Марина Гареева. Рассказ без сюжета. Нелинейная критика
Городской Бомж, «Рассказ без сюжета»
{ http://www.proza.ru/2000/12/01-17 }
«Так бывает, в середине осени особенно», ставишь самоуверенную точку А, чтобы из неё попасть в пункт B, и идёшь по прямой линии, как по разделительной полосе, прокладываешь лужные отпечатки – первые серые – только что язык не показываешь злорадному ветру: а я смогу-смогу ровненько по линии дойду! Ан нет – она обрывается, и ты оказываешься в старом парке, с шуршащими ёжиками листьев под ногами, и неожиданно радуешься – тихо, в себе, без языка – и хочется упасть, и быть сразу и яблоком на колючках, и расстоянием между ними; и шу-шу, и топ-топ-ом; и всем, и ничем; и каждой точкой – и вот тогда точно веришь {а не где-то знаешь}, что листья это перевёрнутые вверх брюхом ёжики, и нельзя с ними так – грязными ботинками, нельзя по ним топтаться. Нехорошо это.
Так и с «Рассказом без сюжета». Нельзя «искривить» его в прямую. Да-да, именно искривить выпрямлением, как беззащитную нагую ветку. Как и нельзя сломать причудливую ветку постмодерна – именуемую Ризомой. Почему ветку? Да потому что ризома противопоставляется любым видам корневой организации и рассматривается не как линейный «стержень» / «корень», а как скрытый стебель, который может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо Р. – абсолютно нелинейна».
И определяется, как «потенциальная бесконечность»
[http://www.infoliolib.info/philos/postmod/risoma.html].
В рассказе ризома есть во всём. Она заявлена в 1) названии, где Автор честно предупреждает: под линейку не рисую: рассказ – без сюжета; 2) самой манере повествования, при которой сюжет (да, он всё же есть, не линейкой единой) не просто не собирается выравниваться по струнке смирно, а изгибается причудливой нитью, и, кажется, создаётся рукой автора одновременно с тем, как ты читаешь – что характерно для ризомы, которая находится в состоянии постоянного формирования [Энциклопедия Постмодернизма]; 3) входах - выходах {отличительная черта Р.}, присутствующих в рассказе – прерываниях так называемого сюжета, из которых читатель попадает прямёхонько в диалоги.
А в диалогах и начинается самое интересное, а именно, столь любимая Бахтиным Карнавальность. Смеховая культура особо важна тем, что она создаёт новый формат листа – без красных полей «не положено». Смех становится мостиком от скованности к свободе, ступив на него, человек сбрасывает постылые социальные маски [Бахтин, Аверницев]. Благодаря карнавальности, появляется возможность сказать что угодно и кому угодно. Она привносит в литературу концепцию фамильярности: речь становится более простой и, в то же время, эксцентричной. Самым ярким примером карнавальности в рассказе является, безусловно, эпизод в метро.
Происходит развенчание (в первой части диалога кота с «прахвессором») и увенчание
// «Милиция-милиция. На фига тебе милиция? В кармане три диплома, а сам все по метро с зонтиком шалается! – бурчал Лео, деловито обнюхивая угол, где еще секунду назад стоял мужчина» //, которые представляют собой основное действо карнавала.
С самого пробуждения Леонид Семёновича, Автор создаёт гиперреальность – реальность «плюс» – такой себе набор каналов в пакете «Постмодерн». Происходит сдвиг в реальности, а фантастическое проходит обратный путь – от повседневного к cебе самому [Бодрийяр]. Это даёт возможность увидеть новый смысл за ширмой реальности, вступить в огонь за нарисованным камином в каморке Папы Карло.
Но читатель вступает в новое измерение ещё раньше – взявшись за нить вырванного зуба, он дёргает ручку двери {обратная последовательность действий, привычных с детства} – и вот мы уже в квартире/ подъезде/ на улице/ в метро. Излишне говорить, что хронотоп метро как нельзя лучше подходит для воплощения ризомы: всегда можно выйти где угодно, сменить ветку. Кроме того он идеально подходит для входа в / выхода из Ситуации. Ведь дело не в том, что Хромой Бес проехался в определённом вагоне, и даже не в том, что с котами в метро можно. А в том – что сквозь смех наш пластилиновый герой приходит к осознанию {себя / чего-то там / важного / неважного ??? – а Вы всегда привыкли получать ответы на поставленные вопросы?} – и выходит. Не на остановке {себя / того что там / важно / не}, ведь от осознания к действию ещё нужно прийти. И только выйдя на поверхность – неуверенно идёт. К…
Началу. А в начале был фикус. И носки на нём.
А в конце – оставленный кот, чудом превратившийся в бумажку объявления {пластилиновый хозяин, бумажная этикетка кота на плече – а так ли они были раздельны? – безответный риторический ? не претендующий на точку} – «как распятие» – молчаливо вопящее –
Пив ааа-а-а-ааа!
И содранные остатки пластилина – cause that’s not the sh ааа-а-а-ааа! рe of his heart
А где-то она. Всё также сидит на скамейке. И голоса кубарем с крыльца ©…
cрываются.
cюжеты
и рвутся к чертям намеченные в черновиках линии.
А он… А он всё так же играет:
He deals the cards to find the answer
The sacred geometry of chance…
Знать бы только кто – Автор? Герой? Исключённый из списка Постмодерна чёрно-белый канал Бога? Или Читатель? – ищущий в чёрных символах на листе точку опоры. Но Стинг прав: мы ничего не знаем. Мы всего лишь говорим. Отпечатывая ?-ки вопроса без точки ответа и рассказы без сюжета на белом листе без полей.
А потому лучше выставить фикус на подоконник, налить светлого пива и чокнуться с замёрзшей форточкой. А вдруг завтра утром подкинут козырную карту?
{Гареева Марина}