы очертить маленький круг на полу, в котором я лежу. Под коньком – маленькое круглое окошко, за ним тьма и дождь. Иногда слышно проезжающую машину.
Я сел и огляделся – в пыли на полу чётко прочерчен след, как будто кого-то волокли, или он сам пытался отползти от полуоткрытой двери. След вёл прямо ко мне. Хм-м, это я сам и полз, в пыли не было отпечатков ног.
Я приказал своим не слушающимся конечностям привести меня в вертикальное положение. Руки все в крови, которая покрыта матовой корочкой прилипшей пыли. Я огляделся вокруг. Ничего не помню. Подсказка может быть где-то рядом, где угодно. Беспомощно смотрю на газеты и картонные коробки – может быть и там, но меня передёргивает от одной мысли, что их нужно разобрать.
Я обшариваю карманы. В изношенных грязных джинсах почти ничего: чек за оплату сотовой связи, моё имя кажется мне смутно знакомым, источенный медиатор, 1.05 Gibson, я любил такие, или люблю сейчас, и вообще, умею ли я играть на гитаре? Не помню. Что ещё: зажигалка Big, красная, вроде бы работает. Штаны потёрты на коленях, снизу изодранны в бахрому, которая висит сосульками из нитей и слипшейся грязи.
Ничего существенного.
В единственном кармане клетчатой фланелевой рубашки ничего. На рукаве маленькая дырочка с обугленными краями, сигаретный ожог. О, вспомнил! Я люблю курить, мне нравится смотреть на дым. Это успокаивает и приводит голову в порядок. Я снова ощупал рану на виске – о, дьявол, болит.
Мутно-зелёная куртка, полувоенного покроя. Я вспомнил, что такой цвет называется «Feldgrau». Четыре кармана – два на груди, два боковых. В левом верхнем нашлась связка из трёх ключей, к кольцу была прицеплена булавка. От моего дома что ли? Где я живу? Зачем булавка? Правый верхний, накладной. Мобильный телефон, Sony Ericsson K800i – куча номеров в телефонной книге, около двух сотен сообщений «абонент такой-то просит вас перезвонить». Фотографии. Пейзажи, лица, моё лицо; не узнаю ни одного. Какие-то кошки ещё. Я что, тупой, столько снимать? Правый нижний карман. О. Пачка сигарет Lucky Strike,наполовину пустая, наполовину полная. На крышке размашисто написан какой-то девятизначный номер, почерк вроде мой. Ключи от замка зажигания с брелком Opel. Нераспечатанная зубочистка с надписью Jeferson Bar и адресом. Теперь левый карман. О, вот это уже интереснее – бумажник. Так, что тут у нас: горсть монет, около пяти тысяч мелкими купюрами, счастливый билетик, два презерватива (они-то тут к чему?), еще медиатор, паспорт (я похож на чувака с фотографии), водительское удостоверение (имя и фамилия смутно мне знакомы). На рукаве куртки кровь, впрочем, так запеклась, что непонятно, кровь это или краска.
Маленькие густеющие лужицы крови на ступенях. Кровавый отпечаток предположительно моей ладони на двери.
Озяб, пора валить отсюда.
Забавная квартирка, повезло, если моя. Три комнаты, кухня, ванная туалет. Я прошёл в самую большую, верно, гостиная. Чистенько, опрятно. Приглушённый свет. Диван из коричневого кожезаменителя, электрокамин, бильярд, барная стойка – зачем нормальному человеку столько выпивки дома – плазменная панель была включена, на экране мельтешили чёрные и белые точки, белый шум, хотя я бы назвал его скорее серым. Сколько времени? Ага, два ночи, если настенные часы не врут. Все передачи закончились. Пульт от телевизора и чашка остывшего кофе на низком стеклянном столике. Вообще, зачем мне дома кусок бара? Идея конечно хорошая, но… я, кажется, здорово страдал от приступов одиночества и мизантропии одновременно.
Я прислонился к тёмной дубовой панели, ими были обшиты стены, и закурил. Судя по всему, отсюда я ушёл совсем недавно. Я налил себе выпить. Подумал и взял всю бутылку с собой. Джек Дэниэлс, старина, я скучал по тебе на том пыльном чердаке. Хотя понял это только сейчас.
Надо умыться. В ванной на кафеле стен и пола опять кровь. Срань Господня, сколько ж её из меня вытекло? Как я вообще не сдох?
Горячая вода успокаивала, легонько массируя мне то грудь то спину, а я тупо смотрел как в сток сливается поток крови и грязи. Наскоро вытерся и смотрю в зеркало: огромный центр пульсирующей боли около правого виска, там расцвела страшная багровая рана. Цвет лица – синюшный, почти как у трупа. Мешки под воспалёнными глазами, а правый еще и чуть заплыл. Волосы длинные, нечёсаные. Щетина. Постричь бы ногти. Попробовал напрячь мускулы руки, но слушаются неважно. Плохо дело. В таком виде лучше не соваться на улицы, или по-крайней мере стоит надвинуть капюшон так, чтобы лицо было в тени.
Я иду в самую дальнюю комнату, кабинет. Книги. Очень много книг. Компьютер. Ноутбук. Пианино. Гитара. Несколько сумрачных картин. Одна из стен полностью скрыта исписанными листками A4, которые [наверное] я пришпилил к висящему на ней ковру, в несколько слоев – какие-то диаграммы, списки. Я присмотрелся к ближайшему. «Шлюха с золотым сердцем», «Таблетки от ветра», «Крик бабочки». Бред какой-то. Что-это – клички друзей (у меня есть друзья?), список фильмов, которые я должен вернуть в прокат, названия наркотиков, что? Ничего не понимаю. Всё выглядит знакомым, но при этом таким чуждым.
Я попробовал включить ноутбук, который лежал на засыпанном сигаретным пеплом диване. Нужен пароль. Ничего не помню. Прошлое – как провал, сколько не всматривайся, всё глубже, всё темнее. Попробую с компьютером.
Зазвонил мобильный, я уже и забыл про него. Вообще трудно сфокусировать мысли. Надеюсь, это пройдёт. Каким-то шестым чувством, надсознанием, я понял, что не стоит брать трубку. Параноидальный импульс, я кожей загривка чувствую, что произойдёт нечто плохое. Или уже произошло?
Через некоторое время запиликал домашний телефон. Некто настойчиво пытается добраться до меня. Озноб по спине, вообще, я всё время чувствую мертвецкий холод. Что-то со мной не так.
Я сел за стол и включил компьютер. На столешнице, рядом с клавиатурой наручные часы и листочек с запиской «Должен зайти Майк в семь». Писал я.
Приветствие системы, мёртвые, неживые любезности мерцающего монитора. Ярлыки, файлы и папки. Музыка. Рок, гранж, блюз, джаз – откуда я помню эти мёртвые слова? Что они обозначают – ритм, мелодию, гармонию?
Опять фотографии. Папка «Нэнси». Я обнимаю какую-то девушку, мы улыбаемся и счастливы на том фото. Девушка закрывает лицо ладошкой. Девушка пытается играть на моей гитаре. Девушка перебирает листки на моём столе. Девушка держит бутылку абсента. Девушка смеётся. Девушка сонно смотрит на меня из-под пледа. Кто ты, Нэнси? Жена, любовница или просто подруга?
Я надел часы на руку и отпил из своей бутылки.
Текстовые документы. Попадаются словосочетания со стены. Я читаю, читаю, читаю, и никак не могу понять, о чём идёт речь, смысл слов ускользает. Наверное, это всё не важно.
Я порылся в ящиках стола. Верхний – карандаши, ручки, текстовыделители, отвертки, mp3-плеер, пустая бутылка из-под водки. Средний – стопка документов: медицинская карта, страховой полис, кредитная история, квитанции по оплате коммунальных услуг и прочая такая же белиберда. В нижнем меня ждал сюрприз.
Черный пистолет. Хорошо смазан, затвор плавно ходит. Потёрт, видно, что пользовались не один раз. Коробка 9мм патронов и две обоймы. Фотография в рамке, «я и Нэнси». Обнимаемся. Улыбки. Вид города сзади. Какой-то порошок в коробочке из-под сигарилл. Матерь божья, я что – торчок? Похоже на то.
Я машинально заправляю пули в магазины и пытаюсь подключиться к сети. Как хорошо, что все пароли вбиты в автонабор. Так. Мой блог. Мой файлообменник. Мои закладки с порно (чего-то не возбуждают). О, моя почта.
Читаю переписку. Много писем от этой девушки, Нэнси. Не могу понять, мы расстались или расстаемся. Да, расстались. Я ною ей про свою тяжёлую жизнь. Она ноет мне про свою тяжёлую жизнь. Ничего существенного. Она хочет познакомить меня со своим новым парнем (всё-таки расстались). Его зовут Майк (имя очень знакомо). Нэнси я всегда любил, и буду любить только тебя. ****ь, вот я долбоёб. Майк пишет мне, чтобы я отстал от Нэнси. Нэнси пишет мне, чтобы я отстал от Майка.
Такое ощущение, что это всё мишура, но чертовски важная мишура. Неужели я переживал из-за всех этих дрязг?
Нэнси пишет мне, что ей нравится моя новая песня. Майк пишет мне, что ему она тоже понравилась. Я читаю, что опубликовал свой последний рассказ. Я пишу Нэнси, как тебе, солнышко? Ничего, только мрачно. Похоже, я и взаправду люблю её. Или любил. Кто-то по имени Нат пишет мне, что хочет, чтобы я приехал. Пишет, чтобы я приехал ещё. Пишет, что со мной было хорошо. Нат, Нат, Нат, Нат… кто ты, Нат? Смотрю профайл. Тоже девушка. Фигура очень хорошая, лицо проигрывает, той первой, Нэнси. Такое ощущение, что я сравниваю две коллекционные карточки с футболистами, как будто эти две девушки – не люди а просто набор сообщений и фотографий. Что-то со мной не так.
Почему меня всё это волнует так мало?
Майк пишет мне. Не могу ли я помочь ему с его новым проектом? Конечно могу, хоть ты мне и немного противен, но, ради Нэнси, я сделаю всё что в моих силах. Майк зайдёт. Вчера, в семь часов вечера. Майк благодарит за помощь, файлы уже высланы, сейчас он просматривает всё ещё раз.
Я засовываю пистолет и коробочку с порошком в карманы куртки. Мне больше нечего делать здесь. Надо бы пройтись. Ноутбук беру с собой
Я выпил бутылку виски, жмурясь приятно знакомому вкусу, а потом вспомнил, что раньше я бы отрубился от такого количества спирта в организме.
Странно.
Я выхожу на улицу. Перед моей парадной припарковано девять машин, из них три – марки Opel. Так, вот эта точно не моя, слишком шикарная для придурка с проломленным черепом. Вот эта. Была когда-то белой, сейчас покрыта камуфляжным слоем грязи. Старая, но службу несёт исправно. А ну-ка, кто твой папочка? Всё, поехали.
Внутри пахнет сигаретами. Бак почти полный. Заводится не с первого раза, но всё же достаточно легко.
Я еду по адресу, который написан на зубочистке. Бар очень приятный, почти как у меня дома. Заказал кофе. Открыл ноутбук, пароль – выцарапан сзади, на крышке. Опять зазвонил телефон. Снова пропускаю вызов, официантка недоумённо косится в мою сторону. Я улыбаюсь ей, но она видит только мои скалящиеся небритые скулы и подбородок под капюшоном. Иди к чёрту, не до тебя сейчас. Что-то давит на меня, как будто я сделал что-то плохое. Или видел что-то плохое. Не пойму только, что. Я должен во всём разобраться сам.
Снова звонок. Это начинает надоедать. Я снимаю трубку.
Алло, это Нат, куда ты пропал? Я переживала за тебя. Как ты мог, вот так исчезнуть? Почему ты не отвечал? Я…
Поток слов. Я не вижу смысла придавать этому значение.
Где живёт Нэнси, Нат? – мой голос. Такой холодный. Резкий. Грубый. Язык, как мёртвый ворочается в гробу ротовой полости.
Мой мозг молча регистрирует поступающую информацию. Потом я обрываю соединение, кладу трубку в карман. Извини, некрасиво получилось. Впрочем, какое это имеет значение теперь?
Нечто тревожит меня. Похоже на чувство невыполненного долга.
Вопросы-вопросы-вопросы-вопросы…
Я открываю ноутбук. Всё то же самое. Снова почта.
Нэнси пишет, что ей надоело слышать мой плаксивый голос в своём мобильном. Нэнси спрашивает, почему я перестал ей звонить. Нэнси пишет, что Майк очень зол, что мы продолжаем общаться, что он пообещал со мной разобраться. Я смотрю на часы – последнее сообщение датировано позавчерашним числом.
Я закуриваю ещё одну сигарету, кажется, мне нужно двигаться дальше. Официантка спрашивает, где та красивая девочка, с которой я всё время ходил сюда. Нэнси, что ли? Я не знаю.
Снаружи шёл непонятный дождь, наполненный наполовину мокрыми липкими хлопьями снега. Промёрзлая осень доживала свои последние дни. Я любил осень. Как будто смерть где-то рядом, но умираешь не ты. Всё умирает, ты остаёшься один. Живой.
По соседней стороне улицы шёл Майк, пытаясь спрятать озябшие щёки в воротник, его светлые волосы потемнели от небесной воды. Я приветливо помахал ему.
Он увидел меня, его глаза округлились и побелели от паники, рот беззвучно открывался и раскрывался, потом исказился в нелепой неестественной гримасе. Страшная маска, там где должно было быть лицо. Он отхлебнул из бутылки и почти бегом побежал в сторону метро. Он что, Иисуса увидел за моей спиной?
Странно.
Я снова достал мобильный. Набрал номер, который был начиркан на пачке сигарет.
Вместо гудков – жизнерадостная мелодия.
Алло, Нэнси, привет. Как поживаешь? Я могу заехать?
Молчание. Долгое молчание. Потом истерический смешок. На том конце линии кладут трубку. Что бы это могло значить?
Я сажусь в машину.
Снежный дождь то переставал, то снова начинался. На лобовое стекло упала первая белёсая капля, густая, как сперма ангела, который решил немного развлечься и спустить, куда придётся. Дьявол. Ну, хоть машина будет почище.
Майк. Нэнси. Нат. Я.
Что-то здесь нечисто. Память ещё только начала пробуждаться. Что-то липкое и грязное таилось там. Кровь?
Майк. Нэнси. Майк, Нэнси. Майк, Нэнси, я. Что было между нами? Что произошло сегодня? Я, Нэнси и Майк. В каком порядке надо расставить эти слова в голове? Я смутно припомнил, как заходил Майк. Что мы делали? Чем мы там занимались?
«Я почти не кричал».
Странная фраза пылала в голове. Почти не кричал, только чуть слышно всхлипывал, когда слёзы и кровь смешивались с пылью. Боже, что со мной? Что происходит?
Не дрочи судьбу. Съезди и сам всё проверь.
Я машинально листал газету, прихваченную из бара, едва хватало сил прочесть заголовки, да и то – не до конца. «Мэр планирует…», так, уже неинтересно. «Наши опять победили». Меня сейчас стошнит. «Серийный маньяк. Новая жертва. Девушка…». Что-то исподволь всколыхнулось в густом мутном вареве моего сознания. Девушка. Убийство. Девушка. Убийство. Девушка. Убийство.
Господи, Нэнси грозит опасность!
Я повернул ключ в замке зажигания.
За пару кварталов я остановился. Майк странно себя повёл, когда увидел меня около бара. Я точно вспомнил, что истинная причина – это я. Что-то было со мной не так. Я угрожал Майку? Я обидел Нэнси? Майк обидел меня и угрожал Нэнси? Нэнси угрожала мне и обидела Майка?
Хотелось закурить. Сигареты кончились. За пару кварталов до их дома я остановился и вышел из машины. Заглянул в окошко круглосуточно магазина. У вас есть Lucky Strike, крепкие? Ты чего орёшь, дурища? Продавщица крича убегает в подсобку. А, чёрт, забыл капюшон накинуть на голову. Ладно, попробуем в соседнем.
На улице полно народу. Воскресенье, мать его, Господне. Интересно – как это, воскресать? Что за бред у меня в голове.
Собака завыла в подворотне, когда я проходил мимо. ****ь, ну тебе-то какое дело до моей разбитой головы?
Засмотревшись, я поскальзываюсь и падаю в лужу. У-у-у, как больно! Я снова стукнулся головой. Похоже, рана открылась. Кровь течёт из головы, выводя в воде на асфальте странные узоры. Кто-то склонился надо мной. Девушка плачет, мужчина пытается проверить пульс. Дотронулся до шеи. Я лежу и не моргая смотрю в тяжёлое низкое небо, в упор. Я весь в грязи и собственной крови. Пора завязывать с этой скотской привычкой, подумал я.
«Он не дышит, но ты всё равно вызови скорую»
Город бушует, как раненный зверь. Я слушаю его глухой низкий недовольный ропот. День – всего лишь сон, ночь бесконечна. Я закрыл веки. Когда закрываешь глаза, смотришь в себя, в пустоту
«Такой молодой, такая глупая смерть».
Я начинаю что-то припоминать. Прошлое отступает, и ты везде видишь его отражённые осколки. Тебе уже не собрать картинку воедино, осколки режут руки, и, глядя в них, ты видишь лишь собственные искажённые гримасы. Жуть в воспалённых глазах. Отражение судьбы.
Кто-то повернул мою голову набок, и я увидел собственную руку. Часы разбились. Подарок отца. Время застыло на вечных четыре утра. Я понял сущность времени в этот момент. Ты стоишь в узком кругу, очерченным призрачным жёлтым светом фонаря. Это – твоё настоящее, и ты в нём. Прошлое прячется совсем рядом, за бритвенной гранью света и тьмы. Чем шире круг, тем дальше вроде бы пережитые кошмары, готовые в любой момент вернуться. Любой обычный человек пытается жить «здесь и сейчас», силясь как можно больше раздвинуть этот круг, отведя границу тьмы так далеко, насколько можно. Будущее, эта хлипкая фея лживых обещаний, она не танцует на грани. Она – и есть сама грань твоего круга, между светом и полумраком, бесконечный луч, замкнутый сам на себе, маленькая точка, раздутая до размеров твоего бытия. Но всё это – лишь в твоей больной голове, где безумие задрапировано тонкой тканью цивилизованности. На самом деле есть только ты. Ты и твоё прошлое. Когда перестаёшь бороться со временем, оно начинает работать на тебя.
Я встаю. Надо двигаться дальше. Люди, еще минуту назад милосердно склонившиеся над моим телом, в ужасе отшатнулись.
Я вспомнил всё.
Закат времён, я видел его насквозь. Воздушные замки парят в невесомости, пока какой-нибудь сумасшедший мечтатель не постучит в их стеклянные двери, и тогда всё в единое мгновение необратимости рухнет вниз. Ночь стонала от холода, фонари нервно перемигивались, и капли, попадавшие в их свет, на мгновение вспыхивали яркими искрами, чтобы затем исчезнуть во тьме.
Мрак следует за мной попятам, а мы лишь мерно танцуем под биение собственных сердец и всхлипы наших жертв.
Мой город – только картинка за стойкой бара. Иногда абстракции становятся бредовым отражением реальности, или это место не такое уж забавное?
Выхода нет, нечего терять.
Центр пустоты, снег всё падал и падал, как конфетти на празднике бесов.
Я не спал уже вечность, не помню, когда в последний раз видел солнце… Обволакивающий шарм страны слепых…
Я припарковал машину у их дома.
Приходить сюда было ошибкой. Но я лишь покорно следовал судьбе, шагая от одной точки невозвращения к другой.
Я тихонько крадусь к окошку. Надо послушать, что там творится.
Майк и Нэнси сидят на диване. Майк обнимает её. Они пьют, сильно пьют. Кажется, Майки уже успел пропустить пару косяков сквозь лёгкие, но его всё равно здорово колотит. Я здорово его напугал сегодня.
Они разговаривают.
- Я видел его сегодня. У бара.
- Ты пил. Наверное, почудилось.
- Я точно говорю.
- Этого не может быть, - Нэнси смеётся, как истерички в плохих фильмах, - а мне сегодня звонили.
- Кто?
- Он.
Майк очень подавлен этой новостью. Я бы на его месте тоже был подавлен.
- Кто-то неудачно пошутил, может, та его сука, Нат? Мы сходим с ума. Не стоило заедать кислотой это.
- Но как иначе, ****ь? Я что, *****, каждый день такие штуки делаю?
- Не ори на меня, мудак. Дай-ка я тебе напомню: это ведь ты сделал.
Майк плачет.
- Это какой-то кошмар. Бред. Больной сон. Этого не было.
- Майк, послушай меня. Это просто совесть. Тебя никто не видел. А он… он раздражал стольких людей. Милый, всё образумится, вот увидишь. Это просто совесть. И кислота. Пройдёт пару недель, и ты уже будешь смеяться над этим. А сейчас – сходи в душ, успокойся.
Майк выходит, а я резко пригибаюсь, потому что Нэнси идёт к окну, задёрнуть шторы.
Я тихо-тихо вхожу в их дом. Шумит душ, Нэнси на кухне варит кофе и преувеличенно оживлённо болтает со своей подругой по телефону. Подругу зовут Бэлла, и она довольно симпатичная блондинка.
Я проскальзываю в ванную. Майк, в одном полотенце, стоит у зеркала и критически разглядывает свою рожу. Тут он видит меня, в отражении, и тихонько оседает на холодный кафель. Потерял сознание, слабак. Мои пальцы мёртвой хваткой впиваются в его розовое плечико и я волоку белобрысое, сучащее ногами, тельце на кухню.
Нэнси не оборачивается. Я попытался кашлянуть, но получилось лишь низкое сдавленное рычание. Она повернулась, выронила трубку. В её глазах нет страха, только неизъяснимая апатия. Тоска и тупая боль. Я низко-низко склоняюсь над распростёртым Майком, мои длинные спутанные волосы едва не касаются его лица, капли моей умирающей крови падают на его губы. Его глаза, бегающие трусливые дырочки в смазливом личике модного наркомана. Паника. Шок. Его лицо сереет, рот кривит безумная усмешка.
- Я ведь тоже сын плотника, - прошипел я, - Господь воскресе, мать вашу, что же вы не рады?
Тупая шутка. Они молчат. Надо что-то еще сказать.
- Ты убил меня.
Молчание.
- И ты тоже. Ещё раньше.
Моя любимая маленькая шлюха с золотым сердцем.
Её рот раскрыт в беззвучном крике. Так кричат бабочки, когда летят на огонь.
Я беру со стола сигарету. Закуриваю.
- Каково это – раздробить череп живому человеку? – я дотрагиваюсь рукой до виска.
Нэнси плачет. Я подхожу и обнимаю её, как делал это миллион раз в прошлом. Которое отступило. Которое никогда не повторится.
Она колотится, пытается вырваться, потом обмякает и тихонько всхлипывает.
Я мёртв. Ублюдки убили меня. Только сейчас начинает доходить, сквозь дебри непроходимой головной боли. Почему я снова здесь, на этой кухне?
Нэнси плачет, ей больно, больнее, чем мне. Я плачу от растерянности. Майк от страха. Дождь плачет за окном.
Мне стыдно. Я мёртв. Ничего уже не имеет значение. Я обнимаю Нэнси но не чувствую ни капли тепла в её теле. Я вообще ничего не чувствую. Ни боли, ни ненависти. Только безграничную в своей меланхолии тоску по ушедшему. Когда Майк наотмашь бил меня в висок, он с каждым ударом закапывал всё глубже свой страх. Страх, что в один дождливый вечер я постучу к ним в дверь, и Нэнси уйдёт со мной. Никто и никогда не будет любить её так как я. Любовь до крышки гроба. И после. Ты любишь так кислород, когда руки убийцы всё сильнее сжимают твоё горло, и лёгкие заходятся в спазматическом крике. Я чувствую отвращение, когда смотрю на свою бездыханную грудь.
Развязка близка. У меня пистолет в кармане. Я достаю его и направляю в сторону Майка, который пытается отползти. В глазах Нэнси – моё отражение. Ужас. Тварь, вылезшая из преисподней, чтобы мстить. Я с силой жму дулом себе в грудь, туда, где не бьётся сердце. Спускаю курок. Выстрел.
Кровь не течёт.
- Ага, так и думал, - мой хрип разносится по кухне вместе с дымом сигареты и отработанными пороховыми газами.
Слабо улыбаюсь.
- Вы слишком много смотрели фильмов ужасов с ожившими мертвецами.
Даже сейчас, при всём желании я не смог бы свернуть этому выродку шею. Одна мысль, что я могу причинить боль Нэнси, повергает меня обратно в ад, в котором я пробыл всего шесть-семь часов. Я по-прежнему люблю её. Это выше здравого смысла, выше воли к существованию, выше титанической боли, выше оков одиночества. Выше этого низкого неба и дождя пополам с липким снегом. Искусство? Да я едва могу вспомнить, как выглядит моя гитара, и уж точно не представляю, что с ней делать, возьми я её в руки.
Но моя месть будет страшнее, чем если бы я просто размазал их кишки и сопли по стенам. Я буду их вечным живым кошмаром. Они всегда будут помнить, что где-то там, в ночи, есть то, что видело, как они убивали человека, который любил её сильнее, чем собственную жизнь. Они будут вздрагивать при каждом шорохе, видеть везде полунамёки и мои тайные знаки. Они будут сходить с ума, когда будет идти дождь. Пытаться залить чувство вины алкоголем и пригоршнями таблеток. Если им повезёт, они успеют покончить с собой до того, как сойдут с ума.
Я, теперь уже «оно», шумно поднялся с пола. Положил пистолет на стол. Затянулся последней затяжкой, и отпил из чашки – Нэнси так и не научилась варить приличный кофе. Потом я улыбнулся этим двум несчастным людям.
Рад был повидаться. Спасибо за гостеприимство. Нэнси, я всегда любил и буду любить только тебя. Майк, ты жалок, ничтожный ублюдок. Я простил вас. Прощайте и вы.
Я вышел наружу, в ночь и дождь. Ночь и дождь. Мой брат, моя сестра. Моя новая семья. Завёл мотор. Мне предстоит проехать двести километров на север.
Что вернуло меня тогда, на пыльном чердаке? Моя протухшая любовь к Нэнси? Отчего тогда сейчас я ничего не чувствую? Навязчивое обожание Нат, окна которой в любое время суток приветливо манят меня своим тёплым светом? Почему же в ответ я не могу выдавить из себя ничего, кроме муторного чувства благодарности?
Мне надо уехать отсюда, далеко. В другой город. Я запрусь в тёмном пыльном склепе спальной Нат, и никогда больше не выйду на солнечный свет. Ты всё-таки получила меня, пусть и мёртвого, но всё же это лучше, чем совсем ничего.
Я мёртв, но мне часто снится, что я жив.
Я слышу любовь и счастливый смех, но создаю лишь кошмары и монстров.
Я ухаживаю за тобой, как влюблённый, но от меня веет ужасом и отвращением.
Иногда смерть смеётся.