Смерть горация

 
Черные горы скрывали в своих складках каменистую тропу. По ней, не обращая внимания на ледяную лазурь неба, напрягая сухие ноги, неровным шагом спускалась большая серая лошадь. Маленький человек с карабином за спиной опасно раскачивался в старом седле. Грязное, бледное лицо с полузакрытыми глазами, рваная овечьего меха душегрейка, неясного цвета штаны с лампасами.
Глухой шум бегущей воды, доносящийся из близкого ущелья, мешался с шорохом осыпающегося щебня и стуком копыт. Лошадь звали Вассой. Человека – Горацием. Квинт Гораций Флакк на серой лошади спускался по узкой тропе в маленькую зеленую долину.
Многодневная усталость лежала тяжестью на воспаленных веках. Белые стены сабинской купальни, с квадратным бассейном и бесшумной прислугой, недосягаемым миражом мерцали перед внутренним взором утомленного всадника. Детское любопытство первых дней путешествия, напряженное внимание к возможным опасностям, оставили его.
Спуск стал пологим. Тропа, обогнув очередную скалу, растворилась в скудной траве. Внизу расстилалась просторная пойма тоненькой речки. На противоположной стороне долины, к крутому склону прилепилось несколько низких каменных строений. Рядом с ними возвышалась древняя сторожевая башня.
Гораций стряхнул с себя надвигающийся сон и сняв через голову английский карабин положил его на луку седла. Там, в этих странных домах, его мог ждать сытный обед и желанный отдых или преждевременный страшный конец. Все зависело от того, кто сейчас наблюдает за ним через узкие окна-бойницы.
Размышлять уже некогда. Васса вынесла на открытое место и легкой рысью устремилась к человеческому жилью. Ни дымка, ни движения. Возможно там нет ни своих, ни чужих. Эта лошадь знает, что делает. Боги гор и долин, дайте мне немного удачи!
Слишком гулкое эхо рождает дробный топот копыт. Слишком удобная мишень – всадник с открытым лицом. Слишком непроницаема чернота в провалах вертикальных бойниц. Лошадь с фырканьем вошла в быстрый, слепящий поток. Сноп искрящихся брызг обдал брюхо животного и короткие казацкие сапоги. Мелкая речка осталась позади. Плохо отесанные камни старой кладки приблизились и стали контрастнее.
Гораций сдержал Вассу. Вот они, две ближайшие бойницы, пустой двор, косая деревянная дверь. Полуоткрыта, но не скрипит на ветру. Замерла неподвижно под сильным сквозняком, что взвивает пыль у порога. Значит, ее придерживает рука врага. Друг уже бы вышел на встречу. Сердце сжалось. Гораций задержал дыхание. В любом случае не надо резких движений. И первую пулю в эту неподвижную дверь. И начинать, конечно, придется не ему. Ну?
В одной из бойниц тускло блеснул вороненый ствол. Квинт Гораций Флакк вскинул карабин. Два выстрела, почти без слышимого промежутка, раскололи напряженную тишину. Первая пуля ушла в черноту бойницы, вторая расщепила ветхую дверь.
Слетая с лошади Гораций успел увидеть вывалившийся из дверного проема труп в черной папахе. И успел услышать третий выстрел. Он ударился грудью и лицом о сухую землю, сбитый на лету метким горцем. И успел подумать, что за чудный зверь эта Васса. Не дрогнула, не переступила, даже не прянула ушами под его выстрелами. Стояла, как вкопанная. И сейчас стоит над ним и внимательно смотрит. Круглый, коричневый лошадиный глаз – последнее, что зафиксировало его угасающее сознание.

Пришел в себя Гораций в просторной каменной комнате. Он лежал на низкой деревянной кровати в крайне неудобной позе. Он был туго связан толстыми, вонючими веревками. Правую сторону груди нестерпимо жгло. С трудом приподняв тяжелую, от потери крови, голову, Гораций обнаружил, что он обнажен по пояс, а грудь его стягивает повязка из грязных тряпок.
Он много дней ехал по диким горам на умной, серой лошади. Безумно устал в пути. И все это кончилось почти мгновенной перестрелкой. Удивительно выносливая лошадь вынесла его под пули. Теперь, беспомощный, он ждет неизвестного. Пожалуй варвары станут его допрашивать и казнят. Жгучая боль от прострела мешала Горацию копаться в этих мутных символах. Еще раз оглядев голые стены, он потерял сознание.
Из все покрывающего мрака вынырнул Меценат. Этот человек всегда немного раздражал Горация своей амбициозностью.
- Друг мой, вы чудесный поэт, но слабый философ. Ваши фантазии великолепны. Ваши бытописания не имеют себе равных. Но руководства, что даете вы духу, нелепы и повторяют старых греков. Неужели эллины все сказали за нас?
Старый раб за толстой занавесью говорит молоденькой кухарке.
- Отмучился хозяин наш. Немного еще полежит и отдаст концы. Не думал я, что переживу хозяина. Вот я и старше его, и глупей, и раб к тому же, а жить остаюсь. А он отходит, бедолага. Эх… Жизнь наша…
Из каменной стены выглянул хитрый слепой Гомер. Древнее уродливое лицо. В большой волосатой руке тяжелая буковая палка. Он тычет лежащего палкой в грудь.
- Квинт Гораций Флакк, открой глаза. Да не так! Шире, еще шире! Смотри. Меня нет, и я есть! А ты есть, и тебя нет!!! Ха-кх Ха-кха Кх-ха…
Вода. Ледяная вода на лице. Гораций открывает глаза. Над ним нависли черные головы врагов. Бараньи папахи. Бороды до глаз. Дикий, звериный разговор. Они о чем-то его спрашивают. Он не понимает их рычащего языка. Он говорит им, что не понимает. Короткий совет на повышенных тонах. Старший кивает головой. Одно страшное лицо приближается вплотную. Безумные, налитые яростью, глаза. Варвар выкрикивает бессвязное. Может непристойности, может обвинения. Очевидно родственник убитого за дверью.
Не молодой казак, вспоминая маму и Христа, смотрит в глаза смерти, Квинт Гораций Флакк, вдруг осененный энтомологическим интересом, улыбается навстречу сверкнувшему кинжалу. Хруст перебитых позвонков. На черном полу в черной крови лежит белобрысая голова. Ничья. Это уже ничья голова.

Ветер свистит в снастях. Большой парусник, накреняясь, режет неспокойную воду. Капитан спешит. Черный подросток надрываясь выворачивает за борт огромную кастрюлю с помоями. Ему сегодня нужно многое успеть. Кок – зверь. Капитан – еще хуже. А расфуфыренным пассажирам лучше вообще на глаза не попадаться. Здесь ниггеров не любят.
Деревянное судно жалобно поскрипывает. Мальчик понимает язык корабля и часто отвечает на его стоны. То просто погладит напряженную мачту, то прошепчет беззвучные слова утешения. Еще мальчик понимает язык ветра, но ветер не нуждается в жалости. Сегодня он поет о буре. Мальчику не нужен барометр, чтобы знать – сегодня к вечеру будет шторм.
- Эй, ниггер, подойди.
Загорелые вояки в брабантских кружевах. Люди при шпагах, привыкшие к бою верхом. Знатные пассажиры, скучающие без войны, лошадей и женщин.
- Спляши нам, обезьяна.
- Я нет, масса. Много работы. Кока убьет.
- Господа, станемте в круг. Сейчас оно нам спляшет!
Пытаясь выйти из круга, мальчик натыкается на острие шпаги. Его легонько колют со всех сторон и он вертится в центре, приседая и визжа от боли. Счастливый хохот мучителей. Палуба под ногами уже скользкая от крови, но забава продолжается и продолжается.
Это Квинт Гораций Флакк дергается из стороны в сторону по скользкой палубе. Это его босые черные ноги покрыты алой кровью. Это ему больно и страшно. Это в его жилах спрессованная ненависть разгорается далеким рокотом деревенского барабана.
Горация захлестывает дикая боль. Пытке нет конца. Какое-то жестокое божество заставляет его умирать чужими смертями. А может милостивые боги заменяют им неготовых к смерти? Отчаянье толкает его навстречу одному из палачей. Веселые, холодные глаза. Острие уперлось в ямку у основания шеи. Священный барабан ускоряет рваный ритм. Нет, он уже не отступит. Даже сделает шаг навстречу. Лезвие войдет в горло, а он войдет в эти голубые глаза вечным проклятьем. Он навсегда отберет у них радость удачи.
Там-там вобрал в свой бешеный ритм все, даже боль. Но Квинт Гораций Флакк, отпрянув, нырнул под шпагу и врезался головой в обтянутый лосинами пах. Негодующие крики перекрыл могучий вопль капитана. Капитан, есть капитан. Он не даст зарезать своего юнгу. Но он позволит им его наказать. Горация привязали к бушприту. Теперь он стоял на макушке некрасивой сирены, вырезанной для устрашения волн, на носу судна. Руки обнимали теплое бревно над головой.
Веселый ветер пел о буре. Ветер хлестал окоченевшее тело солеными брызгами. Корабль стенал: «Терпи… Терпи…» Багряное Солнце стояло на западе, прощаясь с теми, кто не увидит его утром.

Холод унимает боль. Упругие струи водяной каши растворяют тело. Маленькое, черное, покрытое разъеденными солью ранками, тело растворилось в потоке насыщенного бисером воды ветра. Гораций стал ветром, океанской пеной, старым кораблем, Солнцем на горизонте, чем угодно, только не маленьким нигерийцем, привязанным к бушприту.
Капитан не успел убрать паруса и первый же налетевший шквал сломал мачты, развернув судно бортом к волне. Малахитовый монолит девятого вала не спеша, вобрал в себя воду из под парусника и стотонной кувалдой опустился на хрупкую палубу. С беззвучным, в вое урагана, треском корабль распался на части.
Всю ночь балку с сиреной и обломанный бушприт качало на соленой воде. Гораций, крепко привязанный к останкам судна, думал то о акулах и китах, то о словах полоумного Гомера. Вместе с Солнцем вернулась боль, но вместе с Солнцем вернулась и надежда. По горизонту тянулась узкая полоска зеленого берега. Ставший ласковым океан тихонько подталкивал обломки к земле.
Весь день Гораций дрейфовал под иссушающим Солнцем и на закате был выброшен прибоем на безлюдный пляж. Кричать он уже не мог. Квинт Гораций Флакк лежал на мокром бревне закинув стянутые веревкой руки и смотрел на приближающуюся серую лошадь. Васса подошла и склонив умную морду, посмотрела ожидающим карим глазом.
Нужно встать, потрепать ее по холке и вскочить в седло. Но я не могу. Я снова связан. Прав слепой старик. Я есть, но меня нет. Врешь старый горбун! Я есть. Я буду!!! Гораций разлепил сожженные солью губы:
- Давай Васса… Ближе. Сделай это… Сделай!
Большая серая лошадь шагнула к нему и легко размозжила копытом маленькую черную голову.
Поэт лежал в обширной кровати в садике Сабинского поместья. За тяжелой занавесью вытирал слезу старый раб. Глаза мертвеца смотрели в стену светло и просто. Это глаза не Квинта Горация Флакка. Это уже ничьи глаза.