С недавних пор преследует меня чувство вторичности происходящего. Все уже случилось. А что не случилось, легко воображается и удручает своей ненужностью. Предавшись самому дешевому способу самовыражения, я снова знаю, что промажу по невидимой цели. Экосфера самоощущения может лечь на бумагу лишь более или менее приближенно.
Но опять наличие жестких рамок дразнит и толкает на сумасбродство. Авось на микрон ближе, на волос точнее, а вдруг в яблочко?
Поезд «Ростов – Москва» пересекает две границы. Сперва русско-украинскую, затем украинско-русскую. То есть подвергается четырем таможенным и пограничным досмотрам. Рок нес меня в Москву без паспорта и с кульком анаши в дипломате.
На перрон я попал, когда поезд уже тронулся. В тамбур последнего вагона запрыгивал на ходу. Я бежал, держась за поручень, и матерился. Поезд набирал скорость. Проводник задумчиво курил. Я бросил в него дипломатом и всхлипнув заскочил внутрь.
Алкаш в синей рубашке демонстративно хлопнул дверью, и я ощутил свою никому-не-нужность в этом тамбуре. Вагон тряхнуло на неровном стыке и я осознал свою никому-не-нужность в этом поезде. Чуть укололо в левую сторону груди и я вспомнил о своей никому-не-нужности в этом мире.
Тогда я обозвал себя дешевкой и ринулся сквозь множество мерзко клацающих дверей к своему месту.
Дама напротив съела курицу и рассказывает, какой у нее умный и удачливый сын. Дама не просто рассказывает, но сканирует окружающих и сообразует свой рассказ с их реакцией. Она хочет, чтобы всем было интересно.
По проходу бродят пограничники. Я лежу на верхней полке, положив голову на дипломат, и законопослушно внимаю. Мне интересно. Окружающие актерствующую даму терпеливо ждут очереди. Они ловят паузу и продолжают о чем-то своем. Они тоже следят за реакцией, набирают очки и хотят быть занимательными.
Простодушных сейчас нет. Эра водолея на дворе. Говорят в эту эру выживут только такие, с тройным дном. При глубоких вдохах колет сердце. Я выживу. Врачиха, что делала кардиограмму, сказала: «С таким сердцем живут сплошь и рядом». Живут!
Поезд идет по Украине. Пронесло, только взмок. Боже, та врачиха спрашивала, не часто ли я потею!
Ночью свет в плацкарте оранжевый. Я лежу внутри апельсина, который воняет чужими носками. Мне больно. Больно дышать, больно шевелить левой рукой. Воришка на два такта замер у соседней полки. Затылком спросил у меня разрешения и исчез, унося чью-то куртку.
Он тоже из эры водолея. И тоже никому-не-нужен. Его талант – осязать среду и точно отвечать на мельчайшие ее изменения. Мой талант – говорить и писать слова. Я не вспугнул его, чтобы не вспугнуть притихшую слева боль.
Дело не в таланте. Просто это игра. Водолейская игра – втянуть все вокруг в текст, а самому выскользнуть вправо и вверх. А оттуда, сверху, втянуть все, что видно в новый текст, и опять – вправо и вверх. А оттуда, сверху, снова…
Оранжевый загустел. Предсонный бред нес меня вправо и вверх… Вправо и вверх… Вправо и вверх…
Офицер таможни сидел рядом на полке. Мы набивали гильзы планом и болтали ногами. Возник пограничник и потребовал паспорта. Я угостил и его. Поезд продирался сквозь заросли старых носков. Разноцветные носки шелестели и постукивали. Но мне было все равно. У меня был насморк.
Один состав ушел от меня и разбился в пути. Другой, скорый, не дождался меня на перроне и упал с моста реку. Третий подобрал меня, и нам было хорошо.
Курица в синей рубашке попросила мое белье. Я отдал, но она не унялась и я проснулся. Совсем-совсем ничего не болело. Поезд шел по России. Я проспал границу. Ясный, белый свет за окном. Симпатичная курица-проводница.
Я не расцеловал ее только потому, что еще не почистил зубы.
Хотелось прыгать в проходе и выкрикивать глупости. Хотелось раздать ближним миллиарды и всю жизнь любить одну женщину. Хотелось…
К несчастью хотелось уже не мне. Я снова ускользнул и внимательно наблюдал весь этот шум. Наблюдал и корректировал. Теперь можно было некоторое время безнаказанно испытывать восторг.