Умные стремятся к простоте, глупые - к богатству

Серия «Жизнь проста, словно капелька дождя”
На обл: С Судьбой сражаться можно. Со Временем сражаться бесполезно. Судьбу пишет сам человек. Время принадлежит Вечности: перед ней мы все равны - от прачки до президента. И от того, сумеют ли люди  найти общий язык - мира, а не вражды, сопереживания, а не злорадства и зависти, сострадания, а не жестокого эгоизма; смогут ли одолеть алчность, озлобленность, неверие в себя - зависит общее Счастье и Счастье каждого из нас. Пути же к Счастью лежат через Свободу, Свобода исходит от Бесстрашия, Бесстрашие рождается Мужеством, а Мужество - от Любви.
Умные стремятся к простоте, глупые – к богатству
Когда я завершила работу над третьей книгой (лето 1998 года), не осталось денег даже на трамвай. Но меня это нисколько не огорчило. Потому что, думала я, иметь деньги в то время, когда человек платит кровью ради тарелки еды, а дети пухнут от голода; когда старики стоят вдоль дороги с протянутой рукой, а мать не может помочь больному ребенку; когда одна половина мужчин тратит огромнейшие средства на борьбу за власть, а вторая - кричит, что «надо брать в руки автомат»; когда издатели забыли о значении слова и заполонили рынок грязью, а слово ДЕНЬГИ застило людям глаза, - иметь деньги в такой период - преступление. И, слава богам, что их у меня сегодня нет. Ибо данный период – особый: он подобен узкому мостику над пропастью, который надо суметь перейти - без страха и раздражения, сохраняя устойчивость и равновесие. Чрезмерная же зацикленность на деньгах сравнима с пылающим хворостом на этом мосту.
«Ну и что же это за мостик такой, – спросит неискушенный читатель, - где он и как называется?»
СВОБОДА, которую каждый носит в себе, не подразумевая о ней.
СВОБОДА, о которой, словно о крыльях, человечество мечтает с древнейших времен. Мечтает и обретает, не зная, как ею пользоваться…
Однажды весной (в безуспешных поисках спонсоров среди высокопоставленных лиц и политических движений) я возвращалась ни с чем из очередного похода. По пути зашла к Вирджинии Гарнетт. Мы не виделись несколько месяцев, бросились на шею друг другу и, как всегда, много болтали.
В метро я обнаружила в своей сумке конверт. Там лежали деньги и записка: «Я тебя очень люблю. Ты - моя радость. Я верю в тебя. Вирджиния».
И я разрыдалась - то был момент наивысшего отчаяния.
Придя домой, позвонила Залине, рыдающей от того, что нечем платить за учебу: Институт международного права накрывался по причине отсутствия денег.
- 100 долларов у нас уже есть. Мне подарила Джинни. Остальные найдем, - с уверенностью сказала ей. (И мы, действительно, нашли недостающую сумму, которую ранее она безнадежно искала: желание помочь, если оно искреннее, всегда достигает цели.)
Вечером я оказалась у Нины Гречко. Мы пили чай и говорили о моих книгах. Письмо издательства «Природа и человек» («Свет») правительству Москвы с просьбой инвестировать публикацию книг, «которые будут существенным шагом к исцелению и духовному возрождению общества» исчезло в коридорах власти - ответа мы не получили.
- А позвоните Лене Новицкой, - сказала Нина. - Вы должны ее знать. Когда-то вместе работали у Вирджинии. Кажется, ее муж дружен с Лужковым...
Утром следующего дня мы встретились с Леной.
- Я помогу вам, - в первое же мгновение откликнулась Лена, с которой вместо двадцати минут мы проговорили четыре часа. - Кстати, не хотите сходить на презентацию книги «Земля Жар-птицы. Краса былой России»? - и вручила приглашение.
16 мая 2000 года в Российском Фонде Культуры, сидя в уголке, я слушала Сюзанну Масси. Всемирно известная писательница, тонкий ценитель искусства, советник президента Рональда Рейгана по вопросам русской культуры, она участвовала в подготовке его встречи с Михаилом Горбачевым.
- Здесь можно присесть? - тихо спросила женщина, стоящая рядом со мной.
- Садитесь, пожалуйста, - убрав сумку со стула, я взглянула на женщину. Как две капли воды, она была похожей на... Раису Горбачеву.
«Что за наваждение, - вздрогнула я, - что за мистика! Последний раз я была в этом зале в сентябре прошлого года, на ее похоронах. Ведь именно она была первой и единственной, кто прочел мои книги, откликнулся, благословил и обещал свою поддержку... Чуть-чуть позже... Когда наладится с деньгами»...
А через год ее не стало.
- Вам, наверное, все говорят, - шепнула я соседке, - вы очень похожи...
- Да, - улыбнулась она. - Все... Кроме Михаила Сергеевича...
То была сестра Раисы Максимовны.
Так родилась идея серии «Жизнь проста как капелька дождя», ибо нет в жизни случайностей и все до единого люди связаны между собой.
Светлой памяти моего первого редактора - Раисы Максимовны Горбачевой, на чью душу обрушилось немало горя и боли, а также памяти Святослава Николаевича Федорова я и посвящаю эту книгу.
ЦИКЛ «ВСЕХ НЕГОДЯЕВ МИРА МНЕ НЕ НАСЫТИТЬ»
«Нет выше подвига, чем помочь изнемогшему духом». (Н.Гоголь) 
«Господство политики, как и господство экономики, - есть извращение жизни... Когда их диктатуре будет положен конец, а власти внешней над человеческой душой наступит предел, мир начнет выздоравливать. И только тогда начнется его духовное возрождение». (Н.Бердяев)
Часть первая. БЫТЬ ЛИДЕРОМ – БЫТЬ СВЕТОМ НА ПУТИ ЛЮДЕЙ
«Концепция освобождения лежит в основе современного слова «свобода», но гораздо более мудрая, широкая и глубокая по своему подтексту. Свобода, по мнению многих, есть свобода от подчинения какому-либо человеку, свобода делать то, что хочешь, думать так, как желаешь, жить так, как предпочитаешь. Так и должно быть при условии, что хотения, предпочтения, мысли и желания человека свободны от эгоизма и посвящены благу целого. Такое покамест очень редко встречается». (А.Бейли)
СИМБИОЗ: НАРОД + ВЛАСТЬ
Если бы я когда-нибудь поимела высокую власть, то - первым делом! - отодвинула бы эту самую власть в какой-либо дальний угол. Пусть те, кому она интересна, гадают: кто из них, руководящих голов, нанес больше вреда, а кто – принес пользы?
С тех пор как себя помню, всюду только они – руководящие головы: с дружескими визитами и крепкими рукопожатиями; с объятиями и поцелуями. Их голоса и лица преследуют меня даже во сне. Теперь же, со снятием железного занавеса, к тем безголовым прибавились новые – с хлопаньем друг друга по плечу, означающим «потепление в отношениях» между народами.
Сколько их побывало у руля государств – не счесть! Сколько их проклято – только Небу известно! И не случайно, особенно последние годы, в очередях за субсидиями для малоимущих и в поездах, я все чаще слышу такие слова: «Будь она проклята, эта власть, что без войны превратила жизнь в битву – за выживание».
Однако очередь из желающих прикоснуться ко власти, вдохнуть ее сладкого яда, день ото дня возрастает. Ради власти, словно ради тела продажной путаны, готовы жертвовать даже простым человеческим счастьем. Ибо власть – это возможность. А возможность надо использовать – по полной программе. Довести ее до такого абсурда, чтобы осталось внукам и правнукам - на вечную память. Я же, безликая пешка в их политических играх, как оловянный солдатик, забыв о себе, ежевечерне устраиваясь около телеэкрана, внимательно отслеживаю перемещение их высокопоставленных тел. Жду, когда ж, наконец, на Руси жизнь полегчает?
В один прекрасный момент (жаль, конечно, что довольно поздно) однообразно-скучный спектакль, длящийся тысячелетия, с извечно-сакраментальным вопросом народа к правительству: «Когда станет жить хорошо?», мне смертельно надоел. И тогда я подумала: а с какой это стати они, рожденные, вроде бы, нормальными, и ставшие ненормальными благодаря покорной массовке с ее холуйской зависимостью от верхов, изуродовавшие судьбы моих родителей, должны уродовать мою судьбу и судьбу моих детей?
Я пытаюсь от них бежать – они всюду меня достают. Я, рожая детей, строю оптимистические планы на будущее - они это будущее разрушают. Я стараюсь сбросить их цепи - они эти цепи на меня надевают. Не умея связать пару слов, беспрестанно что-то сочиняют – «борются», «увеличивают», «повышают». Умертвляя заживо живущих, повышают боеспособность армий; лишив всяческих прав созидающих, увеличивают срок их отсидки в тюрьмах; обворовав до нитки терпеливых, повышают меры наказания и штрафные санкции…
Доколе будет длиться сей нелепый спектакль, где одни указуют, а другие, одобряя, им бурно рукоплещут? Не для того же я, в конце-то концов, родилась, чтобы их лицезреть, чтобы следить за ними, чтобы жить их мозгами, исполняя их, вечно грызущихся между собой, высочайшую волю. Тем паче, что от смены и перестановки честолюбивых глупцов «наверху» жизнь «внизу» никогда не изменится.
Жизнь «внизу» не изменится до тех пор, пока этого не захочет народ. Народ же не знает, для чего он живет? Он не знает, что Жизнь – это не смерть и не борьба, а бесконечная цепь жизней, состоящая из работы над своими ошибками. Проснуться серым слякотным утром и ощутить в себе чистоту, легкость, окрыленность, умиротворение, радость свободы, желание сделать что-то хорошее – он даже не подозревает, что именно так можно, нужно и следует жить. Ибо приучен к борьбе. И, похоже на то, свыкся со всем. Театр абсурда ему – что бесплатный концерт. Ну не диво ли, избрать в депутаты пройдоху и афериста, обещавшего в борьбе за кресло целый список «предвыборных благ», сложившего общие блага в свой собственный мешок, и не спросить с него?!
Да как не рваться к власти – с таким-то народом?! Это же россыпи золотые, а не народ! Как его ни дави, он всегда найдет выход: вздорожает бензин – будет ездить на воде; исчезнет водка – будет пить одеколон; отнимут сапоги – сплетет лапти; не сможет купить платье – свяжет на спицах кафтан. Нет пределов его талантам. Вот и намывает «старатель» на таких приисках свое золотишко.
Видимо, то был тот самый инстинкт самосохранения (колокольчик – он, по идее, должен быть у каждого внутри), доставшийся человеку от животного царства, подавший вовремя свой тревожный сигнал. Не будь его, такого сигнала, не зазвони он, мой милый колокольчик, меня давно бы не было в живых. Ибо только услышав его, мне стало ясно: ежели и дальше буду следовать за ними, исполняя их волю, я потеряю волю свою: в лучшем случае - провалюсь в болото, в худшем – свихнусь. Свихнусь точно так же, как и большинство моих бедных ровесников, впавших в безверие и утративших величайшую ценность на свете – свое бесценное здоровье.
Лишились же здоровья они по одной-единственной причине: возмущаясь несправедливостью, склоняя имена вождей и ожидая от власти манны небесной; не зная о том, что из невидимых глазу духовных энергий, словно из податливой глины, свою Судьбу человек должен строить САМ, они, будто надломленный ветром цветок, не смогли собрать в кулак свою волю, свои жизненные силы, дабы вновь зацвести. И от того, болея, увядали. Угасал их надорванный безверием дух - постепенно угасали они.   
Между тем Справедливость существует - это один из основных законов Вселенной, от которого никто не может уйти. Не будь такого закона, не было бы Вселенной. И вся История человечества, с ее взлетами и падениями, есть ни что иное как Восхождение – к свободе, правде, добру, справедливости, истине. Воплотить подобные идеалы в жизнь – с такой целью и приходят во власть светлые личности.
Приходят. И, как правило, надолго там не задерживаются.
Их, искренне желающих блага своему народу, ломающих привычные устои общества, где меньшинство паразитирует за счет большинства, подвергают столь изощренной клевете, что не каждое сердце выдержит.
Здесь тоже может возникнуть вопрос: почему же я, весьма далекая от вождей и политики, все-таки начала писать – о вождях и политиках? К чему призываю?
А призываю к тому, чтобы знали и помнили: каждый из нас - в одиночку – рождается, и каждый из нас - в одиночку - держит ответ перед Тем, Кого он называет Богом. Который не спрашивает, в какую эпоху мы жили и кто был нашим пастухом: свои ошибки, как и свое право выбора, нельзя перевалить ни на кого.
ПРЕЗИДЕНТ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
К открытиям ведет не интеллект - интуиция. Я называю интуицию «сферой блаженства», откуда черпают свое вдохновение великие люди - ученые, философы, поэты, пророки, музыканты...
Особенность этой сферы заключается в том, что тайны ее - не для всех. Бессердечному интеллектуалу проникнуть сюда невозможно. Несмотря на его интеллект.
Интуиция – объяснить ее трудно. Однажды, в толпе встречающих, ожидая поезд, я стояла на перроне Казанского вокзала. Объявлений о его прибытии не было долго. Среди множества пустующих путей отчего-то избрав самый крайний, я двинулась туда. Там, через десять минут, и остановился поезд.
Или на днях – в сберкассе. Огромная нервная очередь тянулась к одному окну. Я встала у того окна, где никого не было: девушка-кассир пересчитывала деньги. Закончив считать, она вышла из зала, тотчас вернулась и начала обслуживать - меня.
Взвинченные долгим ожиданием граждане, метнувшиеся к ней, громко возроптали:
- А почему вы первая?!
Ну как здесь объяснишь, отчего я оказалась первой?
Короче говоря, интуиция – это способность человека постигать скрытую сущность вещей; умение видеть за внешней стороной события его глубинную суть.
Вот эта самая сфера, сфера интуиции, не дает мне жить как все обычные люди. Она ведет меня, словно фигурку по шахматной доске, расставляя на пути следования определенных людей. Я это четко ощущаю и внимаю, так сказать, внутреннему голосу – голосу сердца.
На сей раз интуиция привела меня к Михаилу Сергеевичу Горбачеву, Фонд которого находился рядом с домом моего сына. В молодежном журнале, где печатается сын, было опубликовано интервью с Горбачевым. В другом журнале, и снова около публикации сына, была информация о семье Михаила Сергеевича.
Так повторялось несколько раз.
Решив, что все это неспроста, а своеобразный знак свыше, я отправила две свои рукописи Раисе Максимовне, сопроводив их следующей запиской: «Вы прошли через ад - в буквальном смысле слова, пережили серию предательств и непонимания. А корни непонимания исходят от невежества: у нашего народа они безмерно глубоки. Поскольку я хочу, чтобы наши дети увидели Свет, носителем которого (я в том убеждена) являетесь Вы с Михаилом Сергеевичем, не могли бы Вы...»
Прошло немного времени, и мне позвонил Георгий Сергеевич Остроумов, помощник Горбачевых:
- Книжку вашу прочли. Она понравилась. Но вы не поверите - с деньгами у нас...
И Георгий Сергеевич стал извиняться с просьбой дождаться лучших времен.
Надо сказать, к тому периоду (после августовского дефолта) все стоящие издательства, как и все стоящие люди, остались без штанов. Процветали лишь несколько, коммерческих. Те, кто печатал литературу, которую поедом ел читатель, - криминал и детектив. Все остальные были, что называется, при смерти: едва подавали признаки жизни.
(Как, впрочем, и тот объевшийся низкопробным чтивом читатель, которого, в свою очередь, кормили коммерсанты.)
В народе имя Горбачева неустанно витало - его склоняли. У меня же, опять, и на этот счет было свое, особое, мнение.
Во-первых, Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна – две выдающиеся личности, оценить значимость которых по силам лишь Времени. И каждый, бросающий камень в их огород, бросает тот камень в себя.
Трагедия этой исключительной семьи скорее не в них самих, а в том, что они переоценили (или недооценили) мой милый народ.
Мой милый народ с его вековыми, уходящими в далекую древность привычками; с его умением доводить до абсурда любую, даже самую благую, идею, начиная с пьянства и заканчивая политикой; с его способностью отрицать все непонятое, оказался не готовым «раскрутить» на полную мощь то колесо, что пытался сдвинуть с места Горбачев.
Вторым аспектом трагедии под названием «перестройка», закончившейся развалом Советского Союза, является тот факт, что наши доблестные руководители (включая нынешних, взявших за аксиому западный образ жизни, напрочь оторванный от российской глубинки, которую, чтобы сделать похожей на Запад, надо «раскручивать» еще тысячу лет), несмотря на их профессионализм, и сами-то не имеют представления о Жизни.
Они не знают, что есть Жизнь вообще и жизнь человека в частности. А без таких Знаний – особенно в данный момент - идти вперед невозможно. Мы так и будем, совершая одни и те же ошибки (впрочем, такие ошибки, за исключением нескольких, совершают все страны), которые и приводят мир к хаосу, войнам, социальным потрясениям. И хотя литература не допускает повторов, я вынуждена повториться: Время сегодняшнее – Время особое. Оно подобно узкому мостику над огненной бездной, который надо суметь перейти. Акцент же на МАТЕРИАЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ, тогда как НАИВЫСШЕЙ ЦЕННОСТЬЮ ЯВЛЯЕТСЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА – это путь катастроф. Х)
(В сноску: х) Кстати сказать, социальная апатия и немотивированная агрессия (две стороны одной медали) – верный признак того, что общество больно. Одна из причин такого недуга, конечно же, социальное расслоение общества: когда малая часть граждан, не желая отказываться от своих привилегий, создает под себя законодательную базу и, таким образом, загоняет в угол большинство, лишая последних своего божественного права - свободы выбора.

Прошло еще немного времени и моя «сфера», истрепав до дыр кошелек и ботинки, заставила вновь постучать в двери Фонда.
- К сожалению, у нас без изменений, - сказал Георгий Сергеевич, с кем мы уже вели долгие беседы о жизни за окном. - Затеяли строительство - в такую яму сели! Платить рабочим нечем. Да и Михаил Сергеевич после кризиса потерял все личные сбережения...
- А интервью?
- Попробуйте... Может быть...
Но интервью не состоялось - в силу известных причин. На Михаила Сергеевича обрушилось новое горе: смерть любимой жены.
В сокращенном варианте я привожу его беседу с корреспондентом журнала «Адреналин» Дмитрием Черняевым. Она созвучна тем вопросам, которые я собиралась задать первому президенту Советского Союза: единство и многообразие мира, наше будущее...
Корр.: Насколько были необходимы столь резкие перемены, ведь они в известной степени негативно повлияли на сознание как старшего поколения, так и многих молодых людей?
М.Г.: Наш выбор был в пользу демократии и свободы, свободы всякой - и экономической, и духовной. Я исходил из того, что мы, осваивая эту свободу, должны немало передумать. Поэтому выбрали путь последовательных перемен - с сохранением определенной роли государства. Человек ведь может захлебнуться внезапной свободой - когда его выводят из темноты, он слепнет. ...Но гласность и свобода привели в движение номенклатуру, которая видела, что все это против нее. Нашлись те, кто защищая свои интересы, стали поносить и свободу, и демократию, стали объединяться. ...Ну, а что касается тех, кто пришел нам на смену, то это - отрицание перестройки. Страну бросили. Хотели быстро, сразу открыть дорогу в царство небесное на земле - и это была самая большая и тяжелая ошибка. Переход от несвободы к свободе - это всегда трудный переход, тем более - в нашем обществе. Сначала было крепостное право, после революции ему на смену пришла по сути другая форма крепостного права - еще хуже... Надо было дать возможность людям освоиться - через постепенное создание институтов рыночной экономики. В противном случае свобода превратится во вседозволенность и произвол.
Корр.: Как вы думаете, сейчас наше общество выздоравливает?
М.Г.: По сути, настоящих свободных выборов не было. Люди это должны понять. Особенно молодые. Я думаю, общество сейчас лишено гласности - той, которой располагало. Перестройка воспринимается как сказка, как какой-то чудесный сон. А теперь правят бал циники, хапуги, криминал. Общество больно. В экономике ориентируются на крайний либерализм, в политике сделали ставки на супер-президентскую республику...
Корр.: Что значит для вас свобода личности?
М.Г.: ... надо помнить, что ты не сам по себе, не на необитаемом острове - и с этим надо считаться. У тебя есть свои интересы, но и у твоего соседа тоже есть свои интересы. Их как-то надо сочетать, и это возможно. Я не мыслю свободу как какое-то абстрактное понятие...
Корр.: Личность делает историю или история личность?
М.Г.: Если посмотреть без идеологической предвзятости, то обнаружим: да, действительно, есть и то, и другое. Но я думаю, что история не фатальна. Если бы она была фатальна и исторический процесс тек сам по себе, без альтернативных решений, тогда мы с вами не смогли бы ничего объяснить... 
Корр.: Революция 1917 года изменила не только политическую и экономическую ситуацию в стране. Люди, пришедшие тогда к власти, сразу же приступили к целенаправленному изменению массового сознания, созданию принципиально нового типа личности, который впоследствии формировался поколениями. В конце 70-х - начале 80-х этот процесс зашел в тупик, остановился. Что дальше?
М.:Г.: У каждого народа свои история, культура, менталитет. Общество, двигаясь по историческому руслу, тем не менее, сохраняет какие-то свойства, особенности, составляющие основу того или иного народа. И когда кто-то начинает это через колено ломать... получают вот такую страну. Они подавили то, что заложено в человеке господом Богом - естество. Поэтому сейчас очень важно сохранить свободу... ибо процесс выздоровления пойдет, только когда человек свободен. Я верю, что даже такие потрясения окончательно не растопчут те ценности, которые формировались веками. Кроме того, сейчас появились те самые общечеловеческие ценности, которые люди прошлого пытаются отвергать. То есть мы вступили в новый этап развития мировой цивилизации. И тот, кто считает, что мы можем пренебрегать этим глобальным вызовом, может оказаться просто в ловушке. Надо понять природу глобализации и использовать ее. В глобализации содержится и шанс и опасности. Надо быть открытым для диалога с другими цивилизациями. А если кто-то собирается сделать мир по-американски...
Я недавно слушал выступление Клинтона...  и президент США вдруг говорит, что ХХ век стал американским веком, и с Божьей помощью сделаем и ХХ1 век веком Америки. Я потом написал в Time, и это опубликовали... Ну а мы-то где: Россия, Европа, Китай, Индия? Что нам-то отводится в ХХ1 веке? Это опять мессианство. Большевики хотели через мировую революцию осчастливить всех. Теперь американизация, видите ли, спасет. Да, мир сближается, становится более взаимозависимым. Но мы должны сохранить уважение к человеческому многообразию, многообразию культур. И это можно сделать только на основе сотрудничества и диалога.
... Я вижу, как молодые люди из разных стран встречаются и очень быстро находят общий язык, быстро договариваются. Это уже новое поколение: его терпимость, коммуникабельность совсем другие. Мы же все, набычившись, смотрим друг на друга. А во многих случаях - через прицел...
...Создано такое количество боезарядов, что тысячу раз можно землю уничтожить. В этом - краеугольный камень нового мышления: мы все - один мир, при всем его многообразии. Да, мы в конфликте, но мы все больше зависим от экологии, от ядерной угрозы. Так надо же вместе, наверное, и думать об этом. В конце концов, если это случится, то все идеологические, классовые, религиозные... все погибнет, все сгорит под этим ударом»...
Я хорошо понимала Михаила Сергеевича. Если бы писала стихи, посвятила бы их нашим заборам. О заборах, стенах, домах, коридорах, границах, таможнях можно писать поэмы и оды.
Ничто, на мой взгляд, столь ярко не отражает характер человека и нации в целом как дома и ограды. Едва ли не половина моих сочинений отдает дань этим сооружениям - монументальным и хилым, устойчивым и шатким, колючим и ершистым - всевозможным рогаткам, которыми человек до конца дней своих обороняется против человека. Есть ли более искусная и затейливая архитектура на Земле, чем изощренное уродство наших кладбищ и дачных оградок?
Что далеко ходить? Что говорить о суверенитете государств, когда мы, получив суверенитет на участках и грядках, стали тут же возводить заборы - выше собственного роста, оплетая их колючей проволокой?
Нормальные, добрейшие соседи на моих глазах перевоплотились в одичавшее стадо животных, где каждый слышал только себя. Перегрызлись между собой и бывшие полковники, и генералы, и спортсмены, и литераторы, и продавцы. Пять нелепых домов - от дворца до сторожевой будки - ощерились друг против друга, опутав себя до такой степени, что самой неразрешимой проблемой счастливой дачной жизни стала проблема добраться к родному крыльцу.
Я понимала Горбачева. Я слышала его - сердцем. Пережила все то, что он пережил: боль отречений и боль утрат. И потрясения - одни и те же. Разве что уровень другой.
Все мои потрясения связаны с влюбленностью в предмет, не имеющий ничего общего с моим социальным, так сказать, статусом. Волей рока мои «сердечные привязанности» не просто жили на земле - они жили при первобытно-общинном строе. И не пытались что-то изменить. Они, как и большинство «простых» граждан, роптали на власть, ожидая от власти чудес. А любые мои попытки лишь слегка сдвинуть их с привычной колеи разбивались о глухую стену непонимания. Тут, как правило, в действие вступали окружающие, их родственники и друзья, и начинали меня, жаждущую в каждом животном найти нечто родственное человеку, полоскать и мутузить.
Таким вот образом и заканчивалась влюбленность в предмет, как говорила, не имеющий ничего общего с моим «социальным статусом» - публичным избиением и крахом.
Подобное доводилось испытывать не раз. При этом переживались незабываемое эмоциональное потрясение и душевная боль, по сравнению с чем бледнеет даже преисподняя. Но поскольку в конце каждого повествования должна содержаться какая-то мысль, ключевая мысль моего повествования сводится к следующему.
Настойчивое желание ввести неготового человека в мир своих идей и мыслей, каким бы красочным тот мир ни казался, попытки обратить его «в свою веру» чреваты катастрофическими последствиями. Как бутон цветка, переставленный на слишком яркое солнце, засыхает вместо цветения, так и человек, не готовый к переменам, без веры, со спящей внутренней энергией, не откликнется на новые веяния, какими бы благими они ни представлялись.
Все мы любим Россию. Любим и продолжаем терзать.
В слово «Россия» я вкладываю смысл необъятный. Я не мыслю ее без Украины и Белоруссии, Таджикистана и Киргизии, Грузии и Армении, Казахстана и Азербайджана, Узбекистана и Молдовы. Я не мыслю ее вне окружающего мира, наконец.
Мы все повязаны - кровью, пролитой на наши земли. Мы все - в духовном родстве. Эта связь незрима, но она существует. И, хотим того или не хотим, будет существовать – века.
ПАУТИНА
Густой туман медленно таял - отступал к лесу. Температура за окном минусовая: бабье лето, после недельной тропической жары, принесло холода. Туман уходил, оставляя позади хрустальные гирлянды мерзлой травы. Птицы исчезли, хотя два дня назад их было несметное число. Сидели на проводах, как по линеечке, будто кто нарочно усадил.
В углу окна трепетала паутинка. Долго и внимательно я рассматривала ее причудливые контуры, пытаясь понять, каким образом крохотное создание плетет это чудо - от центра к краю или наоборот. Ветер колыхал паутинку, но при всей хрупкости она была невероятно устойчивой. Я смотрела на столь знакомое, не замечаемое ранее, зрелище: надорвешь одну нить и вся система, держащаяся единством, придет в негодность - обрушится.
Через пару часов очнувшееся ото сна солнце выплеснуло свет и тепло на остывшую Землю, и заискрились росой тонкие стебли травы, последних осенних цветов. Я смотрела на фантастические игры природы, ее сказочные перевоплощения и думала: насколько же сложно вернуть человека, сросшегося с искусственной жизнью, к его естественной жизни. К той жизни за окном, что несет ему столько здоровья. Вспомнилось, как рассказывала Юлия Федоровна: вокруг дерева проводили группу людей и дерево «дергалось», реагируя на человека, убившего другого человека.
Дерево откликалось испугом на биополе убийцы...
Голубой экран захлестнула чернуха: взрывы домов; кровавая бойня на Северном Кавказе; политические интриги и разборки, в которых даже посвященному невозможно было разобраться - где правда и где ложь. Зритель хлебал похлебку, замешанную на скандалах и склоках, травил себя, отравляя атмосферу, содрогающуюся под тяжестью духа полумертвых людей. И закипало, волнуясь, пространство: возвращало на головы недоумков бедствия, войны, суровую действительность, пугающую человека своей жестокостью по отношению к нему.
И все повторялось сначала...
В «Новостях» изредка сообщали о здоровье Раисы Максимовны Горбачевой, лежащей в клинике немецкого городка. Именитые врачи не могли облегчить муки этой женщины, не находили причин невесть откуда взявшейся инфекции. Глядя на Михаила Сергеевича, сердце сжималось от боли.
Отчего так остро переживала за женщину, с которой даже не была знакома? Вовсе не потому, что она - мой первый редактор, поддержавший морально незрелого литератора, благословивший его на дальнейшие действия.
Созвучие – вот что тому было причиной: мне слишком хорошо знаком тип таких личностей. Это особый тип людей, выходящий из общего ряда. Учитель - человек, знающий нечто лучше других. А поскольку «другие», напичканные информацией, щелкающие любые кроссворды, начитанные и эрудированные, уверены, что знают абсолютно все, их раздражает такое «учительство»: они не выносят наставников.
Тогда как сердце Учителя тоже особое: оно все видит, все чувствует. Оно – не с толпой, оно – над толпой. Ибо давно прошло тот путь, которым идет большинство. И поэтому ЗНАЕТ ИСТИНУ. Зная же Истину, не может молчать. Вбирает вселенскую боль и снова рвется на помощь людям. Туда, где слышен человеческий стон и человеческий плач.
Понимал ли кто, что происходило на деле?
Ее погребали камни. Невидимые глазу «булыжники», сложившиеся в гору - неизлечимую болезнь.
Я вспоминала, как принял ее, жену президента, вставшую рядом с мужем, мой «великий духовный народ»: что говорили люди, сидя у тех же телеэкранов, и что писали газетки с рассказов обслуги. Вспоминала, как черная женщина глухого Ущелья лютой ненавистью своей едва не убила меня – москвичку; как хваталась она за топор лишь потому, что я была не их, ущельевской, породы. И думала: нет, не может человек, знающий философию (философия - любовь к мудрости) не быть мудрецом.
Оторваться от затхлости и попытаться выдернуть из затхлости другого...
Возможно ли это?
В Христа бросали камни. И живым распяли.
Распятие - удел людей, идущих впереди.
Смотрела на пламя, и приходили мысли о сплетении человеческих судеб, ничем не отличающемся от тонкой паутинки за окном, где все нити исходят от одной и возвращаются к одной.
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
Поздним воскресным вечером я вернулась в Москву. Приняв ванну, завалилась спать. Утром, как всегда, начала обзванивать детей.
- Ты знаешь, что сегодня ночью умерла Раиса Максимовна? - вместо ответа спросил меня сын.
Трубка выпала из рук. Болезнь можно было победить. У моей знакомой пять лет назад родственник страдал тем же недугом. Здравствует до сих пор.
- Звони Горбачевым, скажи: еще можно помочь, - просила она.
- Куда? В Германию? Нас примут за сумасшедших...
В нескончаемом потоке желающих проститься, медленно и тяжело, я шла к ее гробу. Стоял теплый сентябрьский день. Опадали первые желтые листья. Сверкали золотом купола Храма Христа Спасителя, рядом с  которым тянулась очередь из старушек и женщин в потертой одежде с дешевыми цветами в руках. Кто-то тихо говорил добрые слова, кто-то пришел отдать дань чисто формально - взглянуть на горе Михаила Сергеевича. Одни шли по зову сердца, другие - по статусу.
Ко входу в здание подкатывали блестящие лимузины, откуда выходили иные, отличные от толпы люди: дамы в траурных вуалях с роскошными букетами в руках; респектабельные мужчины, кому кланялась в пояс и распахивала двери сопровождающая свита.
Контраст был столь велик, столь вызывающ, что горечь происходящего отступала на второй план, и появлялось чувство жуткого недоумения: отчего все так? Отчего жизнь человека, стремящегося сделать мир совершенным, свободным и равным для всех, так расколола людей - на высшую и низшую касту? И объединила у смертного одра, всего лишь на миг, два потока - нужду и богатство?
Я шла в массе непохожих друг на друга людей и думала: ничто не может их изменить - ни смерть женщины, чья жизнь должна служить им примером; ни гибель молодых солдат-птенцов, детей безымянных матерей. Пройдут у гроба, вздрогнут на мгновение, и дальше – каждый двинется своей дорогой. А Время бежит, льется, мчится…
Оно стучится – в каждую открытую и закрытую дверь.
Впервые ощущение быстротечности и необратимости Времени появилось у меня в 14 лет, когда умирала мать. От той же самой злосчастной лейкемии. Она уходила долго и бессознательно. Рядом с постелью стояли песочные часы, стремительно отсчитывающие ее жизнь. Я смотрела на бескровное лицо, на периодически оборачиваемые часы и как-то иначе, совершенно иначе, осознавала бесценность тающего на глазах Времени.
Песочные часы, как символ неисчезновения, а только переливания, перехода одной формы в другую, врезались в память на всю оставшуюся жизнь. Тогда, в больничной палате, неожиданно для себя я повзрослела на много лет. Первая смерть, которую видела, потрясла меня со страшной силой. И только через долгие годы я поняла, что у каждой смерти есть свой - высший - смысл: научить человека ценить, понимать, любить жизнь. И жизнь другого человека. Понимать, что он, человек, одинаков перед Временем, равняющем в итоге всех.
Чуть позднее, ожидая троллейбус, я стояла на остановке у Боровицких ворот Кремля. Шустрый паренек с быстрыми все оценивающими глазками что-то говорил по рации, прикрыв ее бортом пиджака. Через несколько секунд со скоростью пули мимо просвистел бронированный автомобиль. Парень, судя по всему, был из охраны, выставленной вдоль трассы следования бронированного авто.
И вновь мелькнула мысль: стоит ли завидовать скрывающемуся за темными стеклами, пребывающему в страхе за свою жизнь, даже если его путь усыпан золотом? Ведь деньги – условность, чертово колесо, к которому он приковал себя. Это чертово колесо, перекатываясь из века в век, подминает и уничтожает все на своем пути. И прежде всего – духовное здоровье человека, являющееся источником здоровья физического. А может ли быть здоров и счастлив одержимый деньгами, властью и страхом все это потерять?
Я долго ждала троллейбус: созерцала нескончаемые потоки машин. И неожиданно, когда красный сигнал светофора сменил желтый, затем зеленый, вдруг осознала, отчего люди испытывают боль. Оберегая автомобили, они изучили правила дорожного движения. Но не знают элементарных правил, касающихся их личной судьбы. А ведь разбитая судьба - не разбитая машина, которую можно поменять, залатать, купить. Судьбу не залатаешь, не поменяешь, не купишь - ее надо творить. Каждое мгновение и каждый час - в течение жизни. И если бы только одной...
Продолжая писать, я периодически стучалась в двери известных людей. Отчего это делала? Серьезные издательства – «Природа и человек» («Свет»), «Голос», «Мысль», - выразившие желание публиковать мои книги, едва сводили концы. Там не было денег даже на бумагу. И ни один из влиятельных не соизволил ответить. Они, выпестованные советским государством, сделавшие карьеру не без помощи бескорыстного общества, давшего им возможность раскрыть свой талант в полной мере, сегодня отгородились от этого общества – наглухо.
Я понимала: то, о чем пишу, далеко от литературного блеска. Но суть-то была не в том. Суть была в презрении, в пренебрежении другим человеком, в наплевательском отношении друг к другу. Кому и до кого сейчас есть дело? Все заняты делами своими. Это тогда, как теперь говорят, «в те ужасные совковые годы», не особо заботясь о себе, думали о других. Особенно – о молодых. «Молодым везде у нас дорога» – то были не пустые слова. Всем лучшим, что есть во мне, я обязана советскому обществу.
И происходили странные вещи: через какое-то время, один за одним, эти люди уходили из жизни.
Когда дописывала эти строки, узнала еще одну печальную весть. В возрасте 54 лет скончался редактор журнала «Молодая гвардия» Александр Анатольевич Кротов. Мощный мужик сгорел на пол-пути.
Его книги полны боли, сопереживания и... агрессии - верной спутнице мужчин. Мои книги, которые носила ему, полны боли, сопереживания и наивного лепета - о сострадании к идущему рядом.
Что была для нас несостоявшаяся встреча?
Не была ли она его шансом, его последним шансом, что-то слегка изменить в себе?
«Я НАДЕЮСЬ...»
Прошел ровно год со дня смерти Раисы Максимовны и Георгий Сергеевич Остроумов пригласил меня на выставку, посвященную ее памяти.
В назначенное время была на Тверской. Только ступила во двор, одновременно, в другие ворота, въехала машина, из которой вышел Михаил Сергеевич с дочерью Ириной. В сопровождении близких людей, без какой-либо охраны, они вошли в вестибюль здания, где их плотным кольцом окружили корреспонденты.
После краткого вступительного слова директора музея, к микрофону подошел сам Горбачев. Говорил он тихо. Очень тихо. Я стояла рядом, за спиной Алексея Баталова, ничего, кроме щелканья фотоаппаратов и камер, не слыша. То был голос человека с растерзанной в клочья душой.
Душевная рана слишком свежа. Да, время бежит, струится, мчится. Но оно застывает на месте, когда от нас уходят любимые. Спасение - сны. Реальность? Отсекли половину - и ты искалечен. И еще - напряженное ожидание чуда: проснешься и увидишь рядом того, с кем слился в единое.
Я так остро почувствовала боль Михаила Сергеевича, что мне стало физически плохо. Мне стало тяжко от мысли, что живу в стране, где истязают при жизни и не дают покоя после смерти. Вначале убивают, затем причисляют к лику святых.
Чтобы хоть как-то рассеять гнетущее состояние, вышла на улицу. Город задыхался от машин. Вспомнилось, как много лет назад, в проливной июльский дождь, шла через пустынный Манеж - босиком. Тот теплый июльский дождь стал источником вдохновения для многих. В жизнерадостном фильме Данелии «Я шагаю по Москве» отчего-то видела себя...
На следующий день, поблагодарив обязательного Георгия Сергеевича Остроумова, я спросила его о книге Раисы Максимовны, изданной в роковом 91 году. Роковом не только для моей страны, не только для первого Президента СССР и его семьи, но и для моей. В октябре девяносто первого, словно предчувствуя затрашний день, где нам всем не будет места, ушел из жизни мой муж.
Книга «Я надеюсь» потрясла созвучием. Памятуя библейскую фразу «Ибо свет встречается всюду со светом», мне стало ясно, отчего госпожа Интуиция толкает меня к некоторым людям. Мы были, что называется, на одной ноте: одинаково мыслили и одинаково стремились - к всеобщему благу...
«Условности, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость, - писал жене Горбачев в 1953 году о быте районной верхушки. - Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника - ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон... Нет, так жить нельзя!»
И далее...
«В 1985 году лично Михаилу Сергеевичу в месяц поступало до 40 тысяч писем! А всего за 1985 год ему пришло 402 с половиной тысячи писем! И это, повторяю, лично! А не те общие письма, которые пришли в ЦК. В 1986 году Михаилу Сергеевичу, опять же лично, поступало более 60 тысяч писем в месяц. В 1990 году, ежемесячно, до 40 тыс. В январе и феврале 91 года - 93 тысячи писем. Убеждена: нет более точного, более зоркого, более честного документа эпохи перестройки, чем эти письма. ... письма поддержки, письма надежды и решимости действий.»
Я хорошо помню тот период. Наш друг работал в общем отделе ЦК, куда стекалась корреспонденция со всех концов Советского Союза. Писем было такое количество, что сотрудники отдела попросту не справлялись с их обработкой. И приходилось им помогать.
Читала те письма.
Минуло много лет, но по сей день у меня перед глазами стоит незабываемый, массовый, многонациональный вопль-крик человеческой души, изнемогающей под гнетом МЕСТНЫХ ПАРТОКРАТОВ. В основном, то были жалобы: на произвол местных исполнительных властей и бездушие местных чиновников. Которые - да не будем о том забывать! - являются частью моего «великого духовного народа», столь любящим собственную инертность оправдывать бездействием властей; которые – да будем об этом знать! – бесчеловечностью своей, в немалой степени, и привели к развалу Советского Союза; которые - да будем об этом помнить! - пороком своим, сверху до низу, поразили все остальное общество: БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ нынче стала особо опасной – повальной! – болезнью.
На бланках ЦК, с просьбой принять меры и разобраться, мы отсылали жалобы в соответствующие инстанции. Но в инстанциях - прокуратуре и министерствах, органах контроля и следственных органах - и своих стонов-жалоб было не меньше. В конечном итоге письма возвращались туда, откуда они исходили: на места. Попадая в руки все тех же партийных чинуш, на которых жаловались люди. И такой порочный круг разорвать невозможно - до сих пор.
Борьба с коррупцией продолжается...
«Так получилось, что я имею и русские, и украинские корни, - писала Раиса Максимовна. - Хорошо знаю, что это такое - взаимоотношения, связь, взаимопомощь людей разных национальностей. По моему глубочайшему убеждению, это - та незримая материя, в которой только и может выжить и каждая отдельная человеческая жизнь, и сама наша человеческая цивилизация. Это то, что помогло нам выстоять, выдержать или, как бы сказала мать, «перемочь» самые горькие для Отечества годы, дни. И мне чрезвычайно тревожно, когда вижу, что рвется то здесь, то там эта бесценная материя человеческой нравственности...
... родители дали нам не только образование. Всей своей жизнью они воспитывали у нас и чувство ответственности - за свои дела, поступки. И, может быть, самое главное, что дали мне мои родители, - сопричастность к человеческим нуждам и к человеческому горю... чувство чужой боли, чужого горя.
 ... каждый четвертый или пятый дом оказывался домом женщины-одиночки, ...воочию видела и эти дома, и этих женщин. Женщин, не познавших радости любви, счастья материнства. Женщин, одиноко доживающих свой век в старых, разваливающихя, тоже доживающих домах. Вдумайтесь - ведь речь идет о тех, кому природою предназначено давать жизнь и быть ее средоточием. И удивительно, что эти женщины в большинстве своем не озлобились, не возненавидели весь белый свет и не замкнулись в себе - они сохраняли эту вечно живущую в русской женской душе самоотверженность и сострадание к несчастью и горю другого. Это удивительно!
... 17 марта 1991 года впервые в истории нашей страны прошел референдум. 80 процентов советских людей из числа внесенных в списки для голосования пришли на избирательные участки... 76,4 процента сказали: «Да, быть великому, обновленному, демократическому Советскому Союзу.
…Тревожно сегодня, за многое тревожно и больно. За будущее страны, за судьбу Союза народов, за все, что создано столетиями совместной жизни. Откуда вырвалась эта всеуничтожающая агрессивность? Когда пятидесятилетние-шестидесятилетние мужи, три десятка лет теоретически обосновывавшие необходимость казарменного социализма и его превосходство, руководившие строительством общества и строившие его, заявляют, что с радостью будут все разрушать, и приступают к разрушению, мне становится страшно. Неужели Геростраты в нашей отечественной истории не перевелись? Неужели мы не поумнели, так и не избавились от рокового вируса взаимоистребления? Неужели перед злом бессильна любая политика? Да и вообще, нужно ли все разрушать, чтобы идти вперед? Ведь это противоречит здравому смыслу! Счастливыми, убеждена, можно быть только от созидания.
А откуда эта страсть покрыть грязью памятники истории своего же народа, стремление представить всю 70-летнюю историю советского периода историей сплошных ошибок, преступлений, позора? Да что история! Сколько их развелось сейчас, псевдоперестройщиков, - тех, кто строит свою карьеру, свое личное благополучие, свое процветание на втаптывании достоинства страны, собственного народа, собственной истории.
Так и хочется сказать: люди, одумаемся. Культура - это ведь явление и интеллектуальное и нравственное. А демократия - я лично понимаю - существует для того, чтобы вместе, сообща искать пути прогресса общества, наиболее целесообразные формы существования человеческой жизни, а не для того, чтобы бить и уничтожать друг друга.
... Знаю, какие боль и тревога терзают его.  Нелегко, всегда нелегко честному человеку. Вдвойне - человеку, взявшему на себя такой груз ответственности перед Отечеством и народом. Человеку, осознающему свой долг перед людским доверием, гуманисту и демократу по натуре, открытому к восприятию как счастья, так и горя людского. ... Для него все люди, все человеки - личности. Собственное достоинство никогда не утверждает через попрание достоинства других. Всю жизнь это была характерная для него черта. Никогда в жизни он не унижал людей, рядом с ним стоящих, чтобы только самому быть повыше. Никогда.
Я верю, надеюсь, что у советских людей достанет сил, выдержки, патриотизма и - я это считаю очень важным - здравого смысла, чтобы преодолеть все трудности и препятствия на пути к такой цели. Чтобы Советский Союз, пройдя горнило обновления, остался союзом - людей, республик, идеалов.
В нашей жизни было все - радости и горести, огромный труд и колоссальное нервное напряжение, успехи и поражения, нужда, голод и материальное благополучие. Мы прошли с ним через все это, сохранив первозданную основу наших отношений и преданность нашим представлениям и идеалам. Я верю: крепость духа, мужество, твердость помогут мужу выдержать сегодня небывалые испытания тяжелейшего этапа нашей жизни.
Я - надеюсь.
Декабрь 1990 - апрель 1991».
КТО СЛЕП, ТОМУ ВСЕ ТЕМНО
Минуло много лет, как Михаил Сергеевич оставил пост Президента великой державы, рассыпавшейся на удельные княжества. Его слова: «нельзя судьбу страны и ее будущее отдать наездникам. Погубят», - оказались пророческими. Результат бурной реформаторской деятельности группы «наездников» говорит сам за себя: миллионы детей-сирот, бездомных, проституток, наркоманов. Похищения и убийства самых разных людей, в том числе престарелых родителей так называемых «олигархов», стали обычным явлением.
И не проходит дня, чтобы имя его не склоняли: слесари, у которых отсутствуют запчасти на ремонт санузлов; патриоты-историки, специализирующиеся на сортировке нижнего белья отставных государственных деятелей; писатели всевозможных мастей, свалившие в одну кучу грязное и чистое, правду и ложь, домысел и вымысел.
Попадались мне и дешевые книжонки, изданные (разумеется, за деньги) воинствующими докторами наук, где Горбачева - наряду с Булатом Окуджавой и Фазилем Искандером - причисляли либо к масонам, либо к агентам мирового сионизма.
(Лжеспасители, однако, хорошо расплодились: часть человечества состоит именно из них. Если вообразить, что многие из этого количества виртуозно владеют пером и за те же 30 серебренников могут написать что угодно, не трудно представить следствия их деяний.)
«Почти семь лет морочил нам головы генсек-президент, повторяя водянистые речи о партии, государстве и народе, - констатирует некто. - Чем все это завершилось, известно: партию и государство он развалил, а несчастный наш народ отдал в кабалу идеологическим и хозяйственным перекупщикам»...
Вот уж, поистине, кто слеп, тому все темно.
Что же это за такие «партия, государство и несчастный народ», которые может развалить даже один человек? Чего стоят они – «партия, государство и несчастный народ», - если они то под гнетом татар, то под гнетом евреев, то под гнетом дураков, то под гнетом негодяев?
(Иго которых, кстати, страшнее всех прочих.)
Он, что, мой несчастный народ, так и будет под вечным гнетом?
Ни один человек не погибнет, если не разрушит себя сам - изнутри. Ни один народ нельзя уничтожить, если он не взорвет себя сам - изнутри. Ни одно общество не развалится, если не начнет сгнивать - изнутри. Ни одна цивилизация не падет до тех пор, пока не вступит в противоречие с законами Жизни!
А что же есть мой «несчастный» народ?
Бросят шахтерам кусок в Воркуте, они враз забывают о тех, кто голодает в Ростове. Будто не знают: бьют кулаком, но не растопыренными пальцами.
Укажите мне человека, сердца которого не коснулась бы злоба. Укажите человека, который бы знал, что такое уважение к другому человеку. Попытайтесь отыскать таких среди деятелей литературы и искусства, в ученой среде и среди священнослужителей, в коридорах власти или среди народа.
Лидеры не уважают народ, народ не уважает лидеров; партии, раздробившиеся на блоки, обливаются помоями; жены не уважают мужей, соседи - соседей, государства - другие государства. Человек перестал уважать себя. Об уважении забыли все: издатели, критики, политики, водители, целители, протестанты и католики, православные и правоверные. Русофобы во всех грехах винят жидомасонов; те, наученные горьким опытом тысячелетних боен, на случай погромов копят деньги про запас; зеленое знамя, подхватив эстафету красного, становится алым от крови. А кровь порождает еще большую кровь...
Был ли в истории отечества лидер, кому потомки сказали «спасибо»? Во всех бедах виноват он один. Если интеллигентен и мягок, то бесхарактерен; если «железная рука», то душит свободу. Царей – постреляли; от Ленина и Сталина, при жизни закованных в бронзу и мрамор, после смерти отреклись; Хрущева – дружно высмеяли; Брежнева – освистали; парочку мелькнувших не успели пометить, зато, вместо них, сполна досталось Горбачеву: он во всем виноват!
Виноват в региональных конфликтах, где сам черт не разберет, кто прав и кто виноват; виноват в том, что отстреливались, когда надо было стрелять; виноват в повальном пьянстве и развале могучего Союза...
Нет, друзья, окромя нас самих, в том никто не виноват!
Поскольку Свобода - истинная Свобода - это свобода от прошлого и свобода двигаться вперед; свобода выражать свою божественность, на какую только способен человек.
Свобода - не распущенность и не эгоизм. Свобода - это независимость духовная; возможность жить и творить там, где желает того душа, чтобы, выразив себя максимально, принести максимум пользы другим; когда дух безграничен и в то же время знает чувство ответственности; когда он силен сам по себе, но осознает свое единство со всем окружающим миром.
Вот что такое Свобода!
И кто из нас правильно воспользовался ею?
Тот, кто беззастенчиво грабил?
Или тот, кто беспробудно пил?
НЕ УБИЙ, или ПОЧЕМУ РАЗВАЛИЛСЯ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ?
У входа в пригородные электрички установили турникеты. Чтобы, значит, не ездили даром. Оплачивать полную стоимость билета мне было не по карману и, купив самый дешевый билетик, я спокойненько двинула дальше. Подумав при этом, сколь глупое занятие - контроль.
(Обратно, между прочим, возвращалась точно так же. Когда железная рогатка запищала, втянув отощавший живот, я обошла ее сзади. Толстая старуха рядом, сдавленная многолюдной воскресной толпой, скопившейся у рогаток, нещадно материлась: опять какой-то чиновник хорошо поживился.)
Народ из электрички высыпал на перрон как раз ту минуту, когда отходил предпоследний автобус. Возроптав на дороговизну, от которой нет прока и толка, пустив стрелы яда в сферы самые высшие и самые низшие - от президента до кондуктора, - ожидали следующего: еще два с половиной часа.
Дорога в деревню оказалась накатанной, лишь глубокие рвы вдоль нее напоминали о бурном весеннем паводке. Селение банкиров, расположившееся у дороги, походило на лабиринт в осаде: чугуна и металла, опоясавшего двухметровым забором сначала общий участок, затем каждый отдельно, во всяком случае, там было значительно больше, чем техники на подмосковных полях.
В деревне, среди щебечущих птиц, где пашня уже зеленела первыми росточками озимых и голубели фиалками поляны, вся городская суета – с ее рыночными отношениями и коммунальными перерасчетами, с ее автомобильными пробками и ежедневными стрессами - казалась пустой шелухой. Здесь все смотрелось иначе: и меняющие форму облака, и томящаяся в ожидании солнца земля, и сотрясаемый кукушками лес. Яркокрылая бабочка внесла в дом привет от грядущего лета. Напротив крыльца, в густой бузине, гнездо свили сороки. Сорока-отец трудился в поте: охранял, добывал, кормил - сороку-жену и птенцов-сорочат.
Вдалеке сигналил грузовик – магазин на колесах. Схватив ведра, я отправилась в центр. Там, у колонки, по гудку, собиралось население нашей маленькой деревни.
- Эта квартира меня угробит, - Лида, староста деревни, была окружена небольшой толпой. - Седьмой год сужусь. Глоба прислал гороскоп. И талисман. Сказал, что скоро будет успех. Беру с собой, когда иду в суд.
- Помогает?
На вопрос, помогает ли талисман в судебных делах, над которым задумалась староста, ответа я не дождалась. Окликнула Катя, моя подружка, работающая в Дмитрове медсестрой:
- Зайди ко мне. На минутку...
Минутку мы любовались цветами на грядке – нарциссами и гиацинтами. Следующую минутку Катя уже накрывала праздничный стол. На третьей - чокнулись за день солидарности всех пролетариев. Еще минутку – жевали и запивали, вскользь поминая грубых детей и бездарных политиков.
- А что ты думаешь о Горбачеве? Тут про него тако-о-е пишут, - Катя сняла с книжной полки брошюру. - Будто он один во всем виноват.
- Тот, кто обвиняет Горбачева в развале страны, глубоко заблуждается. Его появлению на политической сцене - пусть тебя не удивляет - мы обязаны и Володе Высоцкому, и Майе Плисецкой, и Галине Вишневской, и Мстиславу Ростроповичу, и Александру Солженицыну, и еще многим-многим другим, задыхающимся в идеологических тенетах однопартийно-тоталитарной казармы. Неприятие подобных людей, открывающих новую страницу истории, клевета и злоба - для неблагодарного человечества дело обычное. Не зря кто-то из великих сказал: «Предательство, как тень, следует за подвигом». Оно всегда ищет виновных. Особенно - мужчины. Их способность жить прошлым уже не удивляет. Исследуют походы Батыя на Русь, до седых волос вспоминают службу в армии. И редко кто смотрит вперед.
- Пишут, - Катя перелистала страницы брошюры, - что Березовский «за короткое время сколотил такое богатство, на собирание которого его соплеменникам на Западе потребовалось бы около сотни лет»...
- Вот именно. Там - нельзя. Здесь - можно. Потому что таковы мои соплеменники! Отключи свет в российском небоскребе, не всколыхнутся: так и будут ползать во тьме, опираясь на стены.
 - Или вот: «Армия и флот просят поддержки у ветеранов труда, у голодных учителей, врачей, крестьян. Армия и флот, защити свой народ. Мы просим тебя, армия!» Как тебе это нравится? – Катя отшвырнула брошюру. 
- Без штанов, зато с автоматами! Не от того ли и без штанов, что всегда с автоматами? 
- И все-таки... Ты что о нем думаешь?
- Он все делал правильно. С алкоголизмом что-то надо было делать?
- Надо, - Катя протянула мне стопку.
- «К двухтысячному году – каждой семье отдельную квартиру». Что в том плохого? А что плохого в сокращении расходов на оборону? Лучше бы, вместо оружия, запустили бы вокруг Земли Краснознаменный ансамбль песни и пляски имени Александрова – вот уж кто во сто крат мощнее всякого оружия!
- Все делал верно, а держава развалилась. Почему? Ты можешь ответить на этот вопрос?
- Могу. Только выпьем сначала - за новый Союз!
Мы опрокинули стопки.
- Видишь ли, пока пьющие пили, трезвые - хапали. Пьющим трудно чего-то добиться. Они всегда в борьбе - с самими собою и своим окружением. Все их силы идут на борьбу - с самими собою и своим окружением. Шучу я, конечно. Такой ответ был бы слишком простым. Причины распада Союза значительно глубже...
И я начала читать Кате лекцию о Законах Вселенной, перед которыми, если нет Знаний, бессилен любой человек.
- Древние говорили: суть Вселенной – единство, гармония, ритм. Возьмем, к примеру, реку, скованную льдом. Наступает час и река взрывается - солнцем. Почему? Потому что существуют объективные законы развития мира – они выше земных законов. Точно так же и Жизнь: имеет свою - определенную - цель. Какова эта цель? Сделать человека свободным; выпустить из заточения человеческую душу, к какой бы расе и социальной категории она не принадлежала; научить его ходить самостоятельно. Не опираясь на костыли предрассудков и догм – идеологических, национальных, религиозных, а - самостоятельно!
Существует четкая взаимосвязь между реальным событием и причиной, когда-то положенной в его основу. Вернемся в ту же историю. После первой буржуазной революции в России, грянула вторая, социалистическая. А не будь событий 1905 года, не было бы и 1917 года. Не будь Первой мировой войны 1914 года, выпавшей на долю наших бабушек и дедушек, не было бы и Второй 1941 года, выпавшей на долю наших родителей. Не будь Второй, не было бы сегодняшней Третьей, выпавшей на нашу долю. Вот это и есть цепочка причин и следствий, когда одно событие порождает другое. Развал Союза, к сожалению, был предрешен. Вспомни времена, когда едва ли не каждая птицефабрика имела цех по производству оружия...
- … но не надо забывать, - резко оборвала меня Катя, - что СССР был костью в горле у той же Америки!
- Да, конечно. И тем не менее… Мы заполонили Землю оружием. Причину такого безумия можно понять. Пережив ужас Второй мировой, должны были как-то себя обезопасить. Отец рассказывал, как под Сталинградом из-за нехватки артиллерии, дабы сбить противника с толку, на поле боя выставляли муляж: одна пушка – настоящая, другая – из фанеры. Все так. Тем не менее, бряцая оружием, мир не построить. Ведь основная заповедь всех религий – «не убий»! Мир и любовь: миролюбие! А о каком миролюбии можно говорить, если мы, русские, не умеем ладить даже между собой; если все мы плаваем мелко – хитрим, лукавим, ссоримся, лжем, не говоря уже о том, что истребляем, убиваем, живьем съедая друг друга? И легко ли руководителю, пытающемуся облегчить жизнь своих граждан, покоряющих Космос, но не имеющих чулок и сапог, прорваться сквозь такие кордоны?
- И все равно, - упрямо твердила Катя, - тем, кто развалил Союз, прощения не будет. Столько людей угробить - без войны…
- В том-то и дело, что это – война, – доказывала я. - Причем, в наиболее легком для нас варианте. Эта великая битва - Третья (перманентная) мировая война, несмотря на ее видимую тяжесть, как бы там ни было, все-таки гораздо легче, чем две предыдущие. И потом, уж ежели мы говорим о развале Союза, да будет тебе известно, что парламенты республик, голосуя за выход из состава СССР, даже не осознавая того, голосовали не против Союза, а против Тоталитарной Системы. Здесь нет ни правых, ни виноватых. Ни один лидер не был в состоянии сдержать процесс распада - он назрел исторически. Но любой распад – это вовсе не конец: всего лишь начало нового пути. Как только мы найдем такой путь, войны канут в прошлое, мир улыбнется и засияет.
- И ты в это веришь?! – Катя, округлив глаза, схватилась за голову.
- Не просто верю, знаю: мы уже одной ногой на этом пути. Правда, другая – над пропастью. Но шанс благополучно одолеть пропасть у нас еще есть. Не сумеем – сами себя уничтожим. Вот чего люди никак не поймут! Они не слышат голоса Природы. Спрашивается, что всем мешает найти общий язык? Отсутствие Знаний о Жизни. Особенно – среди высокопоставленных аксакалов. Эти Знания должна была нести церковь – место единения людей. Церковь же, на каком-то этапе, заблудилась сама. Ну а если люди не имеют понятия, для чего они живут, стоит ли удивляться происходящему ныне?
В том, что одни и те же события воспринимаются всеми по-разному, ничего удивительного нет: кто-то, например, военные и разведчики, всюду ищут врагов; кто-то, например, писатели и композиторы, всюду находят друзей. Приближение НАТО к российским границам у многих вызывает тревогу, как посягание на свободу и суверенитет. А лично меня это обстоятельство радует, поскольку в таком сближении есть положительный смысл: возможность экономить – хотя бы на том же вооружении.
Или другой пример. Моя родина - Калининградская область, анклав, вокруг которого, наряду с Курильскими островами, идет словесная битва. Если смотреть на эту ситуацию глазами обывателя, она, естественно, кошмарна: опять у нас хотят отхапать территории. Если взглянуть на нее свысока, с точки зрения законов эволюции, она абсолютно нормальна: таким образом идет сближение несовместимых когда-то миров.
Казалось бы, чего ж тут плохого: появляется возможность совместного планирования и ведения сельского хозяйства; возможность сокращать производство оружия, разоряющего страны; возможность свободно передвигаться и трудоустраиваться?! Сколько новых возможностей! Так нет же. Мы опять повторяем прежние ошибки. А если бы сами военные осознавали эволюционную необходимость такого сближения; если бы понимали, что любое сближение интересов уже есть первый шаг к Добру, от этого выиграли бы все – и люди, и государства.
В этом смысле Михаил Сергеевич Горбачев, сколь бы его не клеймили, поистине выдающийся лидер современности: он стремился к единству. Ну а то, что наш долготерпеливец-народ не желает ничего понимать (точнее, его не пытаются просвещать на сей счет), означает только одно: он, ежели не очнется, обречен - на естественную и неестественную убыль.
Я не стала больше загружать Екатерину. Не стала рассказывать, что если один поступок человека может полностью перекроить его судьбу, то страна, избравшая ложный путь, платит непомерную цену за такую ошибку; что если время прошлое было временем тоталитарных режимов, то время нынешнее – время становления Личности. Сказала только:
- Что касается ошибок власти советской, следствием чего и стал развал СССР, то их, в основном, было две: 1) милитаристическая направленность абсолютно-плановой экономики. Мы слишком увлеклись укреплением своей обороноспособности, изготовляя в непотребных количествах автоматы и танки; 2) однопартийная диктатура, ограничивающая свободу инициативной беспартийной личности. Падение мировых цен на нефть, как считают многие экономисты, – эта причина носит косвенный характер: она сравнима со спичкой, из-за которой возникает пожар.
- Ошибки системы прежней, повторяемые системой нынешней, - заметила Катя.
- Совершенно верно, - воскликнула я, обрадованная тем, что Катя, наконец, меня поняла. – Я часто цитирую чьи-то слова: «Должность честного вождя нечеловечески трудна». Горбачеву скажут «спасибо» наши дети и внуки. Это не он, а мы не справились с ситуацией. Первое, что надо было делать после развала СССР, так это не надрывать глотки, чья партия или республика важнее, не спешить с приватизацией, а, сокращая вооружение, оснащать техникой и благоустраивать село: строить дома, дороги, коммуникации, проводить туда газ, воду, тепло. Пока государство не обратит свои взоры на село, мы с места не сдвинемся. А будь устроены наши деревни, где основное богатство – земля, Россия давно бы процветала...
- Уж, во всяком случае, кормила бы себя сама. С тем количеством оборонных предприятий, что было у нас, имей мы мозги, сделать это было вовсе не трудно, - закончила Катя. Потом снова спросила:
- Как думаешь, а правда, что он зависел от своей Раисы?
«О, матерь божья, - взмолилась я про себя, - никто, никто до конца так и не понял значения столь обаятельной пары в этот непростой период. Окажись на их месте какой-нибудь параноик либо злодей, история, возможно, и пошла бы куда более худшим путем».
Подумала так, однако вслух произнесла:
- Как думаешь, влияет ли жена на мужа? Какова половина политика, таков и политик. А теперь скажи мне: отчего в Германии поколение варваров сменило поколение здравомыслящих; в России же, напротив, поколение, которое я называю святым, сменило поколение варваров? почему старушки, желая умереть, долго живут, а молодежь, стремящаяся жить, непрестанно гибнет?
КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ
- Хочешь, я скажу тебе, в чем разница между «советскими» и «совком»? Советский человек бросается на помощь другому, не думая, ЧТО будет при этом иметь. Совок, прежде чем помочь, сто раз просчитает, СКОЛЬКО будет при этом иметь. Советские – бескорыстны и совестливы. Совок – корыстен и бессовестен. Обокрав своих же отцов и матерей, бросив на паперть детей и сирот, совок устремился за рубеж, оставив там недобрую память о русских. И «русские», в представлении иностранцев, есть тот самый бессовестный «совок». Так что если Верещагину из «Белого солнца пустыни» было «за державу обидно», то мне даже не обидно – меня охватывает ужас при одной только мысли, что нас ждет впереди. А нас ожидает еще более извращенное рабство: мы станем пленниками денег.
Но, самое страшное, совок, инфицированный долларовым вирусом, уже дал дебильное потомство. Они множатся со скоростью клопов. Вчера прохожу мимо школы. Вижу: буксует машина с детскими обедами. Не может из-за гололеда ближе подъехать. Рядом - тройка здоровенных старшеклассников. Говорю им: «Давайте поможем. Толкнем». А они: «Нам за это деньги не платят». Это же моральные уроды!
Не стала я объяснять и Валентине, почему в России сегодня слишком много моральных уродов. Рассуждения на данную тему мне показались неуместными, и я спросила ее о председателе колхоза, с которого начался наш разговор:
- Как его звали?
- Захарьян. Левон Калустович. Самое невероятное, он всех помнил по имени-отчеству. Знаешь, как наказывал воров? Вечером, бывало, поймают несуна со стогом сена - утром ко двору того сгружают целый воз. Украл ведро зерна – привезут мешок пшеницы. Чудный мужик был. Толковый. Для людей все делал. Сам умел жить и давал жить другим.
- Армян у вас было много?
- Да нет. Семьи четыре – не больше. Таких кланов, что сейчас, не было.
- А колхоз как назывался?
- «Завет Ленина», Джанкойский район, Крымская область.
- Он воевал?
- Конечно! Защищал Севастополь. А когда вернулся с войны, его семьи не было: выслали из Крыма. Потом добился - вернули. Колхоз взял нищим: земля потрескана, кругом солончаки – Сиваш рядом. Никто не верил, что такая земля зацветет. Оставил - миллионером. У нас все было: центральная усадьба – городского типа. Многоэтажки с канализацией и газом; свет никогда не отключали, горячая и холодная вода – круглые сутки. Магазины, соцбыт, бройлерная птицефабрика, свой винзавод, рыбное хозяйство, где рыбы немерено. А сколько было винограда! Наши вина шли даже на ВДНХ. Пекарня – своя: хлеб наш славился. Мы все основные продукты получали по талонам.
- Что за талоны?
- На заработанный рубль. Кто хотел – брал деньги, кто нет – зарплату получал продуктами: пшеница, яйца, куры, цыплята, мясо, молоко... Все очень дешево – ниже себестоимости...
Светлые воспоминания о прошлом преобразили усталое лицо Валентины. Уже немолодая женщина, когда-то директор Дома культуры, из потомков крымских татар, она, работающая ныне у моих состоятельных соседей, вспыхнула каким-то особенным светом и расцвела: похорошела и помолодела.
- Передовикам дарили и машины, и мотоциклы. Колхоз строил дома, их покупали, выплачивая кредит лет за пять. И лагеря для отдыха у моря строили. Часть путевок, правда, отдавали северянам, куда тоже шла наша продукция: мы ведь по бартеру виноград меняли на уголь. И детям помогали, когда те поступали в институт. Какой был человек! Он мог, ногой, открыть любую высокую дверь. Не для себя – ради людей. Он делал все для людей, что было возможно по тем временам.
- А те, кто поступал в институт, возвращались назад, в колхоз?
- Конечно. Им, молодым специалистам, сразу же давали квартиры. Причем, они их выбирали сами. А культура! На всех смотрах мы занимали первые места. Вернемся со смотра домой, он, бывало, позовет меня в свой кабинет и скажет тихонечко: «Валюша, спой нашу, армянскую». Сидит, слушает, отбивая такт рукой.
И Валентина вдруг запела – по-армянски. Пела громко – на всю округу: красиво и вдохновенно. Так, что таджики-строители, благоустраивающие сельский тракт, побросали лопаты: заслушались. Потом снова вернулась в прошлое:
- А лотереи! Беспроигрышные - в честь праздника урожая! И куры в клетках, и поросята, и телята, и коровы, и сервизы, и бытовая техника. Скажет, бывало, на правлении: «Сколько у нас людей – столько должно быть призов». Ему документы готовили на героя соцтруда, а тут он, на старости, влюбился. Так ради любви положил на стол партбилет. Вот что значит личность!
- И когда он умер?
- 16 декабря 83 года. Я хорошо помню тот день. 
- Святое поколение, - повторила я.
- Не говори. Для меня это был Человек с большой буквы. И Хозяин – тоже с большой буквы. Таких сейчас нет, - Валентина, сникнув, тоскливо покачала головой. - Все было и все ушло куда-то. Мы жили при коммунизме, не зная о том. Как вспомню ту жизнь, просто не верится, что было такое. Иногда мне кажется, будь он жив, страна бы не докатилась до такого позора. Но хуже всего, что они перекрыли кислород молодым. А без молодых нам не подняться. Ведь чуть ли не вся периферийная молодежь – изгои, нелегалы, гастарбайтеры!
Прикурив, глубоко затянувшись, кивнула в сторону работяг:
- Ты посмотри на них. Они тебе не напоминают бесправных узников концлагеря? Не хватает только охраны. С овчарками. У них нет прописки, нет рабочего стажа, нет прав на пенсию. Их опутали законами. А они делают все, чтобы эти законы обойти. Не хотят идти в армию. Не хотят вступать в официальный брак. Не хотят рожать детей.
Перед тем как придти сюда, я работала у арбитражного судьи. У него в одном только загородном доме 9 слуг. И все – из бывших советских республик. Московская квартира – вообще отдельная песня. Из окна, а они живут высоко, ежедневно, в мороз и холод, в жару и дождь, я наблюдала одну и ту же картину. Около завода, проданного иностранцам, топчется мужик. Постоит, походит взад-вперед, кругами, пытаясь согреться. Но стоит - охраняет! Честно отрабатывая свой кусок хлеба.
И если бы он такой был один! На территории охранников больше, чем самих рабочих. Глядя на них, в течение многих часов вращающихся по одному и тому же кругу, я почему-то вспоминаю генерала Карбышева, героически погибшего в немецком плену. Вспоминаю и думаю: это сколько ж заработанных денег бедолаги впоследствии истратят на восстановление здоровья!? А раньше, до развала Союза, на этом же самом заводе не было даже вахтера. И ничего. Никто не взрывал. Думаю так и задаюсь вопросом: может ли процветать страна, где число бездельников непрерывно растет, а число пахарей неуклонно снижается?
Прищурив глаза, посмотрела на пасмурное небо:
- Дождь, видимо, будет. Надо идти…
За лесом покряхтывал гром. Серое небо лежало чуть ли не на траве. Но желтые цветы, барометр хорошей погоды, распустившись, устремились к солнцу, краешек которого выглядывал из-за облаков.
- Слушай, Валь, - спросила ее, когда та поднялась со скамейки, - а если бы деньги, которые получаешь здесь, тебе платили бы дома, ты бы что предпочла?
- Конечно же, дом, – сходу заявила она. – Свобода, ясно, денег дороже. Но и без денег жить невозможно... А колесо обозрения в парке, что возделывал он, коза эта новая сдала на металл!
ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ
«Сделалась блудницею верная столица… Правда обитала в ней, а теперь – убийцы. …князья твои – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою…»(Исаия, гл.1,21-1.23)
- Вот хороший рецепт от простуды, - Нина, дочь моей знакомой Ирины, делясь рецептами, готовила кофе.
- Кстати, Нин, - я записала очередной ее совет, - прошлый год был такой случай. В самый разгар эпидемии гриппа, когда пластом лежала половина страны, я решила навестить знакомых - их квартира напоминала лазарет. «Не приезжай! Заболеешь!» – хором голосили они. Поехала. Пробыла там день и хоть бы что...
- Ничего удивительного, - Нина, улыбнувшись, поставила передо мной чашечку дымящегося кофе. – Болеет тот, кто ползает, а не тот, кто летает.
- Давай еще рецепт. Какой-нибудь простенький.
- Какой? Я много их знаю...
В комнатку, где мы сидели, вошла знакомая, помятая массажем дородная армянка: она болела радикулитом и лечилась у Нины. Пятидесятилетняя Лариса Ашотовна работала в Москве, снимая квартирку. Две ее дочери и муж жили в Ереване - без работы, но в трехкомнатной квартире. Сын, ожидая прописку, трудился на заводе в Ярославле.
- Слышали, что вчера сказал Лужков? – Лариса была раздражена. – Уж не знают, что еще содрать у Запада? Готовы им в задницу влезть! Этот Лужков строит бизнес-центр, а подземный переход, прямо напротив его кабинета, кишит бездомными и проститутками. Ты вначале построй сиротам дома. Не разделяй – на своих и чужих. Ведь их деды защищали твою Москву! А уж потом смотри на Европы.
- А что он сказал? – одновременно спросили мы с Ниной.
- Заявил, что «пора выбить стул из-под последнего оплота социализма – жилищно-коммунального хозяйства»; что нам-де «нужна конкуренция». Конкуренция, видите ли, панацея от всех бед: от бесхозяйственности и безответственности. Как-то враз он забыл, что во времена социалистические эта система – жилищно-коммунальная – и действовала безупречнее всего. Помнится, в ДЕЗах, как теперь, не ночевали, не вытирали спинам стены.
- Лужков для людей хоть что-то делает, - заметила Нина.
- Угу, - буркнула Лариса. Вопрос: для кого? Москва – это Сити-банк, где все мы - заложники. Один губернатор тоже выступал на ТВ. Слушала его и думала: ну прямо радетель о благе народном! Уж такой честный, такой непорочный. А через месяц нас, группу актеров, пригласили в загородное имение: играть спектакль перед его внучком. Что с нами обращались, как с крепостными, о том я просто молчу. Надо было видеть ту роскошь, которой благодетель себя окружил. С тех пор я никому из них не верю. Бросьте, дорогая моя, идеализировать тех, кому вы до лампочки. И потом, уж коли товарищ мэр хочет сделать Москву финансовой столицей мира, что мешает ему построить свои небоскребы где-нибудь в Подмосковье? Зачем уродовать старый город?   
- Бог с вами, Лариса, - я вступилась за Нину. - Мы не идеализируем власть, а говорим о том, что народ, преувеличивая значение власти, недооценивает себя. Хотя там, наверху, и есть смелые умные головы.
- Да, есть, - поморщилась Лариса. – Взять хотя бы того же Лужкова. Он неплохой управленец, хозяйственник, строитель, организатор. Он знает свое дело. У него масса хобби, как теперь говорят. Однако полный профан во всем остальном.
- Что вы имеете в виду? – мы не понимали Ларису.
- Ну как до вас не доходит, в чем секрет успеха советского общества, когда неграмотное, лапотное население творило чудеса? Это периоды совпадения желаний социально-разных слоев общества, верящих лидеру, слитых в единый порыв. Стремление всего народа к единой цели и помогало за считанное время совершить невероятные преобразования. К нынешним лидерам такого доверия нет. Поскольку у них, кроме личной корысти, других целей нет.
Обогащение, уверяю вас, не в характере и русского народа, и большинства народов Земли. Людям нужны справедливость и достаток. Не более того. И потом, если там, на Западе, с их прилизанными, величиной с горошинку, территориями, не знают, что такое одолжить у соседей соль, попробуйте здесь, в России, с ее множеством климатических поясов, прожить одиноким волком! Попробуйте здесь, в заброшенных деревнях и маленьких селах, рассеянных по стране, без дорог и магазинов, с непредсказуемой погодой, обойтись без людей. Чего стоят дензнаки там, где нет дорог? Чего стоит купюра, когда погибает родной человек и нет врача? Все обесценивается в определенный момент! - держась за спину, ахая и охая, женщина опустилась на стул:
А что касается так называемого «рынка», в основе которого лежат товарно-денежные отношения, то такие отношения устраивают человека только с примитивным инстинктом. Конкуренция, подавляя здравый смысл, обостряет в нем эти инстинкты. За небольшие деньги (про огромные капиталы я уж вообще молчу) он довольно легко превращается в цепного пса любого режима.
О каком рынке можно говорить, развалив государство? Ведь государство для того и существует, чтобы ПОМОГАТЬ человеку реализовывать себя. И что, при всех издержках системы советской, тогда было вполне осуществимо: Советский Союз был страной самых образованных и социально защищенных людей!  Сейчас же все функции государства российского свелись лишь к одной – указательно-разрешительной! Вот вам кормушка для тех же чиновников: они на ней и раздобрели, включая самих мэров. Конечно, теперь они жаждут рынка: у них для этого есть капитал. Рыночная экономика всегда, везде и перед всеми открывает возможности только по капиталу! Имеешь капитал, выбьешься в люди: за тебя это сделают наемные служащие. Нет капитала – не выбьешься, будь ты хоть семи пядей во лбу!
Да, у нас, в советское время, многого не хватало, - кряхтела Лариса Ашотовна. – Но вовсе не потому, что отсутствовала, черт подери, их конкуренция. Просто денежки наши уходили в трубу. В те военные железки, которые сегодня гниют. Однако в Советском Союзе не пахло и такой чумой как терроризм. Потому что люди, несмотря на полупустые магазины и отсутствие церкви, жили надеждой и верой. Они были духовно наполнены: верили в светлое будущее, надеясь, что их дети будут жить лучше. Сейчас же, несмотря на обилие товаров, бесконечные выборы и повсеместное присутствие церкви (начиная с крестин и заканчивая похоронами) – безверие полное.
Советский народ понимал: в Системе надо что-то менять. Ожидание перемен, необходимость перемен сделали свое дело: желание масс воплотилось в реальность – началась перестройка. Сейчас же, когда слово «конкуренция» является вторым после слова «борьба», чуть ли не каждый понимает, что лучше добровольно умереть, чем быть втянутым в конкурентную борьбу.
Крестьянин понимает, что он, с лопатой в руке да при такой погоде, окромя мозолей, ничего не наживет: и оттого спивается село. Военный и милиционер понимают, что защищать добро частного предпринимателя, не имея собственного угла, им не к чему: и оттого разваливается армия, коррумпированы милицейские органы. Дети понимают, что если за спиной нет богатых родителей, они обречены на нищету: и оттого расцветает наркомания. Молодежь понимает, что смыслом жизни являются деньги: и оттого идут воровать…
- Не убивайтесь вы так, - пыталась я успокоить Ларису по дороге домой: нам было по пути. - Все придет в норму. Если мы через 20 лет после страшной и опустошительной войны взлетели в Космос, значит, многое можем. Было бы желание. А что вас заставило уехать из Армении?
- Делать там нечего. Какая жизнь без работы? И потом, вы не поверите, но я, чистокровная армянка, не знаю армянского языка! Училась в Москве, замуж вышла в Казани, много лет работали с мужем в Монголии. Мне в Армении плохо. Бесят их беспардонность и громкая речь. Там я - чужой среди своих...
- А здесь? – спросила я робко.
- И здесь, - вздохнула Лариса. - Кстати говоря, давно меня мучает вопрос: почему Санкт-Петербург сопровождают потрясения - революция, небывалая в истории блокада? Не от того ли, что город фантастической роскоши возведен на костях и крови? А роскошь сегодня, между прочим, преподносится нам как символ возрождения России. Даже у богатейшего Буша и то глаза повылазили на лоб, когда узрел красоты Питера и Кремля. Что вы-то думаете?
Меж тем, слушая Ларису, я думала о своем.
Верно говорят ученые: флюид любви витает в поле человека не более тридцати месяцев. Потом, видимо, устав от однообразия, флюид отправляется на поиск новых объектов любви. Во всяком случае, мои симпатии к московскому мэру длились до первого вздорожания коммунальных услуг. Затем, как и должно, пошел обратный процесс.
Даже он, с его крестьянскими корнями, потянулся к роскоши. Первопрестольная, весьма незаметно, превратилась в город полупустых сверхдорогих магазинов и дешевых рынков. Город стал средоточием господ и рабов, обслуживающих тех господ.
Считая себя везучей, я, наравне с Ларисой и многими другими своими ровесниками, также не могла принять образ жизни, навязываемый мне насильно. Смещение истинных ценностей в сторону денег казалось мне блужданием слепых среди супермаркета, где все для счастья вроде бы есть, а счастья-то нет.
Однако деньги - непрерывным ростом цен - заклятым врагом, помимо моей воли, уже проникали в святая святых – мое жилище. Они атаковали меня бесконечными счетами с какими-то запредельными, постоянно растущими цифрами. Да что там счета! Распахнув двери настежь перед «гостями» столицы; понастроив дорогостоящей недвижимости, которая по зубам лишь акулам мирового бизнеса; объявляя едва ли не каждый год то «годом ребенка», то  «годом семьи», власть забыла о тех, кто здесь родился. Чуть ли не вся знакомая мне молодежь, коренные москвичи, за бешеные деньги снимая углы, вынуждена была трудиться – не во благо родины, а во благо собственников, сдающих углы. Все это напоминало фильм времен детства «Брестская крепость», когда малая кучка истощенных бойцов, оставшись без воды и пищи, сдерживала натиск противника. Таким противником для меня теперь становилось государство, подвергающее собственных граждан изощреннейшим пыткам.
«Господи, ну когда ж, в конце концов, придут наши? – чуть ли не плакала я. - Моя жизнь для них - всего лишь процент. Цифра - бухгалтерских отчетов».
Меня тщились сделать винтиком новой бездарной Системы; я, сопротивляясь, с каждым днем все больше и больше разочаровывалась в Мужчине, которому некогда верила, тянущему на своем горбу весь этот полный управителей мусорный воз, позволившему и себе самому, за клочок сена, стать господским волом, и обрекающему на рабство меня.
- Создали Попечительский совет, куда входят патриарх и олигархи, просят оказать помощь героям войны – инвалидам, калекам, - тем временем продолжала тараторить Лариса. - Обсуждают с пеной у рта закон о финансировании партий, а миллионы семей остаются без крова. Деньги на выборы есть – на коммуналку их нет! В самом зачуханном селении интерьер кабинета начальника соответствует европейским стандартам: дорогая мебель, уютное кресло, аквариум с рыбками, а за окном – нищета, беспризорники. Талдычат о каких-то инвестициях, храня миллиарды в заграничных банках, не желая понимать, что лучшая инвестиция – это труд своих соотечественников. С верой в то, что человек не будет обманут.
Сколько функционеров развелось, сколько экспертов, вождей всевозможных движений, сколько наблюдающих и комментирующих! И все - по теплым кабинетам. И все – на шее усохших крестьян, которым и жалкие-то гроши не платят! Разве это не оккупация, с медленной, растянутой во времени, экзекуцией всего советского народа? - Лариса Ашотовна, смолкнув, толкнула меня в бок. - А, может, зайдете в гости ко мне? Да вы меня слышите?
- Хорошо, - очнувшись от тягостных дум, сходу согласилась я: вспомнила Петровича, возвернувшегося с завода к моей кухонной плите.
Обаятельный Петрович стал меня утомлять. Он жил в моей квартире, храпел в моей постели, пока я, питаясь дарами природы, пребывала на даче. Оплачивал счета, поскольку я платить за квартиру уже не могла. По специальности учитель, он трудился механиком на московском заводе - у немцев. И так же - вдалеке от родного крыльца.
ГНИЛЫЕ ВЕТКИ
Летом 1999 года газеты пестрели сообщениями: «Во всем мире наблюдается устойчивый рост немотивированных самоубийств»...
«Самоубийства - реакция на дефицит любви, - писала несколько лет назад в своем дневнике. - Смена эпох - что смена времен года. Предполагает и смену «одежды» - духовной, прежде всего. С болью заживают физические раны, но они затягиваются. Куда тяжелее заживают раны душевные. Иногда жизни мало, чтобы унять боль воспоминаний. То же происходит и на духовном плане Земли, имеющем свою - нестираемую - память. Планета больна. И это – дело рук человека. Когда негатив достигнет критического уровня, она взорвется – катаклизмами».
Интуиция меня не подвела. Свалившиеся кучей журналы будто служили подтверждением тому, о чем когда-то писала. После эпидемии гриппа, охватившей мир, опубликовали первые цифры суицида. Лидерами по числу желающих уйти из жизни оказались Венгрия, Россия, Китай. Затем шли Финляндия, Швейцария, Австрия, Новая Зеландия, Австралия, Германия, Франция, Япония, Канада, США, Великобритания...
Духовный СПИД крушил планету.
Самоубийства и депрессии, приобретая массовый характер, становились обычным делом. Каждые сорок секунд с земли уходил человек, не желающий жить. В одной только Франции 160 тысяч человек ежегодно пытались покончить с собой. Самым невероятным было то, что похожая ситуация наблюдалась во всех развитых материально благополучных странах.
 Еще не остыли строки, вновь сообщения: во Франции пронесся ураган, крушивший маленькую страну с неменьшей силой, чем Москву июньским днем. На Мозамбик, Австралию, Филиппины обрушились дожди и эти страны оказалась под угрозой затопления.
Наводнения в Европе и Азии, лесные пожары в Южной Америке и на Дальнем Востоке, землетрясения в Турции, Ираке, Афганистане. Складывалось впечатление: идет очищение – огнем и мечом.
И катастрофы, катастрофы, катастрофы...
Не покидало ощущение, что и я передвигаюсь по лезвию бритвы. Серого настроения не было - или на небесах, или в аду. Если опускалась в ад, думала о том, как умереть. И знала, как надо умирать. С легкой и чистой душой. С чувством исполненного долга. А это у меня было. Страшно уходить в мир иной с тяжелой душой. Когда же чувствуешь, что сделано все... Продолжать жить в болоте? Жить ради желудка? Ходить с протянутой рукой? Искать богатых спонсоров и меценатов? Такая перспектива устраивала мало…
Я сидела в кухне, разглядывая пожелтевшие от никотина обои. Диалог за дверью был интересным. Парень говорил тихо, голос девушки дрожал. Ребятам, приятелям соседа Илюшки, курившим в коридоре, судя по всему, не больше тридцати.
- Ничего не хочу. И никому не верю. Обман на обмане. Сделаешь добро - над тобой же и тешатся. Легче вообще не жить, чем жить так.
- Сколько обиды! А ведь надо что-то оставить...
- От кого и с кем?! - девушка повысила голос. - Сказать, что мне трудно - не сказать ничего. Мне страшно и безумно одиноко. У меня нет денег, нет работы, нет профессии, нет образования. Мне почти 36, а я ничего, кроме дочери, не имею. Мы прозябаем и абсолютно не устроены. Я чувствую, что люди меня не понимают.
- Да их-то, людей, раз два и обсчелся.
- О, какой же это ужас, Ромка! Не иметь никого, кто мог бы к тебе придти на день рождения! Скажи, есть ли предел терпению? Пойми меня правильно: я ничего не прошу, не жалуюсь. Я просто боюсь. Мне страшно, что так много лет прожито впустую. Страх одиночества парализует меня. Он не дает мне жить. Я боюсь выходить даже на улицу.
Девчонке было плохо. Я чувствовала ее ранние боль и усталось, хотела чем-то утешить и не знала, каким образом это сделать. Парень, судя по всему случайный, предпринимал те же усилия. Как это часто бывает на лестнице, в перекурах между застольем, они выплескивали душу: она – свою печаль, он - утешал.
- Все обойдется.
- Нет, я уже не верю. Надежда - занятие для нищих. Пока они молятся, богатые живут. Им ничто не мешает, ведь они все себе могут позволить. А что делать нам? Я задыхаюсь от безделья, но на улицу выйти боюсь. Сразу видны и твоя неухоженность, и твоя запущенность: седые волосы, щенячья тоска в глазах, драная одежда. Моя полоса неудач так затянулась! Особенно страшно, когда нет денег. Как унизительно жить в долг! Как страшно осознавать, что время тает, а вокруг ничего не меняется! Как страшно сжигать свою жизнь у замусоленных икон, выпрашивая у чудотворцев хоть кроху удачи и счастья. Ты не поверишь, но за всю свою жизнь я была счастлива дважды. За 36 лет – только дважды! Внутри все кипит, а вырваться наружу не может. Мне так неуютно, так плохо, так одиноко! Как вырваться из этого круга? Ведь хочется жить! Черт, сигареты закончились - надо идти в магазин, - девушка, видимо, искала окурок.
Я открыла дверь и бросила пачку «Пегаса».
Парень, ошалев, подхватил «Пегас» на лету.
«Все ясно, - подумала, закрывшись, - людям не хватает любви. Им не хватает заботы, тепла, внимания. Сжигают безысходность и одиночество. Дети, еще не вступив в жизнь, сталкиваются с жестокосердием, черствостью, безразличием. И, не находя себе места, уходят из жизни. Родители, чаще - сожранные женами мужчины-отцы, - осознавая свое бессилие, идут вслед за ними. В лучшем случае - спиваются, в худшем - вешаются. Нищета и безденежье - общая петля».
 «Первый всплеск самоубийств наблюдается в 15-20 лет, - писал  журнал «Власть», лежащий на столе предо мною. - В этом возрасте происходит примерно 20% всех самоубийств. Второй - к 45-50 годам. «Кризис среднего возраста» собирает урожай почти в два раза больший, чем подростковый...
Причины, от которых зависит статистика самоубийств в тех или иных странах, не всегда ясны. Например, социально-экономическое положение в России ухудшилось, а в Китае наоборот. Тем не менее по числу самоубийств эти страны - одни из первых. А тихая Финляндия занимает в суицидальной таблице четвертое место»...
«…идет управляемый свыше отбор, обрубаются гнилые ветки генеалогического древа общества, генетически накопленные предыдущими поколениями», - вторил ему журнал «Природа и человек» («Свет»).
Гнилые ветки...
И нас отсекает Время.
Будущее не желает принимать - ни сытых, ни голодных. Дабы не несли с собой те сор и зло, что сеяли в веках.
Лев Толстой сказал как-то Чехову: «Счастья, брат, нет на земле. Есть иллюзия счастья».
Нет, он был не прав, великий мудрец. Счастье есть на Земле. Для того и приходим - радоваться жизни.
Кто виноват, что, живя при свете, не видим Света? Желая любви, убиваем любовь. Молчим, когда надо кричать. Изрыгаем, когда следует молчать. Страдаем - от отсутствия смысла и накопленной боли. Передаем по кругу - из рук в руки, от сердца к сердцу: мужчина - женщине, женщина - мужчине.
И жизнь становится бессмысленной.
Для всех.
По кругу.
ДЕНЬ ВЕСЕННЕГО РАВНОДЕНСТВИЯ
Перспектива отдельной палаты улыбнулась и мне. Что поняла ночью,  накануне дня весеннего равноденствия.
Инстинкт самосохранения, так думаю, это белые ангелы, спешно слетающиеся на помощь в определенный момент. Такой момент, когда определенность переросла в неопределенность, нынче подзатянулся. И я, как существо безмерно утонченное, довольно быстро ощутила это на себе.
Рецепты спасения человечества пекла как блины. Не успела испечь один - на подходе другой. Из более крепкого теста. Публикацию о желающих покинуть сей мир добровольно приняла как руководство к действию. Тут же - очередной блин: отчего и зачем? И помчалась к дверям, откуда доносился запах денег.
По пути забежала к Вирджинни Гарнетт, только что вернувшейся из Штатов.
Джинни светилась первым материнством - держала на руках малютку. Она излучала счастье. Она была в ореоле, который женщину делает прекрасной – лучезарной, тихой и неотразимой.
- Как дела? Рассказывай! - Джинни уложила ребенка в кроватку.
- О, Джинни, - постно воскликнула я, - у меня-то еще ничего. Но каждые сорок секунд на планете происходит самоубийство. И никто не может понять: почему?!
Джинни оторопела.
Справившись с оторопью, часто испытываемой при виде меня, спросила:
- Ты знаешь, кто такой Нельсон Мандела?
- Знаю, - теперь оторопела я, вспомнив кудрявого человека, не имеющего ничего общего со мной.
- Сорок лет был в тюрьме. Сорок! И не сломался! Боролся и борется - за права человека. Может, дефицит солнца? - окуналась с головой Джинни в печальную тему. - На Кубе, к примеру, люди голодные, но очень счастливые...
- Может быть, - задумалась я, вспомнив, что Япония и Австралия тоже солнечные. Тем не менее желающих оставить сей мир добровольно там еще больше.
Быстренько сообразив, что так же нельзя, нельзя счастливую мать грузить мировыми проблемами, я дала задний ход:
- Как ты его назвала?
Но Джинни уже вошла в штопор - она забыла о ребенке.
Со свойственной ей энергией ввинчивалась в новую тему. И, пока малютка Эйдан спал, мы по полной программе загружали друг друга: надвигающимся кризисом капитализма и перспективами социализма. За доказательством Джинни сбегала в дальнюю комнату - принесла книгу, изданную на английском...
Ночью я расхохоталась - сама над собой.
Ну, рычит филиппинский вулкан, а я-то - причем? Ну, затопило Европу и Африку, а я-то - причем?
Главное - найти точку опоры.
Имея точку опоры, можно мир изменить!