Она сидела на диване согнувшись так, что ее большая грудь накрыла колени, и смотрела на меня умными смеющимися глазами.
- Хватит кукситься! Подумаешь, обидели ее! Плюнь! Было бы на кого обижаться!
- Ты не права, Герман. Как он мог? Он ведь интеллигентный человек и такое сказал!
- А я и не спорю, что интеллигентный. Но ведь придурок? И юморок у него областной. Не так, скажешь? И потом, не забудь, вы не в ленинской библиотеке встретились и не в консерватории. В ресторации. Говорит о чем-то, не считаешь? Не обращай! Твой Эверест еще спЕреди!
Я улыбнулась. Смешная эта Герман.
Мы встретились совершенно случайно. Я забежала к подруге на работу и сразу узнала ее. А она меня – нет. Так и не вспомнила, хоть и привирала иногда, что смутно что-то припоминает.
Герман пришла к нам в начале третьего класса и была выше всех на голову. Она уже носила лифчик и пояс с резинками, в то время как наши девчонки видели их только на матерях.
Весной мы получили новую квартиру, и родители перевели меня в другую школу. С тех пор мы не виделись.
Я сразу приметила новенькую и даже по-детски увлеклась ею. Все так и звали ее по фамилии – Герман. Она не походила ни на одну из моих знакомых девочек – красивая, высокая, с густыми белокурыми волосами. Она занималась плаваньем и училась играть на скрипке. Возможно, из-за своего роста Герман казалась старше одноклассников и не принимала их всерьез, относясь к ним чуть насмешливо, но добродушно. Всегда и всем говорила то, что хотела и считала нужным, даже учителям, что по тем временам было непривычно и необыкновенно смело. Я тайно восхищалась этой ее свободой, но подражать трусила.
- Герман, ты врешь, что тоже помнишь меня со школы. Ни черта ты не помнишь…
- Не,…ну, почему? Что-то припоминаю. Была какая-то шмакодявка, пела на утренниках. А мы рыдали, когда она песнь о Ленине заводила: «Вывози-те навоз на поля!»
- Дура ты, Герман. Причем здесь Ленин и навоз? Я про ручеек пела.
- Ага! Помню. Ах, ручей, чей ты чей, мавзолей из кирпичей!
- А я ведь зимой обиделась на тебя, Герман. Знаешь, почему?
- Без понятия. Почему же?
- Ты у меня Русланчика отбила.
- Кто таков?
- Мальчик из соседнего класса. Красивенький такой. Татарчонок. Он всегда за мной вставал в «паровозике», когда с горки скатывались, и за талию меня держал. А потом ты появилась, и он за тобой вставать начал. Я не смогла тебе простить.
- Русланчик-одуванчик? Ни хрена не помню. С такой памятью, как у тебя, мать моя, долго не живут.
Лицо у Герман было по-прежнему красивым, но она стала толстой. Высокая, очень полная женщина на длинных стройных ногах, словно от другого тела. И пышная грудь, привлекающая мужское внимание.
Она здорово изменилась, но, как и в детстве, говорила то, что хотела, иногда смеша, а порой вызывая во мне замешательство.
Оказалось, что теперь мы вновь жили рядом, частенько встречаясь по утрам на остановке маршрутки.
- Послушай, Герман, почему, когда я еду с тобой, водитель не трогается с места минут пятнадцать? Все кричит: «Кто еще не передал за проезд? Я не поеду, пока все не передадут!» За это время мы бы пешком до метро дошли.
- А ты еще не поняла, умница? Это я никогда не плачу. Так просто было понять. «На всякого мудреца довольно простоты»!
- Да-а? - моему удивлению не было границ. - Так это ты? Почему? Денег жалко?
- Жалко. Копеечка рубль бережет. Обидели юродивого. Отнять хотели до-оллеры. – дурашливо тянет она, - Мало, что ли, нас обдуривают все и везде? А тут я их! Нате! На меня никто и не подумает.
Это было новое в ней и не совсем приятное для меня.
- А не боишься? Ведь позорище! Вдруг поймают?
- А ты посмотри на меня!!
Я посмотрела. В новой итальянской дубленке, норковой ушанке, с бриллиантами и сапфирами в ушах, она сидела, как королева, независимо и надменно глядя вокруг.
- Герман, зачем тебе столько денег? Ты ведь и так зарабатываешь прилично. Всегда при капусте…
- Капусты не бывает густо, плохИ дела, коль в кармане пусто.. «Капитал развязку дает»!
Герман была напичкана пословицами и поговорками неизвестного происхождения. Возможно, сочиняла их сама. Часто цитировала любимых писателей, особенно Островского. Даже не знаю, действительно ли она так хорошо знала его пьесы или только цитаты? Она имела их на все случаи жизни, и никто, лучше нее, не умел успокоить и поднять мое настроение с их помощью.
Ей было слегка за тридцать, но замужем она никогда не была. О своей личной жизни говорить не любила. При такой нестандартной внешности, надо полагать, проблемы у нее имелись, но Герман в основном помалкивала о них.
Однажды, она позвонила в мою дверь среди ночи. Я открыла, толком не успев проснуться. Герман, не раздеваясь, прошла в комнату и тяжело уселась на стул.
- Ну, скажу тебе, мать моя, дела! Еду со свиданья. И как вы с этими интелями дело имеете? То ли дело мой контингент - простой, незатейливый, без вывертов. Что ему надо, понятно сразу. Моя комплекция сложностей не допускает, отвлекаться от главного не дает…
- Герман, а с кем у тебя было свиданье? – усаживаясь на диван в ночной сорочке, спросила я, зевая.
- С художником! Прикинь? Это у меня-то. После моего ударника таксопарка номер пять? Иду тут как-то по Маросейке, а он и вынырнул из подворотни. Ну, туда-сюда, «мне знакомо ваше лицо», «вы читали, вы смотрели?», пригласил к себе взглянуть на последние работы. Телефончик дала, выдержала паузу, ляля-тополя, на сегодня назначили свиданку.
- А он внешне-то ничего?
- В том-то и дело, что очень даже ничего. Виски серебрятся, хвост змеится, глаза - два тумана, все, как положено. Взгляд усталый, разочарованный, голос с надтреснутым хрусталем, весь из себя задумчивый, углубленный черте во что. Все путем.
- Ну и?...
- «Как хороши, как свежи были розы». Встретил у метро с букетом, прошлись по Маросейке, пригласил зайти в мастерскую. Спускаемся в подвал…
- Герман, какой подвал? Все мастерские на чердаках.
- Это у вас на чердаках, а у нас в подвалах! Ну, смотрите, говорит, я недавно с Тибета, мои впечатления на стенах, а я сейчас. И растворился на глазах.
Я хожу по его казематам, глазею на полотна, ни хрена не понимаю, что его так впечатлило? Мазня какая-то несусветная…
- Не Дега и не Рерих, значит?
- Нет, дегой не пахнет. Пахнет в подвале канализацией, но не сильно. Вдруг появляется! Откуда-то из-за стены, как тень отца Гамлета. Несет бутылку, а на дне – дракон!
- Живой?
- Живой. Шевелится. Выпьемте, говорит,давайте, очень даже распрекрасная настойка. Ее на самОм Тибете настаивали, вам понравится. Тонизирует.
Я пальцем дотронулась. Лапками перебирает, как живой. Боюсь, говорю. А он смеется, глазки сладкие, прямо, сахар медович. Пейте спокойно, он уже давно помер. Я и отпила глоточек.
- Глоточек? Герман, ври да не завирайся. Знаю я твой глоточек!
- Дык, масса-то у меня какая? Ну, не глоток. Распили мы с ним эту бутылку за беседой о новых тенденциях в восточном искусстве.
Я хорошо знала, как прекрасно она разбиралась в живописи, и не только русской. Она вообще знала много такого, о чем я и не слышала тогда.
- И что же дальше?...
- Провалилась я куда-то. Такого со мной еще ни разу не случалось, ты ж меня знаешь? Что там пить-то было? А вот, отключилась.
Очухалась на какой-то лежанке. Потолок на лоб давит, а по мне кто-то ползает. Рукой смахнула. Оказалось, художник. На пол полетел. Лежит, тоскует. Кой чего из одежды я на себе не досчиталась. Что-то уже содрать успел.
- Может, и еще что-то успел? Настойка-то крепкая была? - засмеялась я.
- Какая настойка? Опойка! Из трупа дракона! Опоить девушку захотел творческий интеллигент! Настояли ламы табуретовку на тибетской нечисти. Художник! Я за такие художества чуть не прибила его. Слезла с лежанки-то и вроде как оступилась. Придавила его маленько. Будет знать, как порядочную девушку опаивать! Тут ему не Тибет, а столица нашей родины!
За этой бравадой Герман, я почувствовала давнюю, глубоко затаенную обиду на несправедливость судьбы, наделившую умную, образованную женщину такой обильной и откровенной плотью, мешающей увидеть за ней душу, наверняка, ранимую, и с которой обошлись незаслуженно пошло и неуважительно, может быть, не впервые. Кто знает, какие надежды возлагала она на это свидание?
Но я не могла открыто выразить сочувствие, зная, точнее, догадываясь о ее болезненно уязвленном самолюбии.
- Радуйся, Герман, что очнулась вовремя и ноги унести успела. Может, он вообще маньяк-потрошитель, и из тебя тоже хотел настойку сделать.
- Вот и я думаю: худа без добра не бывает. Теперь и я могу всем рассказывать, что с интеллигентом встречалась. Не все вам, кошкам худосочным, масленица. И мы кое-что могем. А вдруг еще раз какого никакого Рубенса в темном переулке встречу?…
Вскоре Герман переехала в отдаленный район Москвы, такой отдаленный, что наши дорожки больше не пересеклись.
Москва большая…